Квест - Борис Акунин

В столицу победившего пролетариата поезд прибыл фиолетовым утром. То есть, утро-то было нормального золотистого цвета, как и полагается в ясный майский день, просто в СССР действовал особый революционный календарь,[45] согласно которому неделя была не семи-, а пятидневной, и дни в ней обозначались разным цветом: жёлтый, розовый, красный, фиолетовый, зелёный. Каждому месяцу отводилось ровно по шесть пятидневок, так что Россия была единственной в мире страной, где существовало 30 февраля. Все излишки, прежние 31-е числа, объявлялись «безмесячными выходными». Новое общество требовало новизны во всем, в том числе и в отсчете времени. Зоя говорила, что ведутся дискуссии, не поменять ли, по примеру Французской революции, и летоисчисление — вести его с 1917 года, переломной вехи в истории человечества, или, если уж от рождества, то не какого-то выдуманного Христа, а Владимира Ильича Ленина.

Одно дело смотреть на инородный, почти инопланетный мир через окно вагона, и совсем другое — оказаться в самой его гуще.

Вблизи всё оказалось еще чуднее.

На площади, куда вышли члены ротвеллеровской экспедиции, там и сям виднелись следы недавних первомайских торжеств. В сквере уныло сидели огромные фигуры из фанеры: папа римский, буржуй в цилиндре, поп с огромным крестом на брюхе.[46] Зоя сказала, что этих страшилищ во время манифестации катают по городу на грузовиках, а гигант-пролетарий лупит их картонным молотом.

В небе, рассыпая листовки, кружил аэроплан с подвешенным к нему красным полотнищем, на котором большими белыми буквами было написано «Советский энциклопедист».

— Что это? Реклама энциклопедии? — удивился Норд.

Зоя подобрала листовку.

— Нет. Авторы и редакторы «Советской энциклопедии» на полученный гонорар подарили государству аэроплан.

Доктор принял диковинную информацию к сведению, продолжая оглядываться.

Если на Белорусском вокзале[47] было грязно, а публика преобладала самая простая — с мешками вместо чемоданов, многие в плетеных соломенных лаптях, — то город выглядел вполне урбанистически.

Дома небольшие, в три-четыре этажа, но сплошь каменные. Посреди площади превосходная триумфальная арка в классическом стиле. Транспорт на привокзальной стоянке преимущественно гужевой, но имелись и такси. Зоя без труда наняла приличный «рено».

Погрузились, поехали.

— Это главная улица, называется Тверская, — тоном экскурсовода объясняла княжна. — Она является продолжением Петербургского (теперь Ленинградского) шоссе и ведет прямо к Кремлю.

Норд вглядывался в прохожих.

Толпа была и похожа, и непохожа на западную. Мужчины одеты по-другому: очень мало шляп, преобладают картузы и кепки. Пиджаков тоже мало, в основном полувоенные френчи, гимнастерки, широкие рубахи навыпуск — так называемые «толстовки», введенные в моду еще писателем Львом Толстым, всё собрание сочинений которого осело в глубинах Гальтоновой подкорки. А вот женщины были одеты примерно так же, как в Америке или Германии.

— Надо же, сколько перемен за какие-то несколько месяцев! Шляпки, туфли на каблуке, зонтики от солнца. Я в своей юнгштурмовке выгляжу чучелом, — обеспокоилась Зоя. — В этой стране всё так быстро меняется!

Что город существует в неестественно убыстренном темпе, было заметно по многим приметам, прежде всего по походке людей. Норд был уверен, что быстрей всего по тротуарам передвигаются обитатели Манхеттена, но за москвичами им было не угнаться.

Казалось, все жители коммунистического Иерусалима куда-то торопятся или от чего-то убегают.

Мимо катились трамваи, обвешанные людьми, словно виноградинами на грозди. А кто-то еще бежал сзади, норовя повиснуть на буфере.

Возле магазинов вертелись стремительные водовороты, всасывая и выплевывая покупателей.

На перекрестке энергично отмахивал жезлом щеголеватый регулировщик в белом шлеме[48] с большой красной звездой. Красный цвет тут вообще был повсюду — на флагах, транспарантах, плакатах.

Хоть Гальтон, благодаря самсонитам, и овладел русским языком в совершенстве, смысл многих вывесок, призывов и лозунгов был ему совершенно непонятен.

Переводчицей выступала Зоя (благо шофер был отделен от пассажиров стеклом и не мог слышать этого подозрительного толмачества).

— Что такое «За обрабочение госаппарата!»? — например, спрашивал доктор Норд.

Зоя охотно объясняла:

— В СССР регулярно проводят так называемые чистки государственных учреждений. Чтобы там не засели далекие от рабочего класса элементы.

— Кто проводит чистку? ГПУ?

— Нет, рабочие. Например, прокуратуру чистили труженики завода «Арматура». А пролетаризировать Московский мюзик-холл было доверено заводу «Авиаприбор», причем один из рабочих стал директором этого развлекательного учреждения.

— Бред, — буркнул колхозник Айзенкопф, смотревший на все вокруг с отвращением.

Княжна засмеялась.

— А меня это веселит. Разве вы не чувствуете, сколько здесь свежести, силы, нахальства?

— Наше задание состоит именно в том, чтобы поумерить у большевиков нахальства.

Норд уставился на красное полотнище, натянутое поперек улицы.

ДАЕШЬ НЕДЕЛЮ СОВДЕТМУЗЫКИ!

Музсовет Главсоцвоса, музсекция МОНО и Софил

Это загадочное заклинание не смогла расшифровать даже Зоя.

— А что такое «Апрельские талоны на выдачу яиц[49] действительны до 1 июня»? — показал Гальтон на большущее объявление, украшавшее фудстор.

Оказалось, что с прошлого года, после того как в стране произошла массовая коллективизация сельского хозяйства, сразу начались перебои с продовольствием. Поэтому на основные продукты питания введены талоны, которые распределяются по предприятиям.

— Постойте, чем же тогда будем питаться мы? — забеспокоился биохимик. — Нужно поскорей раздобыть образцы этих самых талонов, чтобы я мог их подделать!

— В городе полно коммерческих магазинов, где продукты можно купить по повышенной цене.

Курт сразу успокоился.

— Глядите, здесь есть бойскауты! — обрадовался Гальтон, наконец увидев хоть что-то неинопланетное.

По тротуару, колотя в барабан и трубя в горн, шел отряд ребятишек в красных нашейных галстуках.

— Это не бойскауты, это пионеры.

— Неважно, слово все равно наше, американское.

В одном месте пришлось остановиться — улицу пересекал взвод солдат в островерхих кепи. Все красноармейцы были почему-то с тазиками и березовыми вениками под мышкой.

— В баню идут, — объяснила Зоя.

Солдаты подмигивали ей, кричали:

— Девка, давай с нами! Спинку потрешь!

Она улыбалась.

Но сержант свирепо рявкнул:

— Отставить разговорчики! — и взвод затопал дальше в молчании.

Все-таки новое человечество, пожалуй, здесь пока не выведено, пришел к заключению Гальтон. Дети играют в первооткрывателей Запада, солдаты пристают к девушкам, а уж сержанты вообще вряд ли подвержены мутации. От этой мысли доктору Норду почему-то стало спокойнее.

Тверская улица[50] немного расширилась, дома стали повыше и понарядней, количество автомобилей увеличилось.

— Вон впереди кремлевские башни, — показала Зоя. — Нет, вы смотрите не туда, это башни Исторического музея. Кремлевские правее.

Норд немного удивился, увидев на высоком шпиле двуглавого орла, герб свергнутой царской династии. Очевидно, в погоне за будущим у большевиков за 13 лет не хватило времени снять со своего штаба символы прошлого.

— На Моховую! — крикнула княжна шоферу.

Машина провернула вправо, на неширокую улицу, по левой стороне которой тянулись маленькие невзрачные дома, зато справа показалось величественное здание с колоннами.

— Это Первый МГУ — бывший Московский императорский университет. Поворачивай на Герцена, товарищ!

— Здесь и находится старинный Университетский квартал. Ректорий, в котором расположен Музей нового человечества, отсюда не видно, он в глубине двора… Где бы нам высадиться? Пожалуй, вот здесь… Или нет, лучше здесь. — Зоя оценивающе приглядывалась к домам, будто все они являлись ее собственностью и надо было лишь выбрать, в котором лучше остановиться. — Приехали!

Пока мужчины выгружали багаж, барышня куда-то исчезла.

Гальтон заметил это, когда такси уже уехало.

— Где она?

— Обещала найти квартиру — пусть ищет. — Айзенкопф закурил отвратительно пахучую самокрутку. — Должна же от нее быть хоть какая-то польза. Кроме физиологической лично для вас, — едко прибавил он.

— Вы что-то нынче не в духе.

Немец передернулся.

— Не нравится мне эта страна. До революции я бывал в России. Но я ее не узнаю. Нищета, самомнение и агрессивность — именно на таких дрожжах вырастет тесто, которому тесно в кадушке. Лет через десять из этого хорька вымахает здоровенный медведь, от которого не поздоровится и нашей Европе, и вашей Америке.