Журнал «Вокруг Света» №04 за 1984 год - Вокруг Света

— Ну а как же другой пример, как две капли похожий на этот? Я имею в виду предприятие Кейта Ладвига.

Этот американский миллиардер за бесценок скупил два миллиона гектаров земли примерно в тех же местах. Он занимался и разведением быстрорастущего африканского дерева гмелины. От гмелины — предназначалась она в качестве сырья для бумажной фабрики — требовалось лишь расти как в Африке. Однако это дерево не только не давало того сказочного прироста древесины, которого от него ждали, но вдвое уступало в этом эвкалипту, завезенному в Бразилию в давние времена и хорошо там прижившемуся. Владелец за два года сменил тридцать три директора бразильского филиала. Но гмелина проявляла не меньшее упорство, чем гевея. И Ладвиг отделался от крупнейшего в Бразилии частного поместья, занявшись по-прежнему спекуляцией недвижимостью в Рио-де-Жанейро.

— Выходит, «антиамериканизм» у гмелины еще более настойчив, чем у гевеи? — заметил я.

— На этот вопрос ответить проще,— сказал Валдомиро.— При акклиматизации всегда есть риск. Ладвиг ставил опыты с совершенно новым для нас видом. Результатов нужно ждать долго — годы. Для меня, ботаника, сомнительна сама идея замены смешанной сельвы посадками одной культуры, хотя бы и эвкалипта. Вам приходилось бывать в эвкалиптовом лесу?

Я вспомнил частокол светлых кривоватых стволов, опушенных блеклой листвой. Прозрачный, тихий — и пустой лес. Не попадаются в шуршащей под ногами листве даже сухопутные улитки в кулак величиной, столь обычные в Бразилии. Не забредают сюда неторопливые пауки-птицееды. Может быть, потому, что нет и птиц?

Кое-где эвкалипт — решение проблемы. Например, в штате Сан-Пауло, некогда сплошь лесном, сейчас осталось леса не более чем на трех процентах площади. Так что здесь быстрорастущий эвкалипт благо.

Но для бразильской флоры и фауны эти посадки чужды. Лишь осматривая себя на опушке эвкалиптового леса, я обнаружил наконец местную «живность». Это были голодные и тощие клещи, очень навязчивые.

...Валдомиро проводил меня к выходу по аллее королевских пальм — на диво ровных серых колонн, увенчанных в головокружительной высоте темной розеткой листьев. Посаженные то ли ради науки, то ли для красоты, они вернули меня к исходной мысли — о величии растительного мира Бразилии и его влияния на те или иные черты национального характера. Образ суровой сельвы не отразился в сердце человека, но смелость и свободолюбие, способность к дерзаниям и умение найти нежную красоту во враждебной чаще, да и мало ли еще какие яркие свойства бразильской души сформировались, наверное, не без ее участия.

Виталий Соболев Фото автора Рио-де-Жанейро — Москва

Нескончаемый полдень

П лоская до горизонта степь. Бесконечная череда полей, вишневых садов, указателей, черепичных крыш, палисадов, прудов. Все это с ходу, с размаху — навечно схваченное сетчаткой глаза и вмиг исчезающее, чтобы уступить место новым полям, садам и крышам. Дорожный пейзаж как бы сжимается до масштабов топографической карты.

Петриковка, небольшой поселок, стоит на развилке многих дорог — в Полтаву, Кривой Рог, Сумы. Внешне он похож на сотни других поселений Приднепровья, но уже на автобусной станции, среди шумного разноязычного люда, начинаешь смутно ощущать, что здесь есть что-то неуловимо особенное... В простоте и обыденности окружающего нелегко уловить это «что-то». Вроде бы те же белые хатки с синими ставнями, те же дремотные, утомленные от зноя улочки, где редко встретишь прохожего, те же песни горлинок, укрывшихся в густой листве, и та же мягкая, распевная полуречь-полумузыка, которую слушаешь с жадным вниманием, потому что не все понимаешь. Яблони, вишни, абрикосы в садах, велосипедные стайки мальчишек на шоссе, пыльные акации по обочинам — это тоже все привычно, чему, казалось бы, удивляться! И все-таки это село необычное. Как сказал мой случайный попутчик: «Це ж вам не просто селище, це ж вам Петрикивка! Село майстрив, село художникив!»

Но чем объяснить, почему именно Петриковка стала центром народного художественного промысла в этих краях? За ответом я пришел к председателю поселкового Совета Анатолию Васильевичу Наливайко.

Конец рабочего дня, солнце палит вполнакала, но его жар по-прежнему ощущается в тесных комнатках поссовета. Полное загорелое лицо председателя с капельками пота на лбу выражает усталое довольство. «Можа, скупнем-ся, а? — вдруг предлагает он и располагающе смеется.— Там, на Орели, и побалакаем...»

И снова дорога, пыльная проселочная дорога с зыбким маревом у горизонта и сладким дурманом вызревших трав. Еще только конец мая, но с ветвей уже слетает первый пожухлый лист. Знойный, удушливый воздух буквально плавит облака, и те растекаются по небосклону призрачно-белесой дымкой. Орель словно замерла меж сонных оплывших берегов.

— Мы потомки запорожских казаков,— со сдержанной гордостью произносит Наливайко, не отрывая глаз от горизонта.

У крутой излучины, в спасительной тени акаций, он останавливает свой «Москвич» и с наслаждением распрямляет затекшую спину.

— Однако многие этому не верят. Говорят — легенда... Пускай говорят! — Председатель снисходительно улыбается.— Официальная версия такая: в древности приднепровская степь была безлюдной, постоянные поселения на территории нынешней Днепропетровской области появляются чуть больше двух веков назад. А как же быть с сечевиками? — вопрошает Наливайко и рубит ладонью воздух.— Ведь их могилы находят чуть ли не каждый год. И не только могилы, но и старые кострища, где стояли дозорные вышки. В момент опасности на них зажигали огонь, его видели на других вышках, и весть о грозящей беде как бы по цепочке приходила в Сечь. Уверен: раз были вышки, где дежурили вооруженные казаки, значит, были и казацкие хутора. Просто археологи еще не докопались до них...

Как бы там ни было, но нынешняя Петриковка ведет свой отсчет с 1772 года, когда село было причислено к казенному государственному сектору. Петриковцы поколениями сидели на месте, за пределы своего села выглядывали редко. Собрав урожай и выплатив подати, они искали возможность подзаработать. Кто белил и расписывал хаты, кто стоял у наковальни, кто мастерил бочки и гнул дуги для лошадей, кто вышивал рушники, ткал полотно, а кто ходил по окрестным хуторам, особенно перед престольными праздниками, предлагая свои услуги в качестве художника-изографа. Всем дела хватало.

Особенно преуспели жители Петри-ковки в изготовлении деревянных сундуков. Были такие сундуки, по-украински «скрыни», в которых хранились ценные вещи, праздничная одежда, приданое. Вместилище семейных сокровищ, скрыня считалась залогом зажиточной жизни. Мужчины резали скрыни из липы или ореха, украшали фигурными скобками, ставили замысловатые замки с секретами, а женщины-«малярки», словно соревнуясь друг с другом в мастерстве, расписывали их ярким растительным орнаментом, фантастическими птицами и животными, а иногда и жанровыми сценками. Краски были собственного производства — чаще всего красные и зеленые; каждая хозяйка умела выпаривать их из трав, злаков и коры деревьев или использовала цветную глину, которая пластами выходила на поверхность обрывистых берегов реки. Так родилась самобытная украинская декоративная роспись, которая вошла в историю под названием «петриковская». Ну а славу о ней по всей Украине разнесли многолюдные ярмарки, которые трижды в году собирались в селе.

— Ярмарочная площадь у нас знаете какая была? Километр на километр! — с воодушевлением жестикулирует Наливайко.— На нее потом самолеты садились. Народ приезжал аж с самой России. Чем славились ярмарки? Хлеб, роспись и вишня. На этих китах и стояла Петриковка. Правда, во времена последней войны много вишневых деревьев погибло, другие вырубили. Иные старики балакали: все, не возобновится больше петриковская вишня! А она не то что не возобновилась — как танк прет, все культуры повытеснила. Дюже крепкий сорт, дюже выносливый! Что жара, что холод — ему все нипочем. Сам себя воспитал!

— Ну а роспись-то, роспись? — подстегиваю я собеседника.

— А что роспись? — невозмутимо отвечает Анатолий Васильевич.— Она как вишня. Такая же яркая, красная и сочная. Да и судьбы у них во многом схожие. В 20-х годах поговаривали, что петриковская живопись на грани вымирания, нет, мол, у нее живых корней. А прогноз-то не оправдался.— Он срывает стебель любистка, растущего поблизости, мнет его в ладонях, втягивая ноздрями терпкий пьянящий запах.— Вы о Пате, надеюсь, слышали? — спрашивает председатель.— Ходила когда-то по ярмаркам неграмотная женщина, звали ее Пата Татьяна Акимовна. Кому настенные панно предлагала, кому скрыни расписные, кружки, вазы, подносы. Многие ее знали и сами зазывали: мне, мол, Татьяна Акимовна, надо баян разрисовать, мне — сани, а мне — дугу. Она никому не отказывала, добрая была старуха, редкого таланта человек. Не с ветру узоры брала, а из самой природы. Ну а когда в 1936 году в Петриковке детскую художественную школу открыли, стала Пата ее директором. И началось возрождение...