Дальше живите сами - Джонатан Троппер

— А ну повтори!

— Только не в доме! — говорит мать. Она никогда не разнимала наших драк, наоборот, считала, что при здоровых отношениях в семье братья должны время от времени мутузить друг друга. Главное, чтобы ничего не разбили, поэтому — не в доме.

Пол надвигается на Филиппа, и с каждым шагом его преимущество в росте и весовой категории видно все разительнее. Когда они стоят уже почти вплотную, между ними втискивается Трейси.

— Отлично, друзья мои, — говорит она громко и четко, словно ведущая на семинаре. — Каждый из вас высказал свою точку зрения и привел доводы, которые противная сторона должна рассмотреть и обдумать. По возможности непредвзято. Никто не обязывает вас принимать безотлагательные решения. И никакие решения невозможны, пока вы оба не посмотрите на ситуацию под иным углом, не попробуете понять друг друга. Поэтому давайте договоримся, что дальнейшее обсуждение откладывается до тех пор, пора вы не воспримете новую информацию в полном объеме и не внесете поправки в собственную точку зрения. Договорились?

Мы таращимся на Трейси, точно она толкнула речь на каком-то древнем языке. Наша семья состоит из бойцов и зрителей. Логические доводы и апелляция к разуму нам абсолютно чужды, они подрывают устои нашей жизни. Пол оглядывает Трейси с головы до ног, словно ставит под вопрос само ее существование. Потом кивает и переводит взгляд на Филиппа:

— Тупица. Недоросль. Продажная тварь.

Филипп сияет голливудской улыбкой.

— Жалкий импотент.

Руки Пола взлетают так резко и смыкаются на шее Филиппа такой железной хваткой, что даже трудно сказать, отчего вскрикивает Элис — от наглости Филиппа или от страха, что Пол его просто убьет. Они катятся по полу и врезаются в сервант, сбивая блюда с едой, подсвечники, а заодно и не успевшую вовремя отскочить Трейси.

— Только не в доме! — Мама встает над Полом и Филиппом и отвешивает каждому по подзатыльнику. — На улице деритесь в свое удовольствие.

Неизвестно, каким уроном для дома и лично для Филиппа все это могло закончиться, если бы на пороге — точно мираж, точно призрак, вплывший из прихожей в комнату, — не появилась Джен.

— Всем привет, — говорит она со смущенной улыбкой.

При виде Джен все присутствующие, не говоря уже о моих внутренних органах, напряженно замирают. Ошеломленный Пол застывает, занеся кулак над Филиппом.

— Дверь была незаперта, — поясняет Джен. — Надеюсь, я не помешала…

— Джен, дорогая, — произносит мать, мгновенно взяв себя в руки. — Какой приятный сюрприз.

Бывают моменты, когда мать ведет себя так, словно мы с ней существуем в разных, непересекающихся мирах. Сначала она невозмутимо наблюдает, как ее сыновья, старший и младший, дубасят друг друга, и волнуется только за фарфор и хрусталь, а потом говорит «добро пожаловать» женщине, которая разбила жизнь ее среднему сыну. И все — не моргнув глазом.

Что до меня… Я в полном потрясении. Джен приехала, Джен здесь, и теперь все станут разглядывать осколки нашего брака под микроскопом. Одновременно я внутренне невольно вскидываюсь: вдруг ее приезд что-то значит? Вдруг это значит, что мы снова будем вместе? Внезапно это больше не кажется невозможным: беременность оказалась ложной тревогой, Джен останется на шиву, мы с ней ночью устроим тяжелый разбор полетов, я буду кричать, она плакать, но мы все равно будем трахаться на раздолбанном диване в подвале. Отсидев шиву, мы вернемся домой и начнем все сначала. Я даже не заеду за вещами к супругам Ли — пускай все останется их следующему обездоленному жильцу. А я куплю себе все новое, и у нас начнется новая жизнь.

Джен смотрит на меня. Я — на нее. И тут я вспоминаю про деньги, про шестнадцать тысяч долларов, что лежат в конверте на дне моей спортивной сумки. Это те самые деньги, которые она угрожала снять с нашего общего счета, когда звонила мне на автоответчик. Она приехала не мириться и даже не выразить нам соболезнования. У нее в животе ребенок Уэйда, а в башке — наши деньги. Во мне снова вскипает гнев, а заодно и здравое презрение к самому себе, идиоту, который мечтает воссоединиться с женой, наставившей ему рога.

— Я вам так сочувствую, — говорит Джен, обнимая мою мать.

— Спасибо, милая.

И тут, не дав этой сюрреалистической сцене достигнуть апогея, Филипп улучает момент, выскальзывает из-под занесенного кулака Пола и наносит ему резкий неожиданный удар в челюсть. Пол брякается на пол. Вскочив на ноги, Филипп победоносно встает над Полом, потирая ушибленные пальцы. Джен смотрит на меня, удивленно вздернув брови. Я в ответ пожимаю плечами. И в этот момент мы — снова мы, потому что понимаем друг друга без слов. Но я тут же вспоминаю, что это не так, и отвожу глаза. Элис бухается на колени возле Пола — пытается привести его в чувство. Трейси поспешно уводит Филиппа из комнаты.

— Ну и кто из нас тупица? Кто продажная тварь? — вопит Филипп, морщась от боли в руке.

Нам явно пора смириться с реальностью и совместных трапез больше не устраивать.

Глава 19

— Я так тебе сочувствую, твой отец был чудным человеком.

Мы остались в столовой вдвоем, и Джен тянется меня обнять, но я шарахаюсь от нее, как от прокаженной. Она опускает руки и печально кивает. На ней темно-синее платье, широкое и короткое, до середины бедра. Запах ее духов сразу напоминает мне нашу спальню. Как же я хочу домой!

— Почему ты ничего не сказал?

— Ты всерьез? Не понимаешь?

— Нет, наверно, понимаю, — говорит она. — Тебе сейчас тяжело.

— Ну, смерть его не была такой уж неожиданной. Я справлюсь.

— А домой когда собираешься?

— У меня больше нет дома.

— Домой — в смысле в Кингстон.

— Примерно через неделю.

Она смотрит на меня с иронией:

— Ты намерен провести здесь целую неделю? Когда мы приезжали сюда вместе, ты был готов хлопнуть дверью уже через час.

— Мы сидим шиву.

— Боже! Вот не думала.

— Представь. Отец так захотел.

На миг ее внимание привлекает полуразоренное блюдо с копченым лососем.

— Почему так воняет?

— Это рыба. Вообще-то рыба всегда пахнет.

— Может, выйдем на улицу? Я не переношу запах рыбы… ну сейчас… сам понимаешь.

— Мне он не мешает. А ты ведь ненадолго.

— Джад, пожалуйста. Я понимаю, сейчас не лучшее время, но мне правда очень надо с тобой поговорить.

— Говори. Что ты там еще припасла, чего я не знаю? Вы с Уэйдом намерены пожениться?

— Нет. Вовсе нет. — Она оглядывает стол с остатками еды, надкусанными бубликами и булочками, разбросанными помидорами, огурцами и перцами, разлитым кленовым сиропом и крошками от вафель — там, где сидели Райан с Коулом.

— Уже неплохо. Поскольку измена не лучший фундамент для нового брака.

— Фу, черт…

— Что такое?

Она смотрит на меня беспомощно и, зажав рот рукой, выбегает из комнаты.

Ее отчаянно рвет в уборной. Я жду. Наконец она спускает воду и, сев на пол, спиной к стене, вытирает рот куском туалетной бумаги.

— Мерзкий токсикоз, — говорит она, переведя дух.

Она смотрит на меня, и что-то в ее взгляде меня настораживает. Когда люди женаты много лет, случаются моменты ясновидения или чтения мыслей — короче, называйте это как угодно, но я точно знаю, что она сейчас скажет, хотя она еще не произнесла ни слова. Только это невероятно. Этого просто не может быть.

Насколько я помню, в последний раз мы занимались сексом месяца три назад. Такой заурядный, ничем не выдающийся акт, который случался у нас все чаще, хотя когда-то мы клялись и божились, что до рутины ни за что не докатимся. Технически в нем не было никаких изъянов, член встал, влагалище повлажнело и впустило его, партнеры получили по памятному сувениру в виде оргазма. Беда в том, что после стольких лет семейной жизни незабываемый секс случается все реже и реже, не то что в былые времена. Причин тут много. Во-первых, оба партнера в этом деле поднаторели и уже знают, что сработает, а что нет, поэтому от прелюдии до оргазма можно добраться за пять-семь минут. А у хорошего секса много составляющих, и техника — далеко не главная.

Во-вторых, когда партнеры решают по жизни множество общих бытовых проблем, постоянно накапливается взаимное недовольство, вроде саднящей боли, вроде нарыва — тикает где-то на периферии сознания, не отпуская ни на минуту, даже когда супруги целуются, нежничают или самозабвенно трахаются. То есть даже когда Джен тяжело дышала мне в ухо и прижималась ко мне всем телом, в закоулках ее сознания свербила мысль о лампочке в подвале, которая перегорела неделю назад, а я никак не вкручу новую… а еще я никогда не задвигаю до конца ящики комода… ну и что, спрашивается?.. ну, не задвигаю… но, похоже, эти недозадвинутые ящики покушались на основы ее хрупкого мироздания… а еще она совершенно не выносила, когда я споласкивал миску из-под хлопьев горячей водой и, оставив в мойке, уверял, что она вымыта… к тому же я вечно забывал сказать, кто из ее друзей звонил, пока ее не было дома… А я — прямо в тот момент, когда входил в нее, когда чувствовал, как бьются подо мной ее длинные гладкие бедра, тоже мог думать о другом… о том, что жена моя стервозна и злопамятна, и порой — не далее как сегодня вечером! — склонна реагировать на какую-нибудь ерунду совершенно неадекватно, как завзятая сука, и проблемы наши от этого не решаются, а только усугубляются. Еще я могу во время секса думать о последнем отчете по кредитной карте, который прислали из «Америкэн экспресс»: Джен снова выбилась из бюджета на тысячу долларов… но об этом и заикаться не стоит, потому что на каждую покупку у нее найдется тысяча объяснений, да еще выяснится, что за эти покупки положены бонусы и в следующем месяце мы окажемся в плюсе. Поскольку это происходило не впервые, я прекрасно знал, что грядущие бонусы — полная фикция и надеяться на них смешно, а если они вдруг чудесным образом появятся на карте, Джен использует их в оправдание лишних трат в следующем месяце и за доказательствами в карман не полезет. Моя жена — большая умелица потратить деньги, и ее дьявольская бухгалтерия всегда сходится волевым решением, даром что при этом нарушаются все законы математики… Даже сотрясаясь в оргазме, Джен вполне может с досадой думать о том, что я не способен бросить грязные трусы в корзину для белья, а коплю их кучками на полу спальни… и как нелюбезен я был, когда на днях позвонила ее мама… а я, кончив — надо отдать мне должное — после нее, вполне могу внутренне поворчать на то, что она бесконечно висит на телефоне по вечерам, треплется то с матерью, то с подружками, и паста у нее падает со щетки и изо рта и остается засыхать в раковине жирными белыми слизняками, которые потом не отскрести. Джен не выносит приоткрытые ящики, зато загаженная пастой раковина — это нормально, это в порядке вещей.