Прощай, зеленая Пряжка - Михаил Чулаки

Ну, Виталик, расскажите нам о вашей работе! Когда я узнала, что вы сделались психиатром, я вас стала бояться, честное слово! Вдруг вы только посмотрите, и сразу все про меня поймете! — мамина Леночка всегда говорила с мужчинами вот так многозначи- тельно-кокетливо, часто кокетничая совершенно бескорыстно, как сейчас с Виталием. А чтобы ее попять, совсем необязательно было становиться психиатром, достаточно, как надеялся Виталий, быть простым профессором химии, как Буяновский.

Вот уж не знаю, что рассказывать. Лечу, как могу

А вы действительно можете? — спросил Буяновский. — То есть не вы лично, не подумайте! А современная медицина.

Смотря что понимать под лечением. Если говорить об остром психозе с бредом, галлюцинациями, то почти всегда можем. И очень неплохо. А вот предотвратить рецидив, а вот остановить постепенные изменения личности, что еще бы важнее — это можем плохо.

Наверное, ваши больные — очень интересные люди, — сказала Асафьева. — Талантливые, необычные!

Вот уж нет! До болезни чаще всего заурядные, а большинство наших болезней вообще снижают личность: и шизофрения, и эпилепсия, и органика. И проявления болезней довольно стандартные, давно все расписаны в учебниках: бесконечные «голоса», воздействия лучами, подмена людей двойниками. Ну конечно, по статистике и талантливый человек может заболеть, но талант и безумие не связаны. Об этом любят поговорить, но это разговоры непрофессионалов. Достаточно немного поработать у нас, и увидишь, что никакой романтики в психической болезни нет. Просто очень большое несчастье! Может быть, худшее, что может случиться, потому что бьет по самому высшему, самому человеческому.

Вы нас совсем ошарашили, Виталик, — сказала мамина Леночка. — Мы хотели услышать что- нибудь интересное. Про гипноз!

Гипноз вообще не по нашему ведомству: гипнозом в большой психиатрии не лечат. Это для невротиков, для психопатов.

Ой, это, наверное, ужасно интересно! Придет врач, такой сухощавый, интересный, прикажет мне: спите! И я усну. А потом скажет: вы актриса, вы на сцене — пойте! И я запою. Во сне.

Виталий с надеждой посмотрел на Буяновско- го: пожалуй, этого достаточно, чтобы вполне понять мамину Леночку? Буяновский тоже, кажется, почувствовал неловкость, и поспешно спросил:

Вы говорите, большое несчастье. Ну, а можно уберечься? Чтобы не заболеть простудой, нужно закаливаться. А у вас есть какая-нибудь гигиена?

Для этого надо знать причины, а мы не знаем. Статистика достоверно показывает значение наследственности.

Значит, вашим больным лучше не иметь детей?

Да, нежелательно.

Но почему же им не запретят? — возмутилась Асафьева.

Закона такого нет, а если бы был, на практике очень трудно брать на себя ответственность: скажем, при шизофрении явно играет роль наследственность, а при инфекционном психозе — вряд ли. А попробуйте их различите в начальных стадиях! А ведь есть ученые, которые эту всю нашу диагностику начисто отрицают, говорят, что существует только один психоз — от нашего реактивного, это когда заболевают от большого потрясения, до шизофрении — все одна болезнь, они считают.

Все это напоминало лекцию по линии общества «Знание», но не для Виталия сейчас, потому что за каждым словом стояла Вера! Как отличить инфекционный психоз от шизофрении, — у Веры! Можно ли больным иметь детей, — а Вере?! Болезни снижают личность — но ведь больна Вера! С нею случилось худшее, что может случиться!

Вы говорите: наследственность. Но ведь играют роль комплексы, психические травмы в детстве.

Это, конечно, Асафьев; известный эрудит, понемногу знает обо всем.

До вас донеслись отголоски фрейдизма, Иван Афанасьевич.

А вы считаете, что фрейдизм — плохо?

Да, считаю, что очень плохо. Видите ли, до того как Кох показал всем в пробирке палочку, о природе туберкулеза можно было спорить. Мы в положении докоховском, поэтому каждый может придумывать все, что хочет. Это вопрос мировоззрения. Я сугубый материалист и я уверен, что наши болезни вызывает абсолютно материальная причина: изъян в хромосоме, вирус, что угодно! Но вполне материальная! Отчасти меня поддерживает например то, что ЛСД — слышали о такой? — вызывает симптомы очень похожие на то, что мы видим у наших больных. Значит, естественна мысль, что этот неизвестный нам изъян, вирус, вырабатывает в организме яд, который действует на мозг, как и принятый ЛСД, то есть принятая: ЛСД — кислота, и вызывает наши симптомы. И однотипность, стандартность симптомов наших больных говорит о том же, о грубой химии. Если это так, то настанет и у нас эра нашего Коха, и мы будем вылечивать, и психоз перестанет быть худшим несчастьем! Я ж вам говорил, наши больные — очень несчастные люди, их очень жалко, — опять мысль о Вере, мысль о Вере! — и мое мировоззрение дает надежду. Ведь практически не умирают сейчас юные девушки от туберкулеза, а какой был бич лет сто назад! Зато все эти комплексы и психотравмы, которые нужно лечить не лекарствами, а психоанализом, они надежды не дают. Если Фрейд прав, психиатрия так навсегда и останется шарлатанством. Есть такой романчик Фицжеральда: «Ночь нежна»; там девочку изнасиловал собственный отец, и оттого она потом заболела шизофренией.

Но Фицжеральд — прекрасный писатель, — сказал Асафьев немного даже испуганно: «сам Фицжеральд!».

По-моему, очень плохой писатель: неврастеник и завидует миллионерам. А эта его «Ночь нежна» — просто отталкивающа.

Но они дружили с Хемингуэем! — воскликнула Асафьева. — Вместе были в Париже.

Я бы мог вам сказать, что талант — шутка незаразная, и можно всю жизнь продружить с гением и не подхватить от него даже легкого таланта. Но лучше и я признаюсь вам в святотатстве: по-моему, и Хемингуэй — плохой писатель. Он-то талант, но с каким-то досадным изъяном. Эта его постоянная гипертрофированная мужественность: то охота в Африке на крокодилов, то в океане на меч-рыбу, его восторги по поводу боя быков — одного этого достаточно, чтобы лишить доброго имени. Непрерывное желание себя испытать, что-то себе и другим доказать — в психиатрии это называют гиперкомпенсацией. Знаете, у Чапека есть рассказ о Дон-Жуане, который признается на исповеди, что ни разу не согрешил против седьмой заповеди — в ней говорится о жене ближнего, если я не перепутал номера, — он только бурно преследовал женщин, добивался их покорности и отступал в последний момент, потому что природа его обидела в этом смысле. Я не подозреваю в подобном несчастье Хемингуэя, просто как параллель. Он всю жизнь так же лихорадочно проявлял мужество.

Ну знаете ли. Ну знаете ли… — Если бы Виталий сказал что-нибудь непочтительное о ней самой, Асафьева перенесла бы легче. Виталия всегда интересовал этот тип людей, бескорыстно влюбленных во всех знаменитостей.

А Буяновский расхохотался:

Вот так уел, вот так уел! Ай, да молодой человек!

Но все-таки вернемся к Фрейду, — сказал Асафьев. — Его у нас отрицали вместе с генетикой и кибернетикой — это не наводит вас на размышления?

Вот именно: многие его и возлюбили по закону запретного плода. А считать всякий запретный плод сладким — это для дураков. Нужно каждый плод судить отдельно, независимо от запретности. Генетика с кибернетикой — материалистические науки, а фрейдизм — даже не серьезный идеализм, а шарлатанство. Кстати, у нас сейчас и идеализмом многие балуются по тому же закону запретного плода. А уж фрейдизм в этом смысле совсем неотразим — для дураков: там и секс, там и подавленная ненависть к отцу, и кровосмесительная любовь к матери — необычайно сладкий плод!

Какой у тебя красноречивый сын, Сергей, — сказал Буяновский. — Так и слышу его на каком- нибудь симпозиуме.

Если бы еще и наукой занимался! — Отец вздохнул: Буяновский нечаянно расковырял незаживающую родительскую рану. — Мы с матерью все время твердим: с твоими способностями надо писать работу!

Вы не пишете диссертацию? — изумился Асафьев. — Сейчас все пишут диссертации!

Особенно обидно при его способностях! — не выдержала мама.

Мои способности еще ничем не доказаны, — сухо сказал Виталий, — а никакой научной работой у нас в больнице заниматься невозможно. То есть половина врачей делает вид, что занимается, имеет «темы», как у нас выражаются, но это все чушь, чистое описательство: «особенности такого- то синдрома», «реактивоподобное начало шизофрении». И не только у нас — целые кафедры этим же занимаются. Сто лет назад это было бы вполне уместно, а сейчас заниматься таким описательством — все равно, что, если вернуться к аналогии с туберкулезом, описывать частоту кровотечений у разных больных или различные оттенки мокроты, вместо того чтобы искать палочку. В психиатрии сейчас может быть только одно направление — поиски причин и внутренних механизмов болезней, искать, так сказать, палочку. А внешнее описательство, все эти наши темы — это симуляция науки, а симулировать всегда постыдно!