Мольберт в саду Джоконды - Антон Валерьевич Леонтьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С учетом того, что до этого самый дорогой лот был продан за триста тридцать тысяч, все, казалось, и сам аукционер, затаили дыхание.
А мне же пришла в голову мысль о том, за сколько бы на аукционе ушел невесть откуда появившийся на рынке шедевр Леонардо.
Мало кому известный «Спаситель мира», в отношении которого имеются обоснованные сомнения, что это полотно имеет хоть какое-то отношение к Леонардо, в конце восьмидесятых ушел на «Сотбис» за те же самые триста тридцать с чем-то тысяч долларов. И был продан приятелем, правда уже бывшим, моего босса, одним из российских миллиардеров, в ноябре 2017 года, по слухам, наследному принцу Саудовской Аравии за баснословные четыреста миллионов.
С учетом комиссии аукциона: за четыреста пятьдесят.
Миллионов долларов.
Новый, ранее считавшийся потерянным шедевр Леонардо вполне был способен побить и этот рекорд.
А за сколько ушла бы с торгов «Мона Лиза», если бы она оказалась на рынке? За миллиард? Пять? Десять?
Сто?
И это при том, что в свое время она обошлась Леонардо в пару дукатов: доска из тополя, краски, модель, о личности которой до сих пор идут ожесточенные споры среди искусствоведов, и вдохновение великого мастера.
Ну, сто миллиардов никто, даже самый богатый человек в мире, заплатить не в состоянии – пришлось бы тогда ради одного полотна стать банкротом. А вот консорциум миллиардеров? Или какой-нибудь ворочающий триллионами инвестиционный фонд?
Почему бы, собственно, и нет? Кто сказал, что гений Леонардо не стоит ста миллиардов евро?
Или даже триллиона?
Размышляя, я едва не проспала выпяченную губу моего босса, так что Кариночка (двуногая!) весьма жестко толкнула меня в бок локтем, а сидевшая у нее на коленях другая Кариночка (четвероногая) злобно тявкнула, словно поругивая меня.
– Три миллиона! – произнесла я заветную фразу, зная, что босс установил планку в три триста.
На этот раз в зале воцарилась полная тишина. Американец, судорожно сглотнув, отрицательно качнул головой, давая вопрошающе смотревшему на него аукционеру понять, что вышел из игры.
– Благодарю вас, месье Воротыйло! – обратился аукционер, как надлежало, не ко мне (не я же, в конце концов, платила три миллиона плюс комиссионные), а к моему боссу.
– Три миллиона раз… Три миллиона два… Дамы и господа! Это последний шанс! Три миллиона три…
И, как водится, устроил неимоверно долгую паузу, все еще не опуская молоточка.
– …ииии…
Предоставляя тем самым всем прочим участникам торгов возможность все же поддаться сиюминутному импульсу и повысить ставки.
На что, судя по всему, никто не намеревался идти. Даже наш основной конкурент месье Шахрияр.
– …ииии…
Кариночка (двуногая!), прильнув к своему пупсику, моему боссу, уже шептала ему что-то в большое ухо, явно поздравляя того с новым приобретением.
Не подозревая, что скоро я лишу ее пупсика оригинала, оставив ему, впрочем, весьма искусную копию.
– …ииии…
* * *
Да, «Мона Лиза», самая известная и самая непонятая картина в мире. Самая растиражированная и самая загадочная. Шедевр шедевров и мечта любого коллекционера.
И любого художника, которые уже больше полутысячи лет (вы только вдумайтесь в эту цифру!) черпали в ней вдохновение, копировали ее, издевались над ней, признавая только одно.
Что даже у самых одаренных из них нет и сотой доли таланта Мастера.
Уже любимый – хотя и не самый талантливый – ученик создателя «Моны Лизы», причем любимый, с высокой долей вероятности, не только в платоническом значении, Салаи, то есть «дьяволенок», или же Джан Джакомо Капротти да Орено, еще при жизни Мастера создал массу вариаций на тему «Моны Лизы», в том числе гологрудую, несколько разухабистую «Мону Вану», одна из которых висит в Эрмитаже, а другая – в Музее Конде.
Но голая грудь копии, к тому же весьма посредственной, не заменяет таинственной улыбки оригинала.
…А потом, с наступлением эпохи нового искусства в двадцатом веке, пошло-поехало (и это только стотысячная часть реальных примеров!): «Мона Лиза», дважды перечеркнутая красным, на коллаже Малевича. «Мона Лиза» с мушкетерскими усиками и бородкой Марселя Дюшана. Автопортрет Сальвадора Дали в виде Моны Лизы – опять же, с усами, правда уже не мушкетерскими, а тараканьими, и иконографичным ликом самого мужа деятельной Гало. «Мона Лиза» с лицом, как воздушный шар, почти на все полотно колумбийца Фернандо Ботеро. Штампованная в виде красочного поп-плаката «Мона Лиза» Энди Уорхола. «Мона Лиза» – зомби от Жан-Пьера Казема. Наконец, из последнего: «Мона Лиза» с базукой на плече от короля граффити и стрит-арта Бэнкси, надежно скрывающего от мировой общественности свои подлинное лицо и имя, на белой кирпичной стене в лондонском Сохо. И, как апофеоз, от какого-то подражателя Бэнкси (который сам подражал Леонардо!): «Мона Лиза», задирающая юбку и презентующая всем… Нет, не свою загадочную улыбку, а весьма ординарную пятую точку. Опять эпатаж, опять голое тело, ведь за полтысячи лет посредственности ничего нового придумать не смогли – и вот круг от Салаи до неведомого копииста замкнулся…
* * *
– Три миллиона триста тысяч! – раздался изнеженный голос в тот самый момент, когда молоточек аукционера почти что коснулся пульта.
Вот именно почти что!
Перс, в этот раз и не думая смотреть в нашу сторону, глядел вперед, на сцену, где двое молодых помощников в униформе и белых перчатках держали защищенный пуленепробиваемым стеклом стенд, на котором были размещены все три листа кодекса Леонардо.
– О, благодарю вас, месье Шахрияр! – Аукционер был сама любезность. Еще бы, ведь и он имел с каждого лота свои комиссионные, а цена кодекса превзошла оценочную стоимость на целых два миллиона.
Хотя почему за три ветхих желтых листка, покрытых несколькими рисунками гения, а также текстом в зеркальном отражении и странным, напоминавшим частокол орнаментом по одному из нижних углов, надо было платить три с лишним миллиона евро?
Видимо, по той же, по какой за «Спасителя мира», к которому Леонардо, возможно, не имел отношения, было всего несколько лет назад заплачено четыреста миллионов.
С комиссионными – четыреста пятьдесят.
И по той, по которой за «Мону Лизу», окажись она на аукционе, предложили бы и миллиард, и пять, и десять, и, кто знает, все сто.
Или даже триллион?
– Месье? – Аукционер, как в подобных случаях обычно бывает, напрямую обратился к моему боссу, понимая, что если кто и предложит сумму выше, так это только он. – Итак, месье?
Воротыйло, чья шея приняла угрожающий свекольный оттенок, раздавил в руке только что вынутый из кулька алмазно-белый леденец и, смотря впереди себя, процедил по-русски:
– Мона, три четыреста!
Ну надо же, он переступил финансовый порог, который сам же себе
