Год, в котором не было лета. Как прожить свою жизнь, а не чужую - Ирина Летягина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во второй половине дня я поравнялась с одним испанским пилигримом и присела к нему на хвост. Без мотивирующего примера его бодрых шагов меня то и дело тянуло отдохнуть. Последний вечерний заход с испанцем был очень жестоким. Он был налегке, потому что ходит по пути только в выходные, начиная с того места, где закончил в прошлый раз. В день он проходит около тридцати пяти километров. Я умудрилась его догнать, когда он делал последний привал перед марш-броском. Он ходит почти бегом, в удобных кроссовках и с легким рюкзачком. Мне с моими развалюхами и рюкзаком, утяжеленным зимним спальником, за ним было никак не угнаться, но я решила попробовать. Иначе с моим темпом я рисковала не попасть в ближайший монастырь к ужину, а я очень хотела разделить монастырскую трапезу. Мы полетели с ним вместе заключительные десять километров.
За эти десять километров из меня вышла вся дурь и, надеюсь, обратно не зайдет. Струйки пота бежали по телу вдоль позвоночника под свободной флисовой кофтой и скатывались в штаны. Я старалась не прикасаться к собственному телу. Глаза тоже заливал пот. Я просила святого Сантьяго умерить пыл этого испанца. Пусть он устанет, сделает фото, решит переобуться, хоть какую-то передышку даст моим ногам и спине. Но у святых на меня всегда свои планы. Мы в бодром темпе убегающих от лавины донеслись до монастыря без единой передышки.
Возле монастыря я потеряла все самообладание и уселась на порог, словно на паперти. Мимо меня прошли два монаха в черных платьях, подпоясанные синими кушаками. Эти ребята были служителями католического общества Slavers of Mary. Все они были из разных стран: Испания, Штаты, Венесуэла, ЮАР.
При этом монастыре находился приют для мужчин с психическими заболеваниями. Честно говоря, я про такое только у Кена Кизи в «Пролетая над гнездом кукушки» читала. Комнаты, наполненные людьми у телевизора, с потерянными взглядами, некоторые из них ходили по кругу, говорили сами с собой. Кто-то был прикован к коляске и находился в бессознательном состоянии. Некоторые плевались едой и капризничали, как годовалые дети.
В монастыре существовал принцип: пилигримам было запрещено общаться с жителями приюта. Но мне всегда хотелось погрузиться в жизнь людей так глубоко, как возможно. Поэтому после мессы я незаметно проскользнула на кухню и предложила помощь в столовой в подготовке к ужину. Персонал был приветливый, да и русские лысые девчонки были им в диковинку. Мне разрешили помочь накрыть на столы и покормить жителей приюта, сделав исключение из правил. Я стала кормить одного из мужчин, сидящих в коляске. Его голова постоянно падала на грудь, тело было сковано параличом, глаза блуждали в разные стороны. Сначала я думала, что мне будет противно или неловко. Но, взяв ложку с первой порцией пюре серого цвета и засунув ее ему в рот, я почувствовала, что сомнения улетучились. Нужно было держать его голову одной рукой, потому что голова постоянно падала на грудь. Также нужно было следить, чтобы он глотал, а это упражнение ему давалось поистине трудно. Иногда надо было нажимать ложкой на язык, чтобы вызвать рефлекс глотания. Кормить парализованного человека было скорее сложно, но не страшно, не противно, не гадко, не больно. Я была в кормлении не очень успешна, и женщина, которая там работает, видя мои убогие попытки, подбадривала. А потом взяла ложку и управилась сама за пятнадцать минут. Разные работы бывают.
Я раньше думала, зачем вообще люди без проблеска сознания живут? Грустила, читая «Пролетая над гнездом кукушки». Размышляла: если люди сходят с ума, то куда они сходят и в каком мире они обитают, отклонившись от руководства рассудка? При этом мне всегда очень нравилось искусство душевнобольных. Они творят на бумаге какие-то невероятные вещи, трансформируя своих внутренних змей в иллюстрации других миров.
Я первый раз прикоснулась к миру таких людей. Это тоже форма жизни. Другая. Не похожая на мой мир. После этого ужина большой удав уполз из моего сердца. Можно не понимать, но и не осуждать другую форму жизни, принимать и любить ее такой, какая она есть. Для большинства жителей монастыря, которые что-то понимали в привычном смысле этого слова, я была диковинкой, чем-то необычным. На меня смотрели десятки заинтересованных, мне жали руку. Это опыт, случившийся со мной. Я была терпелива и спокойна, как будто всегда с ними общалась. Монахи очень приветливы с жителями приюта, постоянно шутят и смеются.
На следующий день с утра я снова заглянула на кухню, чтобы попрощаться с монахами, работниками и жителями приюта. Я ошиблась дверью и случайно попала в комнату для купания. Я увидела, как мужчина купает троих больных. На его лице была улыбка, он аккуратно застегивал пуговицы на рубашке одного из мужчин с катетером и закатившимися глазами. Он не ожидал меня увидеть, я застала его в момент, когда он был совершенно естественен в своих проявлениях. Я была поражена: он делал свою работу с радостью, несмотря на то, что она такая непростая психологически и физически. Общение с душевнобольными не раздражало его, несмотря на то, что источников раздражения там предостаточно. И я поняла, что еще много змей мне необходимо выгнать из своего сердца. Благо время еще есть.
Ночь в гамаке и страхи. Галистео
В то утро я получила предложение от капитана, с которым общалась ранее, о переходе на Карибы. Предложение было отличное. Но путь уже столько мне дал. Я прониклась идеей пешего путешествия через всю Испанию, путь смирял меня, лечил, учил, помогал. Но как же мечта о покорении Атлантики? Я сорвалась с насиженных местечек, чтобы пересечь океан, вместо лабутенов на Новый год я купила себе морское снаряжение, сопоставимое по цене с оригиналами на красной подошве, и я уже почти вышла в океан. Как же принять решение и выбрать между походом и океаном, между хорошим и хорошим? Я, словно самурай, сделала двенадцать вдохов. И ответила капитану благодарное «нет», ни разу не пожалев о своем решении. Мне хотелось продолжать идти пешком по
