Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце - Пантелеймон Кулиш

Узнав об этом, правительство послало отряд войска схватить клевретов самозванца, но, видно, красносельцы заблаговременно припасли себе оружие, или, еще вероятнее, отряд был выбран по воле Шуйского. Заслышав издали буйные клики мятежников, он, в истинном, или притворном ужасе, прибежал обратно. Толпа, между тем, увеличивалась беспрестанно; к ней приставали воины, боявшиеся за свою оплошность смерти, приставали жильцы московские и праздные ватаги нищих, размноженных в столице самим же Годуновым и готовых возводить на царство ежедневно нового царя, хоть бы для того только, чтоб поживиться рассыпаемыми, во время торжества, деньгами и всенародным угощением. Когда толпа достигла лобного места, где с возвышения обыкновенно обнародовались важные государственные события, и когда прочтена была во всеуслышание грамота мнимого Дмитрия, — ни один голос не раздался против него. Все восклицали хором: «Да здравствует Дмитрий! Мы были во тьме кромешной; красное солнце наше восходит!».

Напрасно патриарх Иов посылал бояр унять буйные возгласы черни и вразумить ее в истину: бояре, одни от страха, другие из лукавства, говорили как не своим языком и распорядились так, что даже ворота в Кремль не были заперты. Толпа ворвалась во дворец, овладела царем, матерью, сестрою его и заперла их в прежнем Борисовом доме под крепкою стражею. Родственников царских, Годуновых, Сабуровых, Вельяминовых, также схватили и, раздев донага, отправили в навозных телегах в загородные темницы. Нищая чернь, обрадовавшись безначалию, разломала дома несчастных узников, а холопи их и крепостные крестьяне разграбили господские поместья.

Тут снова выступает на сцену гордый и мстительный воспитанник правления Иоанна IV, Богдан Бельский, возвращенный, может быть, по совету Шуйских, из ссылки после смерти Бориса Годунова. Называясь воспитателем нового царя, он властвовал теперь над умами черни и направил её злобу и жадность на дома немецких врачей, которых ненавидел смертельно за выщипанную шотландцем Габриелем бороду. Толпы черни бросились на беззащитные дома немцев, опустошили погреба их и разграбили все, что нашли в домах, где, кроме их собственности, хранились пожитки посторонних людей, вывезенные, для безопасности, в это смутное время из поместьев.

Народ, присягнув на имя царя Дмитрия Иоанновича, отправил к нему с повинною князя Телятевского, который бежал из-под Кром, князя Ивана Михайловича Воротынского и других депутатов. Депутаты нашли его уже в Туле, и новый царь, окруженный буйною толпою чванливой шляхты и грубых казаков, показался им счастливым атаманом разбойников. На первых порах, все в его Тульском дворце представляло вид разграбленного каравана. Туда донцы пригнали ему в дар табун степных коней своих, астраханцы прислали турецкие ткани и персидские ковры, иноземные купцы, торговавшие в России, тюки с дорогими сукнами и бархатом, москвичи — серебряную посуду, богатые одежды и драгоценности. Царь позвал к руке сперва донцов, а потом уже представителей столицы. Когда они приблизились к престолу, окруженному смуглыми и надменными лицами соратников счастливого удальца, он встретил их грозною речью за долгое сопротивление законному царю. Присутствовавшие при аудиенции казаки, бывшие холопи и крестьяне, с своей стороны, подкрепили его выговор самою грубою бранью. Дмитрию, по-видимому, нравилось такое унижение высокого сана депутатов Москвы: он мстил боярам за унижение, которое претерпел, добиваясь престола, и допустил казаков до такого неистовства, что они едва не убили до смерти князя Телятевского за бывшее усердие его к Годунову.

Это было время гнусных злодейств, без которых не обходится ни один государственный переворот, совершаемый по рассчету эгоистов. Мало было для бояр лишить царя престола. Они знали самозванство Дмитрия лучше кого бы то ни было, знали, что существуют бесчисленные уличители невольного обманщика, предвидели, даже, может быть, обдумывали уже его падение и боялись, чтоб тогда сын царя Бориса не был возведен народом снова на поколебанный престол. Итак смерть Фёдора была для них необходима. Что касается до Дмитрия, который воображал себя сыном Иоанна Грозного, то не такого был он характера, чтобы бояться совместничества своего подданного, каким он почитал Фёдора Годунова. Еще до прибытия в Тулу московских депутатов, он отправил Голицына, Рубца-Мосальского и дьяка Сутупова для приведения в порядок взволнованной бунтом столицы, а Басманова с войском для поддержания их распоряжений силою; но ничто не доказывает, чтоб эти сановники имели от него поручение истребить Годуновых [95]. Еслиб это было так, то они постарались бы немедленно исполнить волю нового царя. Напротив, Голицын и другие прожили в Москве более недели, лишили Иова патриаршего сана и с бесчестием заточили в Старицкий монастырь, родственников царя Бориса разослали по тюрьмам и некоторых тайно удавили; но низверженного царя еще не решались коснуться; наконец, видно, так же как и об Угличском царевиче, «советом начальнейших людей», положено было умертвить Фёдора и его мать, оставить в живых только Ксению, на имя которой не было присяги. Для совершения цареубийства, всегда ужасного для ума мыслящего, Голицын и Рубец-Мосальский выбрали двух чиновников, Молчанова и Шерефединова, да трех стрельцов, закоренелых в злодеяниях, и вошли с ними в дом, где беззащитные сироты, у груди матери, ожидали вероятной смерти; несчастных развели по разным комнатам. Царицу Марию задушили немедленно, но шестнадцатилетний Фёдор, одаренный силою не по возрасту, долго боролся с четырьмя убийцами; наконец один из них лишил его жизни самым отвратительным образом. Если б это убийство было произведено по приказу Дмитрия, не нужно было бы таить ее перед народом: царь, не боявшийся предать публичному поруганию представителей столицы, уже ли побоялся бы казнить похитителей престола? Бояре могли бы прямо объявить, что изменники казнены по указу государеву, и никто бы не назвал воли царской беззаконною. Но дело в том, что нужно было уверить сперва народ, а потом и самого царя, что Годуновы, с отчаянья, приняли яд. Итак выставлены были на общее позорище тела замученных: народ видел на них явные знаки удавления, толковал об этом то и другое, да боярам мало было до этого дела: они одним ударом извлекли для себя две выгоды — обезопасили себя на будущее время и внушили народу первое невыгодное для самозванца впечатление. Дмитрий, между тем, ничего еще не знал: убийство совершено было 10 июня, а он 11-го писал грамоты к областным начальникам о своем воцарении и в условиях присяги заставлял обещать не сноситься с изменниками, Федькою, Борисовым сыном, Годуновым и его матерью. Усердие раболепных бояр к новому властителю и ненависть к старому не пощадили даже праха того, перед кем, еще так недавно, они изгибались: вырыли тело Бориса из царской могилы, положили в деревяный гроб и погребли, запросто, вместе с женой и сыном, при убогом Варсонофьевском монастыре, на Устретенской улице.

Грустно подумать, что в это время беззакония, как будто не было доблестных людей в России: так все благородное было подавлено большинством кромешников и страхом бесполезной гибели.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

Первые распоряжения нового царя. — Басманов и родовитые бояре. — Вступление Дмитрия в Москву. — Образование совета. — Милости опальным Борисова времени. — Пощада Годуновых. — Новый патриарх. — Царица Марфа. — Венчание. — Правительственная деятельность Дмитрия. — Отпуск иноземной дружины. — Отступления от русских обычаев. — Образ жизни Дмитрия. — Внушения бояр народу. — Неудовольствия. — Василий Шуйский. — Новые обличения. — Иноземные телохранители.

Не выезжая еще из Тулы, Дмитрий начал державствовать, и первая грамота, разосланная по государству, была о прекращении мятежей, которые тогда кипели повсюду, в низших сословиях, против помещиков и законных властей. Новый царь накрепко приказывал, «чтоб не было в людях шатости, убийства и грабежу», а кто на кого имеет неудовольствие, то писал бы к нему. Так, возвысясь на престол посредством вражды черни к высшим сословиям, Дмитрий не хотел, однакож, терпеть её самоуправства. В то же время он заботился уже и о государственном богатстве. Зная, что все в России, так сказать, сдвинулось с своего места, он опасался, чтоб черные и другие земли не уклонились от податей, а казначеи не утаили старых сумм, под шум и треволнение государства, и потому строго повелевал не выпускать из казны денег, беречь их крепко и собирать подати без всякой отсрочки и послабления. Посреди суматохи первых дней, когда толпы за толпами приходили в Тулу из окрестных городов и сел видеть сына Иоанна Грозного, когда вельможи приезжали из Москвы бить ему челом и, один перед другим, выказаться с верно-подданостью, когда гонцы скакали с грамотами и наказами во все концы России и обратно, Дмитрий не упустил также из виду и политико-торговых интересов своего царства. Узнав, что посол английского короля Иакова, Фома Смит, и агент по торговле, Джон Меррик, возвращаются на Архангельск в отечество, он велел возвратить их, взять у них грамоты Борисовы и обещать, своим именем, заключение дружественного союза с королем Иаковом и новые торговые выгоды в России для английских купцов.