Мгновенная смерть - Альваро Энриге
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слуга подносит шкатулку кардиналу. Тот ее открывает.
МОНТАЛЬТО
(достает что-то из шкатулки)
Теннисный мяч.
Осматривает, приподнимает, чтобы Борромео тоже было видно.
МОНТАЛЬТО
Что-то он кривоват.
ПИЙ IV
Это потому, что его сделали из волос Анны Болейн.
МОНТАЛЬТО
Кого-кого?
ПИЙ IV
Одной из жен Генриха VIII Английского. Ты не застал этих заварушек.
МОНТАЛЬТО
Понятно.
ПИЙ IV
Можешь им играть.
МОНТАЛЬТО
Я не умею играть в паллакорду.
ПИЙ IV
А ты учись: когда нас с императором Карлом не станет, Францию некому будет сдерживать. Высунешься — и тебя сместят. Или сдерут шкуру. Или четвертуют — в зависимости от того, какой инквизитор тобой займется.
Папа бросает взгляд на Борромео.
ПИЙ IV
Или я ошибаюсь, Карло?
БОРРОМЕО
Ваше святейшество никогда не ошибается в политике.
Кардинал Монтальто не слушает Борромео. Заглядывает в глаза папе.
МОНТАЛЬТО
Это приказ?
ПИЙ IV
Это совет.
Воцаряется тишина. Папа и кардинал поворачиваются к Борромео. Он был почти на двадцать лет младше Монтальто, но жил, искренне стараясь подражать Христу в худшие минуты Его страстей, и потому голод и недосыпание оставили на нем отметины, а кроме того, движения стали нервными, отчего будущий святой произво-дил впечатление несколько несовершенного человека. Дергал щекой, кривил шею, скрючивал руки и вечно держал их сплетенными на коленях — чтобы не потянулись случайно за чем-нибудь, что нет-нет да и окажется сладким.
Борромео делано изгибает шею и смотрит на папу с инквизитором. Левое веко то и дело норовит захлопнуться.
БОРРОМЕО
(обращаясь к Монтальто)
Брось-ка мне мяч.
Снова смотрит на папу.
БОРРОМЕО
Хороший совет.
ПИЙ IV
Убережешь Монтальто от волков?
БОРРОМЕО
Уберегу, если он сам побережется.
Нюхает мяч.
БОРРОМЕО
Если научится ждать. А пока ждет, может играть в теннис у себя во дворце[90].
Монтальто убирает мяч в шкатулку. Папа опять делает знак рукой.
ПИЙ IV
У меня и для тебя есть подарок, Карло.
Подходит слуга с разноцветной шапкой.
БОРРОМЕО
Митра?
ПИЙ IV
Она мексиканская.
Борромео хмурится.
ПИЙ IV
Мне прислал ее один тамошний епископ. И она не раскрашена — это перья. Приглядись; это настоящий шедевр.
Слуга протягивает митру кардиналу. Тот пренебрежительно принимает.
БОРРОМЕО
(иронически)
Какая тонкая работа, ваше святейшество.
Кладет митру на колени.
ПИЙ IV
Это чтобы ты помнил: Франция — еще не весь мир. В мире много земель и много душ.
Борромео терпеливо разглядывает митру.
ПИЙ IV
Если ее повернуть к свету под определенным углом, она засверкает.
Борромео склоняет голову набок, крутит митру.
ПИЙ IV
Вот так, и к свечам поднеси.
Кардинал поворачивает митру. Никаких изменений.
ПИЙ IV
Приподними.
Когда митра оказывается выше уровня головы кардинала, перья вспыхивают, будто в них ударила молния. Борромео роняет ее на колени. Папа смеется.
ПИЙ IV
Что я говорил?
БОРРОМЕО
Бесовщина мексиканская.
ПИЙ IV
Ее сделали индейцы-христиане.
БОРРОМЕО
А мне она на что?
ПИЙ IV
Будешь в ней служить на Пасху.
БОРРОМЕО
С чего бы?
ПИЙ IV
С того, что за тьмой всегда следует свет.
БОРРОМЕО
Это я знаю.
ПИЙ IV
Не заметно.
Папа отрезает себе еще колбасы, закрывает глаза и, пережевывая, размышляет, что даже у Нерона не вышло выжечь Рим полностью, а сгоревшие две трети вскоре отстроили лучше прежнего. Он почти чувствует запах дыма, доносящийся из Трента. И видит, как после всего в пепельном поле прорастает новое древо, янтарное, похожее на зародыш; древо из нервов и мышц, древо-рука, первая рука, пробивающая себе путь сквозь землю. Когда дым пожара рассеивается, древо разжимает пальцы навстречу солнцу, подобно тому как бабочка расправляет крылья. Ногти у бабочки грязные.
* * *
«Свет живым и укорение мертвым»
Сообщение № 168.
Вновь мне явился мертвец: он звал меня по имени и говорил, что не имеет намерения пугать, но просит, чтобы я молил за него Господа, а зовут его дон N, и пребывает он в муках Чистилища. В руке он держал огненный мяч, а язык его казался сухим и был вывален. Я спросил: за что ты там? Он отвечал: за мои пороки — страсть к игре в мяч и холодному питью. Засим он поклонился кресту и исчез со словами: да пребудет с тобой Иисус!
Хуан де Палафокс-и-Мендоса[91], 1661
Страх
Ко дню новой встречи Кортеса и Куаутемока испанцы уже вполне освоились в Теночтитлане. Там и сям их видели беззаботно разгуливавшими. Горожане всё чаще и громче задавались вопросом, почему Моктесума не устроит облаву и не перебьет их раз и навсегда. Интересно получилось бы, сверни История на эту дорожку. Кортес с товарищами остались бы в памяти поколений малозначительными мучениками вроде тех бедолаг, что додумались служить мессы в Японии[92].
Были бы святой Эрнан Медельинский и святой Берналь Мединаделькампский[93]. Веласкес написал бы алтарную картину, где их головы лежали бы у подножия храма Тескатлипоки[94], а Караваджо — еще одну, под названием «Мученичество святого Херонимо де Агилара»: ужасающее мгновение непосредственно перед тем, как мученику отрезали язык. Подле него, зажимая рот рукой, какая-нибудь куртизанка, подружка Меризи, изображала бы зеленоглазую Малинцин. Это был бы замечательный холст в технике кьяроскуро, написанный в простонародном далеком Риме, городе, в общем-то, жалком — таком же жалком, какой была и осталась бы Европа, если бы не американский драгоценный металл.
Малинцин рассказала Кортесу, что Куаутемок приглашает его на
