Жестокое сердце - Нина Карноухова

— Спасите, вытащите хоть вы меня из этой черной дыры! Мистер Кеннеди! — крикнул Джеффри, окончив свой рассказ.

И со слезами он бросился на шею Джона, даже сделав ему больно.

— Спокойно, спокойно, — успокаивал его Джон. — Я не помогу тебе, если ты сам себе не поможешь. Ты должен показать им всем, что ты настоящий мужчина, а не хлюпик — садист, жестокостью готовый вершить на земле судьбы людей. Раскрой им свою душу.

— Он много слишком натворил, чтобы судья и присяжные сжалились над ним и сказали: «Невиновен», — или объявили хотя бы амнистию, — все еще держалась на своем Кассандра.

— У тебя железное сердце, прокурор, в этом все твои беды, что ты душу не видишь, а лишь проступки, — заключил о Кассандре Джон.

После того, как Джеффри увели они остались вдвоем, прокурор и адвокат, одни на поле боя. Первым заговорил Джон:

— Почему ты такая железная Кассандра? — спросил он первым перейдя на «ты».

— Джон, как будто ты не знаешь о жестокой жизни американца. Она научила меня этому. А раньше я была другой, такой, как Аннет, или как Кейти, радостной и счастливой.

— Неужто кто-то разрушил все это, а ты струсила, не стала искать опоры и выбрала самое легкое — уйти в железный черепаший панцырь.

— Это был Майкл Норрис… — с трудом выговорила Кассандра, но почувствовав, что ее слушают и понимают, продолжила, — он разрушил мою жизнь, а никто меня не понял, все были увлечены своими делами, а я стала ненужной частичкой мира. Мы встретились, когда мне было 16, а ему 25, и полюбили друг друга так, что нельзя было представить, что мы когда-нибудь расстанемся. Он был крутой, интересовался всякими убийствами, а я восхищалась его крутизной. Он мне книгу про этого Освальда, о которой говорил Джеффри, читал мне каждый день, а я восхищалась его манерой. И все было бы прекрасно, но мы расстались из-за того, чтоб, Майкл ненавидел воспитанных детей. Я ждала от него ребенка и как-то раз мы обсуждали, как его будем воспитывать, Майкл предлагал садистские методы, предлагал читать ему «Освальда» по ночам, а я была против. Через месяц у нас была крупная ссора и я порвала с ним.

— А ребенок? — поинтересовался Джон.

— Ребенок родился. И когда я взяла его на руки — он так ласково посмотрел на меня своими большими зелеными глазками, такие чувства переполнили мою душу… Я поняла — он любит меня. Я тогда сказала ему, дала свой настрой на его жизнь: «Тимми! Ты обязательно станешь самым обаятельным и умным президентом Америки!» Он был очаровательный… Что-то от Тимми я нахожу в Джеффри, будто бы он его телесная копия. Глаза у него такие же. А вот душа у него не к телу. Ему измениться надо. Но ничего не поделаешь, Тимми умер, я с этим смирилась еще тогда, 20 лет назад. Я помню до сих пор скорбную маску сестры, сообщившей мне это. Они всегда надевают эти маски, чтобы сообщить о смерти, ведь не их родственник умер. Я тогда боялась идти домой, чтобы не стать жертвой маминых скандалов и не получить букет обвинений о том, что я хлюпик. Я уехала… в Минеаполис, где и кончила колледж и университет и стала такой, какая сейчас. Потом были Мичиган, Калифорния, Каролина, Джорджия, а потом, когда мне предложили родной Чикаго, я решила вернуться в этот преступный мирок моего детства. Все мои умерли: и мать, и тетя, осталась лишь маленькая Аннет, которая и наполнила меня той энергией, благодаря которой я смогла отплатить Майклу Норрису, этому бабнику. У него и с миссис Уиндеграунд роман, и со мной, и с мамашей Джеффри. Скольким он мстит… Но теперь настал мой звездный час… Преступники Чикаго не будут спать спокойно, — и тут она посмотрела на Джона и что-то переломилось в ней еще раз. — Я это тебе рассказала, Джон, потому что вижу, что доверяешь врагу, оппоненту, как друг.

— Ты, похоже небрежно относишься к дружбе. Ты должна быть правителем и совращать, а остальные плясать под твою дудку. Ты не на того напоролась. Я тебе просто так не сдамся. Или ты великих Кеннеди забыла? Я не игрушка поиграл и бросил. Я намного самолюбивей и гордее, чем ты думаешь. Дружба для меня не та показуха, что для тебя. Процесс решит для тебя все, я знаю.

— Не решит, — изменилась в тоне Кассандра, услышав о процессе, — потому что музыку заказываю я. Великую Армонти ты еще не пробовал на свой зуб.

— Тогда прощай, самолюбивый адвокат, но я не сдамся без боя, я никогда этого не делаю. Ты еще очень пожалеешь, что связалась с одним из Кеннеди.

И Джон, крепко сжав в здоровой руке ручку своего дипломата, куда он успел стащить пару документов о машине времени со стола Кассандры, вышел, не закрыв за собой дверь. Теперь Кассандра осталась один на один со своей душой. Разные, совершенно несовместимые мысли бились в ее голове и сменялись с огромной частотой.

«Я не могу вести это дело… Со мной что-то случилось, во мне что-то сломалось… Сломал это гордый Джон, оно не само… Во мне всегда все словно по струнке стояло, а тут зашаталось… Что же это, что он со мной сделал. Неужели вся моя карьера пошла к черту, неужели я не буду больше такой твердой. Неужели он вынул маленький винтик из моего железного панцыря, и сейчас все начнет ломаться, неужели я останусь голой, без доспехов… Он сумел чем-то растопить мою душу… какую силу он во мне пробудил… Он горячий, как огонь, стойкий как глыба. Кто научил его этому. Ясно, не Гарвард. Кем он был… Что он делал… Нет… Это не любовь. Я никого никогда не любила кроме Майкла, я не могу ему изменить… Я его любила всю жизнь… И чтобы какой-то Джон… „Ты не знаешь великих Кеннеди“… Знаю я этих демократов… А этот самозванец не только лезет в их карьеру… Он самозванец в моей душе. Забыть всю эту чушь! Держаться и не сдаваться. Я обязана выиграть дело. Никакой Джон не сломит меня. Я буду, как и была жестоким диктатором… О, это мне когда-то нравилось».

Душа Джона же тоже, как ни странно, заполнилась мыслями о ней, не покидающих его ум: «Женщине не подобает быть политиком, потому что она женщина Ощетиниться так можно, окаменеть и не растаять от любви. Хороший человек, эта Кассандра, у нее прекрасная душа, только вот зарыли у нее душу, не докопаешься. Но я сделаю это. Мне нужно помочь человеку, я добьюсь, чтобы она сказала мне те давно забытые ею слова. Я ей устрою суд. Это будет не земной процесс, она пожалеет еще, что решила поспорить со мной, она об этом горько пожалеет!»

С этого дня они оба начали искать друг на друга компраматы, свидетелей, ахиллесовы пяты своих оппонентов и многое другое, так что у Джона через пару дней была уже набрана целая папка про Кассандру, ее прошлое, ее интрижку и Норрисом, про машину времени, Джеффри и многое-многое другое, даже железный свидетель. У Кассандры же, наоборот, ничего не было, и она тянула и тянула с процессом настолько, насколько могла. Вот психология-то намечается! Горе тому недалекому присяжному, который случайно забредет на этот суд!

14. Суд

Было дано начало процессу против Джеффри. Две недели прошло после последних событий. Джон и Кассандра были в эти дни, словно два петуха, и ни один из них, видя в противнике достойного соперника, не собирался сдаваться. Они смотрели друг на друга дружескими взглядами, словно Гитлер и Сталин перед войной.

Кассандра чувствовала, что ее силы куда-то уходят, и пришла к Аннет за советом. Она долго молча сидела рядом с ней, но все же решила заговорить. Она знала, что была повержена Джоном и старалась собрать в себе последние силы, чтобы победить его.

— Ты, Касси, какая-то забитая стала. Ну не убийство же какое расследуешь, не ограбление века, да и преступник-то мелкий, что ты так убиваешься. В деле все ясно, адвокат здесь для мебели.

— Нет, Энни, не смогу, чем меньше дело, тем оно сложнее, чем неизвестней и таинственней мне адвокат, тем у него защита сильнее.

— Ты что, этого адвоката в первый раз видишь? Странно… Я думала ты всю Америку знаешь.

— Я знаю многих обыкновенных… Но этот… Он знает нечто, что я не знаю, он какой-то странный, может, он из-за меня за дело взялся. Может, он знает меня.

— Из Мичигана, что ли?

— Не знаю, дорогая, я его, кажется, где-то видела, но уж точно не в Честерфилде. Это, Энни, гений, уникум, у него дар убеждать людей.

— И у тебя дар.

— Да, но мой дар с даром Джона не сравнить. Я не такая, как он. Я не естественная, а серьезный докладчик, а он положит руки в карманы брюк, ухмыльнется, посмотрев мне в глаза, и скажет такое, что я чувствую, что мой язык отрезали. Он говорит истины, такие как Земля — шар, и спорить бесполезно.

Аннет недолго, но пристально смотрела на Кассандру и сказала наконец:

— Касси, а ты не влюбилась в него?

— Нет, Энни, я никогда не влюблюсь.

— Ты человек или нет? Человек! Значит тебе это не чуждо!

— Но в этого Джона с его самодовольной мордой? Откуда он взялся, во-первых? Я в Интернете про него не найду ничего. Будто бы он из психбольницы смотался. Энни, я не могла влюбиться в такого…