Убийственный Париж - Михаил Трофименков

С мятежниками 1960-х он чувствовал родство не потому, что сам был бунтарем, а потому, что они были преступниками, как Ласенер и Вейдеман. Преступниками и… поэтами. «Палестинцы еще не проснулись. Их опьянение безгранично. Поэты».

Жене никогда не поддержал бы алжирский Фронт национального освобождения, если бы не спал с алжирцами, а «пантер» и палестинцев — если бы не чувствовал их «огромный эротический заряд». Да и милиция так бы не заворожила его, если бы не сладкий восторг, вызванный мыслью, что всю Францию терроризировали шестнадцати-двадцатилетние мальчишки. Жене любил мальчишек.

Итак, Жене — не жертва общества, а мазохист? Не революционер, а почти нацист? Все так. Но…

Оставим в стороне далеко не всегда резонное соображение, что нельзя идентифицировать автора и его лирического героя. Предположим, что в случае Жене автор и герой суть одно целое.

Поклонимся левым, которые, присвоив посредством Сартра Жене, спасли одного из ярчайших писателей от обыденных в послевоенной Франции репрессий, чреватых тюрьмой и расстрелом: великий прозаик Луи Фердинанд Селин пострадал за слова, кажущиеся по сравнению с провокациями Жене детскими шалостями: даже в 2011 году юбилей Селина вычеркнут из списка памятных дат, утвержденного министерством культуры. А Жене все сошло с рук. Повезло парню.

Даже если не говорить о литературном качестве его блестящих и отвратительных текстов, одно то, что он совместно с Мишелем Фуко положил начало общественному контролю за французскими тюрьмами, перевешивает все его несимпатичные особенности. Стоит брать пример с великого ученого Клода Леви-Стросса, еврея и антифашиста, который на изумленные упреки в том, что он провел в «бессмертные» академики антисемита майора Жака Ива Кусто, ответил: «Но он же столько сделал для Мирового океана».

Уличая Жене в нацизме, очень легко — что и происходит — подменить смыслы. Объявить, например, «Четыре часа в Шатиле» свидетельством не его благородной солидарности с палестинскими жертвами, а антисемитизма. Поставив тем самым под сомнение сам ужас бейрутской резни. Возможно, Жене был антисемитом (главное доказательство этого — слова Сартра о его «метафизическом антисемитизме»: в письме Жене признался, что никогда не мог бы переспать с евреем), но это его свойство не оправдывает тех, кто убивал палестинцев.

Если вспомнить метафору Марины Цветаевой «поэты — жиды», то поэт Жене был большим «жидом», чем любой еврей.

В конце концов, после того как открылся ужас Холокоста и «еврей» стал в европейской культуре синонимом Добра, разве не обязан был «цветок Зла» Жене взвалить на себя, помимо всех прочих грехов, еще и антисемитизм? И кто, если не палестинцы, «Вечные жиды» современного мира?

И что Жене лагеря смерти, если — как прокричал он в «Преступном ребенке» (1949), — ужасаясь чужим преступлениям, Франция не замечала зверств, творимых ее именем в каторжных тюрьмах для несовершеннолетних.

Спор о Жене давно подытожил Андре Мальро. 16 апреля 1966 года Роже Блен поставил в театре «Одеон», условно говоря, антиколониальную пьесу Жене «Ширмы». Первые две недели все было тихо и мирно, но 30 апреля на сцену во время спектакля ворвались оасовские «пара» — парашютисты — и боевики ультраправой организации «Запад»: помяли актеров, включая Марию Казарec. В зале закипело побоище: кресла превратились в метательные орудия. Завтра, и послезавтра, и во все последующие дни лишь полицейские кордоны не позволяли повториться погрому в зале. Но в поле битвы превратилась площадь перед театром.

Национальная ассамблея услышала «глас народа». Депутаты потребовали запретить непристойный пасквиль на Францию и армию, написанный вором, педерастом, каторжником. 16 октября министр культуры Мальро, в иных случаях способный быть и охранителем, и гонителем, и цензором, держал перед ними речь: короткую, категорическую, презрительную: «У свободы, дамы и господа, не всегда чистые руки… „Ширмы“ — не антифранцузская пьеса, а античеловеческая, она — антивсе. Жене не в большей степени антифранцуз, чем Гойа — антииспанец». На этих словах все должно было стать ясным для депутатов: лев выпустил когти, Гойа для Мальро — святыня, «союзник» по войне с франкистами. Депутатам не нравится пьеса? Что же, не смотрите, никто не неволит, смотрите Клоделя, Шекспира. Если вы хотите запретить «Ширмы», запретите заодно готическую живопись Грюневальда, Гойю, Бодлера.

Легенды можно разоблачать до бесконечности — на то они и легенды, но даже если часть биографии Жене — его собственное сочинение, то эту пьесу он создал с безупречным пониманием законов французской культуры и безупречной честностью и столь же безупречно дописал-доиграл до конца, ни разу не погрешив против жанра. Как и положено бродяге, у него никогда не было своего дома. В удостоверении личности был указан адрес издательства «Галлимар». Жене в обнимку с чемоданчиком рукописей переезжал из одного грязного отеля в другой. В одном из них — «Джине-отеле», недалеко от вокзала Сен-Лазар, — в ночь с 14 на 15 апреля 1986 года больной раком горла писатель оступился на пороге ванной комнаты и упал, чтобы уже не подняться. Похоронили его в Марокко, на старом испанском кладбище в Лараше, — даже умерев, Жене отверг Францию, от которой его с детства «тошнило».

P. S. Единственный режиссерский опыт Жене — короткометражная «Песнь любви» (1950), поэтическая садомазохистская тюремная фантазия. Среди экранизаций его книг стоит отметить: «Балкон» (1963) Джозефа Стрика, «Мадемуазель» (1966) Тони Ричардсона, «Служанок» (1975) Кристофера Майлза, «Черное зеркало» (1981) Пьера Алена Жоливе, «Кереля» (1982) Райнера Вернера Фассбиндера, «Яд» (1991) Тодда Хэйнса, «Эквилибристов» (1992) Никоса Папатакиса. Судьбе Жене посвящены документальные фильмы «Жан Жене, бродяга; Жан Жене, писатель» (1996) Мишеля Дюмулена и «Жан Жене, дурной пример» (2010) Жиля Бланшара.

Глава 12

Авеню Обсерватории, 403

Покушение (1959)

Авеню Обсерватории, знаменуя торжество разума, была строго ориентирована по Парижскому меридиану, до начала XX века, в пику англичанам, конкурировавшему с Гринвичским. А обширные сады Обсерватории, основанной Людовиком XIV в 1667 году, располагают к покою и созерцанию, но никак не к музыке пулеметных очередей, которые в час ночи 16 октября 1959 года перебудили весь квартал. Распахнув окна, высыпав на балконы, его обитатели увидели брошенный впопыхах у садовой ограды автомобиль с распахнутой дверцей, еще покачивающийся от прошивших его семи 134 пуль из пулемета «стэн». Сухопарый человек опасливо выглядывал из-за кустов, отряхивая землю с длинного пальто, придававшего его облику нечто пасторское.

Утренние газеты оглушили Париж подробностями ночной стрельбы. По словам чудом уцелевшей жертвы покушения, около половины первого ночи, выпив, как подобает правоверному парижскому интеллектуалу, последний стаканчик в ресторане «Липп» на Сен-Жермен-де-Пре, он поехал домой, на улицу Гинемер. Но, заметив неотвязно следующую за ним машину, свернул у здания Сената не направо, как обычно, а налево — к бульвару Сен-Мишель. Повернул еще раз — преследователи не отставали. Поддавшись панике, резко затормозил, бросил автомобиль и неожиданно для самого себя — как-никак сорок три года, уже не юноша и далеко не спортсмен, — совершив прыжок через метровую ограду, нырнул под куст как раз вовремя, чтобы услышать предназначенную ему очередь.

Счастливчика звали Франсуа Миттеран. Он возглавляет левую партию Демократический и социалистический союз Сопротивления, но эта партия очень невелика. Он — сенатор: почетная, слишком почетная должность для нестарого политика, какая-то безликая, пыльная. Еще не президент — он станет им в 1981-м, оседлав коалицию левых сил, — но его снедают амбиции. Уже не министр и в ближайшей перспективе вряд ли им станет, хотя привык за десять лет перебираться из одного кресла в другое: в мае 1958 года мятеж парашютистов — «пара» — вернул к власти генерала де Голля и вымел поколение бюрократов, к которому принадлежал Миттеран.

При этой власти места для Миттерана не было. Но для подвига место в жизни найдется всегда.

Де Голлю счастливый жребий героя выпал в пятьдесят лет, когда 18 июня 1940 года по лондонскому радио он призвал сограждан к сопротивлению нацистам. Миттеран стал героем в одночасье: утром 16 октября. Газеты наперебой восхищались его стремительной реакцией и юношеской сноровкой. Герой расплывчато обвинял правых. Коммунистическая «Юманите» требовала роспуска «фашистских банд», пугала гражданской войной, намекала на причастность к преступлению пресловутых «пара».

Сам факт покушения на видного политика никого не удивил. Война со сторонниками независимости Алжира, фактически война гражданская, французская Чечня, достигла кульминации: уже год, как алжирцы перенесли ее в метрополию. Утром 15 сентября 1958 года их автоматчики травили, как дикого зверя, экс-губернатора Алжира, министра информации Жака Сустеля на чопорной, центровой, полной «фликов» авеню Фридлянд. Изрешетили служебный автомобиль, попортили пиджак, убили прохожего, еще троих ранили и сами полегли.