Маисовые люди - Мигель Астуриас

собственно, не шоколадом, а розой и шипами.

Наступил полдень. Гойо Йик все тащил свое бесценное сокровище, куму было плохо с сердцем. Навстречу им протопали Двадцать мулов, груженных бочонками вина, мешками кукурузной муки и металлическими изделиями. Кумовья прижались к скале. Мулы бежали рысью, вздымая пыль, погонщики шли за ними, а владельцы грузов ехали верхом с бичами в руке

— Хватит, кум, — сказал Револорио, стряхивая землю с лица, моргая и плюясь, — теперь я понесу, ты дольше нес, чем положено.

Гойо Йик два часа без малого отработал, как последний мул, поскольку у кума плохо с сердцем, и теперь, отделившись от скалы, дальше не пошел

— Если тебе не плохо, если не тяжело…

Двуутробец не вполне верил в кумову болезнь. Наверное, притворился, чтобы выпить. Чего-то у него сердце не болело, когда туда шли!

— Уговор дороже денег, моя очередь.

Кум Револорио взял бутыль, смеясь и неуклюже размахивая короткими руками.

— Ладно, только худо станет — скажи, и постой немного, я выпью.

— За деньги?

— А то как? Вот тебе шесть песо. Все по-честному, кум, иначе разоримся.

Револорио получил плату и налил с верхом тыквенную чашку. Водка зазолотилась на солнце. Двуутробец выпил ее одним духом.

Сверху посыпались листья — наверное, орлы или ястребы дрались на какой-нибудь ветке. Во всяком случае, в знойной и ленивой тишине сердито хлопали крылья, а с веток сыпались листья и цветы. Гойо Йик подобрал несколько желтых цветочков, чтобы украсить бесценное сокровище, которое теперь нес кум Паскуаль.

— Выпил бы ты, кум, а что так украшать, — сказал, останавливаясь, Револорио и засмеялся. Щеки у него пылали от солнца — шляпа в полдень не помогает, не дает тени.

— Не могу, кум, денег нету.

— ,Хочешь, шесть монет одолжу?

— Спасибо тебе. Начнем торговать — сочтемся. Покладистый ты человек! Не иначе, выручим много…

Револорио дал деньги Двуутробцу и налил ему водки в тыковку с черным дном. Казалось, что водка льется в голый, широко открытый глаз. Двуутробец попробовал — чистый шоколад! — и заплатил куму шесть песо.

— Значит я тебе должен, кум, и болен ты к тому же. Давай-ка я бутыль понесу, идти еще долго.

Они пошли быстрее. Гойо Йик нес бутыль на спине, Револорио ему помогал, как Симон Киринеянин.

— Если не трудно, кум, постой и продай мне водочки. К сердцу чего-то подступает, то оно бьется, то нет.

— Как не продать, обоим нам выгодно: тебе полегче станет, мне — деньги… Вот если бы мы даром пили, было бы нехорошо.

Водка забулькала, кумовья жадно глядели на нее. Двуутробец получил шесть монет, спрятал их и вскинул бутыль на спину.

— Пойдет у нас дело, — говорил он на ходу, — а чего ему не пойти? Хорошо, что мы с тобою, хоть ты и больной, оплачиваем издержки. Когда тебе худо стало, я тебя угостил, вот тебе и издержка. Но я, заметь, не от жалости тебя угощал, а по уговору. Так во г— придет у нас дело, и отправимся мы к такому доктору — Чигуичону Кулебро — он мне вылечил глаза и тебе сердце вылечит. Если, конечно, до того не помрешь.

— Лечили меня. Они говорят, да я и сам чувствую — у меня кровь проспиртованная.

— Ух ты! А чего это?

— Если кто много пил, водка в крови бродит, а попадет она в сердце — и "конец. Не выносит сердце водки.

— Как-нибудь да лечат эту хворь…

— Еще глоточек…

— Ты что го-во-ришь?…

— Пей, говорю, полезно тебе… и денежки плати.

— Вот тебе шесть монет.

Гойо Йик взял деньги и налил полную тыкву. Не водка, а прямо какао!

— Скоро придем, — сообщил Револорио. — Вот с этой вершины видно будет. Тут уже рядом семья Суаснавар, черт их дери, клад закопала. В старину они жили, еще при короле. Золота бочонки, камни всякие… Пока что никто не нашел. Не так давно были тут какие-то люди, белые-белые, прямо великаны, и черные, тоже не маленькие, копали, рыли, динамитом рвали. Весь верх от горы отлетел, во-он там… А клада нет как нет.

— Что поделаешь…

— А перемерли они от того, от чего и мы помрем. Нашли они клад у самогонщиков, там и застряли. Сперва, как пришли, белые отдельно ели, а негры им прислуживали. А потом, когда стали пить, белые служили неграм, и все со всеми обнимались. Водка, кум, штука вредная, но и польза от нее: нет ни дурных, ни хороших, ни бедных, ни богатых. Перед водкой все равны, все люди.

— С тебя, кум, еще шесть монет…

— Верно, да деньги у меня вышли. В долг попрошу — скоро разорюсь, а без денег не нальешь, кум?

— Чего там, кум! Ты мне под честное слово одолжил, и я тебе одолжу. Вот тебе шесть монет, из выручки вычту.

Тыква наполнилась снова, и Паскуаль выпил. Потом он заплатил шесть монет, которые ему одолжил Двуутробец.

— Деньги у меня есть, могу и выпить, — сказал Гойо Йик, расхохотавшись, — так смачно пил его кум.

— Ясное дело, — отвечал Паскуаль, пытаясь засучить рукава. — Дай бутыль, я налью, ты заплатишь.

Так они и сделали.

Паскуаль налил, Двуутробец выпил глоточками. Не дрянь какая-нибудь — тонкий напиток.

— Ах ты, господи, что за красота! — говорил он, смакуя Дивную жидкость, прошедшую глиняные сосуды и почему-то запахшую шоколадом, не дрянь какую-нибудь, тонкий напиток, но и крепкий. — Хочешь выпить, кум, давай бутыль, я тебе в тыковку налью, а ты заплатишь. Все по-честному. Я наливаю, ты плати.

— Хорошо придумал, кум! Люблю, когда честно!

Гойо Йик осторожно взял бутыль, жалея, что у него только Две руки, и налил Паскуалю. Двумя руками трудно держать бутыль на весу. Пустела она очень быстро.

Паскуаль Револорио припал к тыкве, выпятив губу и выкатив глаза, словно конь. Трудно не пролить ни капли, но он не пролил.

— Хочешь выпить, плати! — говорил ему Гойо Йик. — Кумовство кумовством, а дело делом.

Паскуаль чихнул, закашлялся, заморгал и захлопал в ладоши. Г ~~ Из-за тебя, кум, чуть я не захлебнулся! Водка в легкие попала. Вот тебе шесть монет, если ты такой вредный. А вообще, люблю деловых людей, никого они не пожалеют!

— Не вредность это, надо так, а то разоримся. Одни бездельники даром пьют. Водка пропадет — ее из брюха не выудишь, — и друга потеряешь или врага наживешь. Выпьют, а потом говорят: веди меня в тюрьму! А что с нее, с тюрьмы? Хорошо пьешь, смачно. Что-то и меня подмывает…

— Дай бутылочку, продам.

Они обменялись — Двуутробец взял тыкву, Револорио бутыль, которую приходилось наклонять все сильнее.

— Налей, кум! Сейчас тебе заплачу.

— Сам видишь, кум, я тебе доверяю: налью, а потом уж плату беру… А может, просто я очень живой. Бабушка моя говорила: «Живи, как живется, и жив будешь». Не заплатишь — и ладно, вычту из нашей выручки, тысяча двести будет, не меньше, оно и сойдется.

Двуутробец выпил. Лицо у него горело, глаза сверкали, волосы встали дыбом, но внутри, когда он пил, захолодело, даже ноги пробрало, все такие же распухшие, как в те дни, когда он, слепой, милостыню просил под деревом у себя в Писигуилито. Выпил Двуутробец, почувствовал, что свалился на груду шерсти, отсчитал шесть монет и стал осторожно вырывать у кума бутыль.

— Дай-ка мне, кум, нашу бутылочку… нашу красоточку… я тебе налью!

— Ты уж побольше, по-солдатски!

— По-генеральски, да хоть бы и по-мертвецки, все водка! А деньги возьму, да.

— Я тебе плачу, кум, а ты мне налей.

— На шесть монет водки моему куму! Водка запенилась в тыкве.

— Пенится, потому что хорошая.

— Так и вижу, кум, торгуем мы в ихнем селении, чашку — одному, чашку — другому. Оно выгодней, чем бутылками. И главное — за наличные, как мы тут с тобой!…

— Монета к монете! Ну, кум, сейчас ты богатый, выпей последнюю и пойдем…

— Нет, пред-предпоследнюю, я еще жив…

— Ладно, перед-предпоследнюю…

— А ты мне дай на шесть монет и еще на четыре…

— Четыре?…

— Это в долг…

— Подаришь — потеряешь, одолжишь — людей насмешишь…

— Значит, на шесть. Только не скупись и на землю не лей, земля тоже пьющая, да не допьяна, а напьется — трясется. Красивое имя у тебя: Паскуаль. Веселое, как Пасха. На Пасху, наверное, родился, потому и назвали.

Теперь бутыль приходилось переворачивать донышком вверх, Револорио плохо видел, куда льет, а Гойо никак не мог толком подставить свою тыкву под горлышко и водил ею туда-сюда.

— Н-не туда! — восклицал он смеясь и пуская пузыри. — Про-мах-нулся!

Он сплюнул и отер всей ладонью рот, чуть губы не оторвал, чуть не оторвал и губы, и зубы, и щеки. До самых ушей отер.

— Только бы 1емля не тряслась, — ворчал Револорио. — Подставь-ка поровнее…

— А ты прямо в рот лей. Куда льешь, кум, тыква моя не на земле… Ты что, нарочно? Обидеть хочешь?… Ме-ня… ня… ме…

— Ну вот, кум! Попал.

Водка темным водопадом хлынула в тыкву и расплескалась.

— Кровь проливаешь, кум, чистую прибыль губишь!

— Что нам прибыль, что убыль! Пальцы обсоси. Рука у меня дрожит чего-то.

Револорио с трудом поставил бутыль, а Двуутробец обсосал пальцы, подлизал все вокруг и протянул гыкву снова.