Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

— Эко, обморозились… Ксенья Владимировна. Чисто живого места нет, и лоб, и щеки…

Он засуетился, бестолково мечась по избе, потом схватил со скамьи ведро с водой и выбежал на улицу, забыв прикрыть дверь.

В комнату хлынул белый пар. Он испугал Ксенью, как туман в пойме. Она хотела подняться, чтобы закрыть дверь, но не могла — каждое усилие причиняло ей боль.

К счастью, дверь оставалась открытой недолго. В сенцах стукнула щеколда, и в комнату вбежал запыхавшийся Силов. Ведро у него в руках было полным-полно пушистого снега. Теперь он плотно прикрыл дверь и, поставив ведро на пол, опустился перед Ксеньей на колени.

— Загребайте руками снег-то, загребайте и лицо трите, ровно умывайтесь, а я ноги погляжу. Однако и ноги познобили, ишь обутка-то какая, не по морозу…

Он снял с Ксеньи туфли и бросил к печи. Туфли стукнули об пол, как каменные.

— Настыли, не приведи бог, как железо…

Ксенья опустила руки в ведро со снегом и не почувствовала холода. Пальцы едва сгибались.

— А где Андрей? Где Платон Михайлович? — спросила она.

— Ночью тут были, а сейчас там… — Силов кивнул на окно. — Ночью и начали. Да вы трите, трите шибчей лицо-то, потом поговорим, все обскажу, — сказал он, старательно растирая Ксеньины бесчувственные ноги. — Первым делом растереть надо, шибко прихватило…

— А где Лена? Где Прасковья Васильевна?

— Недели, чо ли, две у меня прожили, как вас-то каратели забрали, потом к себе переехали. Ничего, живут, — сказал Силов. — Теперь белякам не до них — и в Знаменском бой и за Ангарой бой… Партизаны, слыхать, там подошли.

— Партизаны?

— И сюда движутся по Якутскому тракту. Сын-то, должно, навстречу им выехал — об этом говорили… Скоро должны прибыть. Сила большая…

— Да-да, это хорошо, — сказала Ксенья и вдруг вскрикнула от боли — все суставы пальцев заломило, словно они были расплющены какой-то внезапно навалившейся тяжестью.

— Чуют? — спросил Силов, продолжая растирать снегом Ксеньины ноги.

— Больно, — сказала Ксенья.

— Это ладно — значит, отходят. Вот и лицо порозовело. Теперь и к печке можно, под шубу.

— Больно, — сказала Ксенья и вдруг спохватилась, что Силов все еще здесь, а не пошел поторопить санитаров. — Что же это мы… Идите скорее, Никанор Степанович, идите… Спасибо вам, я сама управлюсь, а вы идите. В ушаковскую пойму вода хлынула, а там раненые… Нужно Красный Крест предупредить, чтобы скорее туда шли…

— Вода хлынула? Раненые? — сказал Силов, очевидно, только теперь поняв, о чем говорила ему Ксенья на крыльце.

Он помог ей добраться до кровати и лечь.

— Вода хлынула… Ишь, какое дело… — проговорил он. — Пойду я, а вы лежите, без меня никуда не трогайтесь.

Он накрыл Ксенью тяжелой собачьей дохой и поспешно вышел из избы.

В окне все еще стоял плотный белый туман. Выстрелы потрескивали так, будто это с мороза лопались еловые бревна в стенах избы. И Ксенье казалось, что туман проникает в комнату и сквозь оконные стекла и сквозь расщеленные бревна — холодный белый туман. Она куталась в доху и не могла согреться. Озноб путал мысли. В них было как-то все сразу, все вместе, ничем не разделенное, переходящее из одного в другое: и восстание, и Лена, и Андрей, уехавший навстречу партизанам, и туман, остановивший удачный бой, и ангарская вода, хлынувшая в пойму Ушаковки…

Голова отяжелела, и даже поднять веки стало непосильно. Когда вернулся Силов, Ксенья не смогла открыть глаз и приподнять головы. Она услышала его голос так невнятно, будто он говорил где-то в белом тумане, далеко за стенами избы.

— Сник туман, худо ли, добро ли, а сник маленько. Теперь дело пойдет… И в пойме никого не оставят, всех разыщут…

«Кого это разыщут?» — подумала Ксенья.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1

Премьер-министру Пепеляеву не удалось убедить Колчака отправиться к Деникину. Он согласился только на арест Сахарова, вместо которого главнокомандующим назначил генерала Каппеля. Все остальное адмирал отложил до Иркутска. Прежде чем принимать какие-нибудь решения, он хотел посоветоваться с иностранными дипломатами.

Он все еще верил в свою «миссию», надеялся при помощи обещанных Моррисом американских штыков укрепить власть над непокорным народом, называл себя «символом государственного единства» и, забыв прежние раздоры с забайкальским атаманом, просил Семенова послать в Иркутск надежные казачьи войска, чтобы приструнить смутьянов и повесить кой-кого из министров, ставших слишком самостоятельными в своих суждениях и действиях. Для большей убедительности своих просьб он даже произвел атамана Семенова в генерал-лейтенанты и послал несколько телеграмм японскому правительству, умоляя его ввести в Забайкалье и Восточную Сибирь новые дивизии, чтобы обеспечить свободу действий известному им Семенову, который, кстати сказать, теперь был назначен главнокомандующим всеми войсками Дальнего Востока и иркутского военного округа.

Поверив в силу семеновских казачье-баргутских отрядов и в японцев, благожелательно относящихся к забайкальскому атаману, Колчак направил все свои стремления к тому, чтобы поскорее попасть в Иркутск под защиту японо-семеновских штыков. Он страшно торопился и настойчиво требовал от чешских станционных комендантов, чтобы те пропускали его поезд на восток вне всякой очереди.

Однако чехи, запятые спешной эвакуацией своих войск, не обращали на требования адмирала никакого внимания, и поезд верховного правителя Сибири продолжал тащиться от разъезда к разъезду в самом хвосте чешских эшелонов. Было похоже, что чехи уже перестали считать Колчака правителем и поезд его отнесли к разряду поездов с несрочным грузом.

Колчак пожаловался Жанену, телеграфировал в совет министров, требуя, чтобы министры там, в Иркутске, где