Дочь Волдеморта - Ночная Всадница

Он молчал, всё крепче обнимая ее.

— Правильно, ничего не говори, — сквозь слезы, прошептала Гермиона, — иначе у меня не получится…

Она взяла его голову в свои ладони и пристально посмотрела в бездонные зеленые глаза. Заморгала. Потом изо всех сил собралась с духом, чувствуя, как леденеют пальцы рук.

— Генрих Саузвильт, — прошептала Гермиона еле слышно и подалась вперед, целуя начинающие таять призрачные губы.

Всё вокруг окутало пеленой, реальность задрожала, будто мираж; начал рассеиваться пустой дом со сквозняками и белыми простынями, провалились в бесконечность коридор и светящееся окно. Проклятье было разрушено и неспешно, но плотно закрывало дверь в прошлое. Оставляя впереди только память — холодную и безжалостную, как сама месть…

Глава XIV: Любопытство

Гермиона сидела на полу, вглядываясь в сизый полумрак и глубоко вдыхая необычный дым резной деревянной трубки.

— Твои природные желания сдерживает то, что обыкновеннее всего называют совестью, — говорил Тэо, расхаживая из стороны в сторону. Она следила за тем, как развеваются полы его черной мантии. — Эти барьеры ты расставила вокруг себя сама, и их бесконечно много. Люди часто делают так. Обыкновенно такие преграды не заметны, их проходишь насквозь — и только потом понимаешь, что там на самом деле был барьер. И тогда становится еще хуже. Я же покажу тебе дорогу туда, где никаких барьеров нет. Где всё ненастоящее. Сказка. Сон. Греза, в которой подлинной и реальной являешься только ты сама, а остальное всё — иллюзия. И ты можешь делать всё, что угодно: не думая о том, вредишь ли кому‑то, ломаешь ли чьи‑то судьбы, калечишь ли жизни… Или что там еще может прийти в твою голову? Ты ни за кого не отвечаешь там, потому что все, кто тебя окружают — не существуют на самом деле. Ты просто можешь делать то, что придет в голову — в тот миг, когда это произойдет. Думаю, мы начнем с того, что погуляем по этой… занятной реальности.

Он умолк, но задумавшаяся ведьма всё не отвечала.

Тэо опустился на корточки прямо перед ней и тряхнул какой‑то серебристый порошок в отверстие ее зажженной трубки. Гермиона вздрогнула.

— Вот так сразу?

— А к чему тут готовиться? — насмешливо осведомился маг. — Всё очень просто, если следуешь одному единственному правилу: не рассуждай и действуй так, как захочется в первый же миг. Не важно, почему. Просто следуй желаниям.

— Что я увижу там?

— Не знаю, — пожал плечами Тэо. — Недра твоей фантазии могут выкинуть какую угодно шутку…

* * *

Леди Малфой катала в ладонях высокий бокал красного шампанского и, с трудом сдерживая отвращение, наблюдала за тем, как Пэнси и Дафна воркуют над туповатым Барни, шестилетним мальчонкой Грегори и Милисенты Гойл.

Вот уже много часов приходилось отдавать дань своему положению и торчать на вечере, устроенном миссис Уоррингтон по поводу семилетия Антеи и Клитемнестры. По крайней мере, хоть Генриетте сейчас хорошо.

Леди Малфой вздохнула. Перед ее мысленным взором вновь и вновь проплывали клубы густого сизого тумана. Она не могла вспомнить, что видела днем в грезах, навеянных странным порошком Тэо — только обволакивающее марево и острые, ни с чем не сравнимые ощущения. В них смешивались во что‑то невообразимое одновременно и чувство щекочущей опасности и окрыляющее, озорное ощущение полной безнаказанности за всё, что бы она ни вознамерилась совершить.

Гермионе хотелось вновь испытать это, вновь вдохнуть пары диковинного порошка и погрузиться в грезы, окунуться в сизый туман свободы. Будь она там — могла бы встать сейчас с оттоманки и крикнуть этим разряженным фифам всё, что думает о них. Могла бы заявить в лицо Гойлам о том, что считает их сына отсталым недоразвитым полудурком и что он, скорее всего, сквиб.

Могла бы сказать Пэнси, что полагает унизительным это ее увивание за Дафной теперь, когда для Дафны открыты двери в дом Малфоев — тогда как всё время учебы в Хогвартсе это Дафна хвостиком увивалась за самой Пэнси.

Что из ее четырехлетнего сыночка в детском коллективе сделали мальчика для битья, потому что он еще слишком мал для этих детей и не умеет ни защититься, ни завоевать авторитета, ни быть чем‑либо им интересен. И нужно быть не умнее тролля, чтобы не видеть этого и постоянно таскать несчастного Луи к детям, которые над ним издеваются.

Ох, сколько всего могла бы сказать и сделать Гермиона в сизом тумане! Ей хотелось снова испытать это щекочущее чувство. И еще разглядеть очертание того, что она делала днем и не могла сейчас вспомнить: чтобы вкусить еще раз, куда глубже. Чтобы понять до конца.

— Барнабас такой смышленый, Милли, — услышала женщина прямо над своим ухом голос Пэнси Пьюси. — Не правда ли, Кадмина?

— Да, — послушно улыбнулась леди Малфой, — он очень повзрослел.

* * *

— Почему я ничего не помню, когда прихожу в себя?

— Это пройдет, — заверил Тэо. — Эмоции заслоняют воспоминания только первое время. Как я понимаю, — насмешливо добавил маг, — продолжать мы будем?

— Будем, — с жаром подтвердила Гермиона, — будем обязательно.

В сизом тумане свободы выходило на волю любопытство. Особенное любопытство.

Немного ребяческое, немного безумное — но захватывающее дух и кружащее голову. Так иногда бывает интересно, что произойдет, если вдруг дотронуться до огня; или шагнуть в пропасть: чтобы ощутить безграничный свободный полет. Но разум понимает, что падение ведет к смерти — и ты боишься сделать шаг. Боишься дотронуться до огня, ожидая боли и ожогов.

А если ты можешь сделать всё это и остаться совершенно невредимым?

Безнаказанность дарила крылья.

Настоящее любопытство — самая опасная человеческая страсть. И больше всего опасна она для тех, кто окружает пораженного любопытством человека. Если с возрастом не побороть в себе этого тонкого, щекочущего дурмана, а наоборот, развить его — вот тогда и получаются самые страшные, безжалостные и жестокие существа.

В детстве дети, движимые любопытством, отрывают крылышки бабочкам или давят едва рожденных цыплят — не от жестокости, нет. Исключительно желая посмотреть на результат.

Потом человек растет и начинает жалеть бабочек. Он глушит в себе любопытство.

Но если его отпустить… Если дать ему свободу…

Что будет, если сказать то, чего никто от тебя не ждет? А если сказать это прилюдно?

Что будет, если поступить экстравагантно? Или пойти туда, куда ходить запрещают? Или попробовать то, на что накладывают табу?

Что будет, если испугать ребенка? А если испугать взрослого человека?

Испугать его так, чтобы он никогда не забыл?

Или уже не умел помнить.

Что будет, если произнести непростительное проклятие? Или коснуться Черной магии глубже?