Добыча - Дэниел Ергин

Ранним утром 28 марта 1979 года произошло одно из неприятных совпадений, какие часто подбрасывает история, — прошло всего несколько часов, как закончилась конференция стран ОПЕК, когда на атомной электростанции, расположенной на островке Три-Майл-Айленд близ города Харрисберга в штате Пенсильвания отказал насос, а затем клапан. Сотни тысяч галлонов радиоактивной воды хлынули в здание, где находился реактор. Прошли близкие к страшной панике дни прежде, чем размер аварии был определен. Некоторые утверждали, что это была не „катастрофа“, а всего лишь небольшой „инцидент“. Но как бы эту аварию ни назвать, на АЭС произошло непредвиденное и якобы невозможное: в системе обеспечения безопасности обнаружились какие-то серьезные просчеты. Авария на Три-Майл-Айленд поставила под серьезное сомнение будущее атомной энергетики. Она также угрожала распространенному в западном мире утверждению, что атомная энергетика является одним из главных направлений, вызванных к жизни нефтяным кризисом 1973 года. Означала ли катастрофа на Три-Майл-Аиленд, внеся ограничения в развитие атомного варианта энергетики, что индустриальный мир окажется более зависимым от нефти, чем ожидалось ранее? В целом авария усилила мрак, пессимизм и даже фатализм, который теперь овладел западным миром. „Ситуация, которую мы ожидали примерно в середине восьмидесятых, когда за нефть пойдет настоящая драка, уже наступила“, — сказал комиссар по вопросам энергетики в Европейском сообществе. „Все варианты выхода затруднительны, и большинство их очень дороги, — заявил британский министр энергетики Дэвид Хауэлл. — Друзья мои, наш образ жизни в опасности“.

Усилия западных правительств сократить спрос и ослабить раскручивание спирали цен оказывались недостаточными. Тем не менее, правительства не хотели обратиться к пересмотренной Международным энергетическим агентством системе равномерного распределения нефти в случае чрезвычайного положения, опасаясь, что это усилит негибкость рынка. И во всяком случае было неясно, достигнуто ли то официальное условие — нехватка нефти в семь процентов — когда она может вступить в действие. Правительства разрывались между двумя главными задачами: получения нефти по относительно низкой цене и гарантированных надежных поставок, цена которых могла быть любой. Когда-то им удавалось и то, и другое. Но теперь они видели, что эти две цели противоречат друг другу. Они выступали в пользу первой, но когда начала давать себя знать напряженность внутриполитической обстановки, перешли ко второй.

Главным приоритетом было снабжение отечественных потребителей, которые к тому же были и избирателями. Вопросы энергетики стали, как пояснил один европейский министр энергетики, „самыми неотложными политическими вопросами“. И западные правительства встали на путь агрессивной погони за нефтью, действуя либо косвенно, через компании, либо непосредственно, заключая соглашения на уровне двух стран. Результатом были подозрения, обвинения, указывание пальцем и возмущение среди этих, предположительно, союзных стран. Страны-потребители так же, как и нефтяные компании, теперь считали, что каждый стоит сам за себя. А цены тем временем продолжали расти. Для американцев возвращение очередей за бензином длиной в несколько кварталов от бензоколонки стало олицетворением паники. Кошмар 1973 года вернулся. Из-за прекращения иранских поставок нехватка бензина действительно существовала. Нефтеперерабатывающие заводы, рассчитанные на переработку легкой иранской нефти и аналогичных сортов, не могли дать нужный объем ни бензина, ни других более легких нефтепродуктов из сырой нефти тяжелых сортов, к которым они теперь были вынуждены обратиться. В Калифорнии запасы бензина были незначительны, и после сообщений и слухов о нехватке, казалось, все 12 миллионов автомобилей штата вдруг появились одновременно у бензоколонок, чтобы заполнить свой бак бензином. Общенациональная система чрезвычайных мер регулирования только ухудшила положение. Некоторые штаты, стремясь избежать ликвидации запасов, запретили продажу бензина на сумму выше 5 долларов. Результаты были прямо противоположны поставленной цели, поскольку водителям приходилось только чаще возвращаться на бензоколонки. Тем временем регулирование цен сдерживало энергосбережение: действительно, если бы цены на бензин были отпущены, очереди за ним исчезли бы гораздо быстрее. В то же время введенная федеральным правительством система распределения не отличалась гибкостью, производя распределение на основе исторически сложившихся особенностей развития штатов, и лишала возможности переадресовывать запасы в зависимости от спроса. Поэтому в крупных городах бензина не хватало, а в сельских и курортных районах его был переизбыток — там не хватало только отдыхающих и туристов. В целом по стране в результате политической негибкости механизмом распределения оказались очереди на бензоколонках. И еще более обостряла положение способность самих очередей порождать еще большие очереди. Стоя в очереди на заправку, средний автомобиль расходовал 0,7 галлона в час. Согласно предварительному подсчету, весной и летом 1979 года, стоя в очередях, американские водители растрачивали попусту 150000 баррелей нефти в сутки!

Очереди за бензином охватили всю страну, и нефтяные компании снова стали общим врагом номер один. Обвинения, не заставляя себя ждать, следовали одно за другим: компании придерживают нефть, танкеры задерживаются у берегов с целью повышения цен, промышленность намеренно накапливает запасы и создает нехватку нефти, рассчитывая повысить цены. Президент „Экссон“ Клифтон Гарвин решил выступить публично и попытаться опровергнуть обвинения. Это был спокойный и осмотрительный человек, предпочитавший все тщательно взвешивать. Инженер-химик по образованию, он знал на опыте работу всех участков нефтяного бизнеса. Как и его отец, он был большим любителем наблюдения за птицами, хобби, из-за которого его нередко поддразнивало начальство. (Позднее он был членом правления Национального общества Одюбона — общественной организации, выступающей за охрану окружающей среды, в первую очередь животного мира.) Теперь он обратился к средствам массовой информации, дал интервью по телевидению и принял участие в шоу популярного телеведущего Фила Донахью, будучи, безусловно, первым из выступивших на телевидении людей такого калибра из мира нефтяной промышленности. Однако создавалось впечатление, что как только Гарвин заговаривал о поставках нефти и сложной системе работы нефтяной отрасли, ведущие программ, отводя взгляд в сторону, намеренно прерывали его и поспешно меняли тему.

Гарвин, безусловно, хорошо понимал настроение общественного мнения. „Американец — странный человек, — вспоминал он позднее. — Он поклоняется итогам того, что создает огромные предприятия, масштабные экономики, массовое производство. Но он ненавидит все, что велико и могуче, а нефтяная промышленность рассматривается как самая большая и самая сильная отрасль“. Это была обезличенная ненависть, но Гарвин не хотел подвергать себя риску. Однажды он сидел в машине в хвосте очереди к местной колонке „Экссон“ на Пост-роуд в центре Гринуича в штате Коннектикут. Дилер, узнав президента „Экссон“, подошел к нему и предложил подъехать с задней стороны колонки, чтобы оказаться впереди. „А что вы скажете тем, кто стоит в очереди?“ — „Ну, я скажу им, кто вы“, — услужливо ответил дилер. „В таком случае, я останусь там, где я стою, — твердо ответил Гарвин“.

Начало конца президентства Джимми Картера было отмечено очередями за бензином. Он был еще одной жертвой иранской революции и потрясений на рынке нефти. Картер пришел в Вашингтон два года назад, в 1977 году, его парадоксальные взгляды отражали две стороны его жизненного опыта: морского офицера, ставшего фермером, выращивавшим арахис, и утвердившегося в вере христианина. Он был проповедником, искавшим морального очищения постуотергейтовской Америки с помощью бесхитростных и приземленных методов своего президентства. Он был также инженером, пытавшимся не только управлять всеми мельчайшими движениями сложной политической машины, но и продемонстрировать свою власть и над серьезными проблемами, и над мелкими деталями.

Картер, казалось бы, идеально подходил к роли лидера во время паники 1979 года; его программа и интересы как проповедника и инженера сходились на энергетике и нефти, делая их центром внутренней политики его администрации. И вот теперь он оказался перед лицом кризиса, о котором заранее предупреждал. Но ни награды, ни уважения для пророка не было, только одни обвинения. К середине марта 1979 года, через два месяца после начала кризиса, главный советник по энергетике в аппарате Белого дома Элиот Катлер предупреждал Картера о „дротиках и стрелах, летящих в нас со всех сторон — от тех, кто хочет отмены регулирования, кто встревожен растущей инфляцией, кто хочет принятия привлекательной и положительной программы, кто не хочет, чтобы нефтяные компании наживались. И вообще от всех тех, кто хочет устроить нам невыносимую жизнь в политическом плане“. Вскоре произошла авария на Три-Майл-Айланд, и встревоженная страна созерцала фотографии инженера-ядерщика Джимми Картера, проходящего по зданию АЭС в специальных желтых сапожках и лично инспектировавшего аппаратную вышедшей из строя атомной электростанции.