Деревянное яблоко свободы - Владимир Войнович

На улице после спектакля казалось холодно. Ветер крутил под ногами поземку и швырял горсти снега в лицо. Она шла, прикрывая воротником нижнюю часть лица, и думала о своих старших дочерях, в то время как две младшие обсуждали сегодняшний спектакль. Женя сказала, что модный баритон понравился ей не очень, то есть голос хороший, но при этом артистичности нет совсем, даже жесты иногда не соответствуют тому, что он поет.

В подъезде было темно: дворник экономил керосин. Поднимались ощупью, держась за скользкие перила. Возле самых дверей в синем свете, сочившемся из маленького оконца, возникла тоненькая фигурка.

– Кто это? – испуганно спросила Екатерина Христофоровна.

– Это я, маменька, – из темноты ответила Вера.

У Екатерины Христофоровны подкосились ноги. Вот уж, что называется, не ожидала.

Она с трудом нашла замочную скважину, отворила дверь. Потом долго не могла зажечь лампу.

Вера совсем не изменилась. Она была такая же худенькая в этом легком заграничном пальтишке, которое годится, может быть, для климата Швейцарии, но не для нашей зимы. Она растерянно улыбалась. Сестры смотрели на нее с обожанием.

– Верочка, ты ведь на вакаты приехала? – спросила мать и посмотрела на дочь с надеждой.

– Нет, маменька, – тихо сказала Вера, – я приехала насовсем.

– Насовсем? – Собственно говоря, этого нужно было ожидать. Екатерина Христофоровна думала, что этим может кончиться, но отгоняла тревожные мысли, уговаривала себя: нет, Вера старше и серьезнее Лидиньки, она так легкомысленно не поступит.

– Ты, наверное, сдала экзамены раньше времени? Ведь там это, кажется, разрешают.

– Нет, маменька, я не сдала экзаменов.

– Может быть, у тебя что-нибудь случилось?

– Нет, у меня ничего не случилось.

– Зачем же ты приехала?

Она посмотрела матери в глаза:

– Вы знаете, маменька, зачем я приехала. Я приехала, потому что, так же как Лида, не могла больше быть в стороне, в то время как другие работают, отдают все силы народу. Кстати, как она себя чувствует?

– Плохо, – сорвалась мать. – В тюрьме сидит, ты же знаешь.

– Мама! – Вера обхватила руками голову матери. – Не упрекайте меня, ладно? Я все решила, я взрослая, и с этого пути не сверну. Маменька, не сердитесь. Ну посмотрите мне в глаза, ну улыбнитесь, ну скажите же, что вы не сердитесь.

Мать уложила Веру в свою постель, а сама села в ногах и слушала. Младшие дочери спали в соседней комнате, свет газового уличного фонаря сеялся сквозь тонкие занавески и расплывался неясным узором по серому потолку.

– Вы знаете, маменька, если я ставлю перед собой какую-нибудь цель, то я ее добиваюсь. Во всяком случае, стараюсь добиться. И вот вышел этот правительственный указ. Мы тогда все думали: что делать? Оставаться в Цюрихе бессмысленно – потом наши дипломы все равно будут считаться в России недействительными. Но оставалась лазейка. В указе упоминался только Цюрих, поэтому мы решили разъехаться в другие города. И вот Лида, Соня Бардина, сестры Субботины, Варя Александрова отправились в Париж, а я с Бетей Каминской и обеими Любатович – в Берн. Я готова была отдать все силы служению народу, но менять свои планы в ближайшее время не собиралась. И я училась, маменька, честно училась. Каждое утро лекции, потом надо идти в клинику, участвовать в обходах, присутствовать на операциях. У нас был такой замечательный хирург – профессор Кохер. Операции проводил замечательно. Конечно, я уставала, и даже очень. Но находила время, чтобы заниматься и социальными науками. Но главная моя цель была окончить университет, защитить диссертацию и получить диплом врача. Когда подруги стали звать меня в Россию, я отказалась, понимаете, отказалась. Сестры Любатович и Бетя Каминская поехали, а я осталась. Вы не представляете, как трудно мне было отказаться. Ведь я клялась быть вместе с ними, а тут, когда пришлось отвечать за свои слова делом, и не пошла на это. Хотите знать почему? Я вам объясню. Во-первых, я очень хотела стать врачом. Во-вторых, я знала, что наше возвращение будет для вас большим ударом. В-третьих, я не могла не думать о противниках женского образования. Ведь наше возвращение для них такой козырь. Они скажут, что вот, дескать, позволили женщинам учиться, а что из этого вышло? Мне было стыдно перед Лидой и всеми остальными, и все-таки я осталась и продолжала учиться. Я жила в отеле и почти ни с кем не общалась, кроме Доротеи Аптекман, была у нас такая студентка. Но на вакаты я ездила в Женеву. И уж там каких только людей, маменька, я не встречала! Иванчин-Писарев, доктор Веймар, Клеменц, Кравчинский, Саблин, Морозов. Какие это замечательные люди, маменька! Умные, смелые, благородные. Почти за каждым аресты, ссылки, побеги. Мы встречались в кафе Грессо, Грессо – это такой толстый швейцарский дядя, русских обожает и дает в долг. Народу у него всегда битком, пьют вино, спорят, кричат. Там был один полковник Фалецкий.

– Полковник и тоже нигилист? – спросила мать недоверчиво.

– Ах, маменька, сейчас все нигилисты. Дело не в этом. Вы только послушайте. Этот полковник приехал в Швейцарию, чтобы организовать кассу для помощи эмигрантам. Но был при этом ужасный трус. По улице идет, все оглядывается, всюду ему мерещатся шпионы. А когда пришел срок возвращаться ему в Россию, он и вовсе перепугался. Бывало, встретишь его в кафе, он пьяненький, глаза вытаращит: «Вы знаете, говорит, Верочка, до меня дошли слухи, что правительство пронюхало о моем предприятии. Если меня арестуют, это будет ужасно». Я ему говорю: «Здесь много людей, которые подвергаются не меньшей опасности, чем вы, почему же они так за себя не боятся?» – «Ах, Верочка, – говорит, – вы все молодые, у вас все впереди, а у меня две взрослые дочери. Вы себе представляете, полковник, тридцать пять лет непорочной службы – и вдруг революционер. Вас по молодости лет могут простить. А меня сотрут в порошок. И ведь самое обидное, что до пенсии осталось всего лишь четыре месяца». И вот однажды я решила подшутить над полковником и написала ему записку. Точно не помню, но содержание примерно такое: «Милостивый государь! Я не знаю вас, а вы не знаете меня, но я должна предупредить вас: вам грозит опасность. На русской границе вы будете задержаны, обысканы и арестованы. Приходите сегодня в восемь часов вечера на остров Жан-Жак Руссо. На скамейке под деревом вы увидите даму под зеленой вуалью; от нее узнаете все подробности». И подпись: «Благожелательная незнакомка». И что вы думаете? Приходит этот полковник в назначенное место, там его ждет таинственная незнакомка. Она говорит, что один ее знакомый, который служит в здешней полиции, получил точные сведения о том, что полковником интересуется русская полиция. Представляете, что с ним было! Когда я его увидела, на нем лица не было. «Что мне, Верочка, делать? В Россию ехать нельзя – арестуют. Неужели остаться навсегда в чужой стране без куска хлеба, навсегда забыть о семье?»

Вспомнив Фалецкого, Вера засмеялась и посмотрела на мать. Екатерина Христофоровна даже не улыбнулась.

– Эта таинственная незнакомка, – спросила мать, – была ты?

– Нет, это была Като, сестра литератора Николадзе.

– И тебе эта проделка кажется очень смешной?

– Маменька, – смутилась Вера. – Но ведь это же была только шутка.

– Это была злая и нехорошая шутка, – упрямо повторила Екатерина Христофоровна.

– Я знаю, маменька. Я ему во всем призналась и извинилась, но он такой смешной…

– Допустим. Остальные твои друзья были не такие смешные?

– Ну, там были всякие. Например, Коля Саблин. Он поэт. Он написал поэму «Малюта Скуратов». Поэма замечательная, такой хороший слог. Но лучше всего он пишет эпиграммы и в них всегда высмеивает Колю Морозова.

– А этот Коля Морозов тоже поэт?

– Он и поэт, и герой. Он хочет бороться за счастье народа по способу Вильгельма Телля. Если вы хотите спросить меня, кто такой Вильгельм Телль…

– Я знаю, кто такой Вильгельм Телль. Я тоже читала Шиллера, и, насколько мне помнится, способ Вильгельма Телля заключался в убийствах. Тебе что, такие способы кажутся нормальными?

– Маменька, – возразила устало Вера, – Вильгельм Телль боролся с угнетателями за угнетенных, и это было главное. А слово «убийство» само по себе ничего не значит. Убийство кого и за что – вот что важно. Впрочем, не будем об этом. Тем более что я не собираюсь никого убивать.

– Я надеюсь, – улыбнулась Екатерина Христофоровна.

– Я, – продолжила Вера, – хочу заниматься просвещением и лечить людей. Простые люди живут в нищете, грязи и бесправии и не имеют медицинской помощи, потому что им нечем оплачивать услуги доктора. Я хочу найти возможность хоть как-то облегчать их страдания.

– Если ты действительно хочешь этого, то почему же ты все-таки не окончила курса? Ведь как врач ты могла бы делать то же самое с большим успехом.

– Да, могла бы, мама, но так получилось. Врачом я не стала, но для фельдшера получила достаточно знаний. И не только для фельдшера. Я прочла много книг, я прослушала лекции умнейших людей Европы, я знаю, что мир устроен несправедливо, что каждый человек, если он ощущает себя человеком, на своем месте должен что-то делать, чтобы этот мир улучшить. А пока, маменька, простите, язык не ворочается, глаза слипаются, хочу спать. Вы, по-моему, тоже.