Белое проклятие - Владимир Санин

Хаджи с симпатией смотрит на Надю.

— Эта и есть твой невеста, Максим? — с одобрением спрашивает он. — Три дня жду, что приведешь и познакомишь. Знаю, ты Надя и доктор, Хуссейн очен хвалил.

— Переезжайте, дедушка, — ласково просит Надя.

Хаджи надолго задумывается.

— Прэувеличиваешь, Максим, — наконец говорит он. — Почему абызательно лавына? Мое мнение, не абызательна, никогда третий лавына не падал. Но раз невеста просит, дэтей переселим сегодня. И все. Иди, Максим, у тебя другие дела многа.

Мы едем к контрольно-пропускному пункту — шлагбауму на шоссе возле Таукола. Это уже не мое хозяйство, но нужно посмотреть, что там делается, быть в курсе. Хаджи мне не поверил, и на душе у меня болото, я затылком вижу, что даже Надя смотрит на меня, как на артиста, который пустил здорового петуха. Я вспоминаю ее любимого Монтеня: «Счастье врачей в том, что их удачи у всех на виду, а ошибки скрыты под землей». Мои же удачи не видит никто, а ошибки — все. Признаваться в том, что ты лопух, всегда мучительно: единственные люди, которые любят, чтобы над ними смеялись, это цирковые клоуны. Несколько лет назад в похожей ситуации я нашел в себе силы покаяться Мурату, что, наверное, ошибся в прогнозе, и склонил повинную голову в ожидании града насмешек, а Мурат так обрадовался, что бросился меня обнимать. Но тогда снегу выпало раза в два меньше… Дело даже не столько в количестве снега, сколько в том, что сейчас я печенкой чувствую свою правоту; знаю, что пути лавин неисповедимы, что и они, быть может, посмеиваются над околпаченным паникером, но печенкой, селезенкой и всей прочей требухой чувствую нависшую над Кушколом угрозу.

И я твердо обещаю самому себе: если в течение двух-трех дней… нет, не юли, если лавины сегодня или, в крайнем случае, завтра не сойдут, значит, у меня нет профессиональной интуиции и все, на что я способен, — это сидеть в научном зале фундаментальной библиотеки и сочинять диссертацию. Материалов у меня два чемодана, минимум сдан, года через два защищусь, отращу брюшко, облысею и стану настоящим ученым. Буду приезжать в Кушкол и на другие станции проверяющим и, ни за что не отвечая, поучать лавинщиков, вызывать у них усмешки придуманными за письменным столом теориями. Отличнейшая перспектива! «Товарищи ученые, доценты с кандидатами…»

— Максим, ты скрывал от меня такую первобытную красоту!

Я завидую Наде, она может позволить себе любоваться пейзажем: лесистыми склонами горных хребтов с их белоснежными пиками, усеянной камнями, здесь особенно бурной Кёксу, нависшими у серпантина шоссейной дороги отвесными скалами, с которых свисают сказочно застывшие на зиму водопады. Чтобы насладиться этим зрелищем и подышать, как утверждают кушкольцы, самым чистым в Европе и полезным для организма воздухом, туристы платят большие деньги; мы же этих красот не замечаем — и потому, что привыкли, и потому, что смотрим на них бесплатно. А что это за удовольствие, за которое не надо платить?

У шлагбаума стоит «Волга», а сержанта Абдула и его помощника осаждают двое, мужчина и женщина. Мы с Надей переглядываемся: мой доброжелатель Петухов собственной персоной, а с ним шикарно одетая молодая дама. Абдул, которому, видать, здорово достается, радостно меня приветствует:

— Максим, объясни товарищам, не сознателные!

— Думай, когда говоришь, — упрекаю я Абдула, — это ведь товарищ Петухов. Здравствуйте, рад вас видеть, Кирилл Иванович!

Петухов, который несколько часов назад хотел лишить меня выходного пособия, тоже чрезвычайно рад такой приятной встрече, на лекции («блестящей по форме и содержанию, дорогой Максим Васильевич!») я произвел на него очень, очень благоприятное впечатление. Крепкое рукопожатие искренне расположенного ко мне человека. Иронический кивок в сторону Абдула — каков служака! Получил чье-то липовое распоряжение и его, Петухова, задерживает! Его!

— Разве с милицией договоришься? — сочувствую я. — Параграф для них важнее всего, параграф! Им бумагу подавай, без бумаги они и министра не пропустят.

— Не пропущу! — угрожающе говорит Абдул. — Лавына!

— Он имеет в виду этот лавинный очаг, — доверительно говорю я. — Видите заснеженный склон, в полукилометре примерно? Оттуда раз пять-шесть за зиму сходит «золотая лавина», так мы ее называем потому, что она заложена в смету на расчистку шоссе и обходится в копеечку. Но в пятилетнем плане предусмотрено на этом участке соорудить защитную галерею, и тогда сами увидите — никакого шлагбаума здесь больше не будет.

— Забавно, — смеется Петухов, настороженно глядя на меня, «золотая лавина»! Хорошо, что вы приехали, а то мы с Еленой Дмитриевной и в самом деле могли бы здесь застрять, а она сегодня же должна быть в Краснодаре. (Судьба! Я с интересом смотрю на женщину, которой разбиваю личную жизнь, броская, кормленая дрянь с пустыми глазами). Будете в Москве, — он достает и вручает мне визитную карточку, — с удовольствием с вами повидаюсь. У вас машина есть?

— У Надежды Сергеевны, — я представляю Надю, — «Жигули».

— Очень приятно. — Петухов с поклоном протягивает Наде карточку. — Если могу быть полезным…

— Еще как можете! — всовывается в разговор Гвоздь. — Двигатель барахлит.

— Никаких проблем, — любезно говорит Петухов. — К вашим услугам.

Надя благодарит и беспомощно смотрит то на меня, то на карточку, чувствуя, что сейчас, сию минуту, лишится упавшего с неба грандиозного блата. На мгновение у меня мелькает подлая мыслишка: «А, черт с ним, авось пронесет!» — но с «золотой лавиной» шутки плохи, недавно она бульдозериста зацементировала в кабине.

— Итак, до встречи. — Петухов награждает меня новым рукопожатием и открывает дверцу. — Елена, садись. Поторо-питесь, сержант, мы спешим!

Абдул бросает на меня вопросительный взгляд.

— Видите ли, Кирилл Иванович, он без разрешения не имеет права.

— Так распорядитесь!

— Не могу. — Я сокрушенно развожу руками.

— Он не может, — поясняет Гвоздь.

— Помолчи! Я слишком дорожу вашей дружбой, чтобы подвергать вас и вашу жену (глазом не моргнул, собака!) такой опасности. Сейчас попробую вам объяснить: лавина — это масса снега, непроизвольно слетающая с крутого склона, сметающая со своего пути, разрушающая, уничтожа…

— Извините, нам некогда, — ледяным голосом прерывает меня Петухов. — Прикажите немедленно нас пропустить!

— Дело в том, — проникновенно говорю я, — что он меня не послушается. Абдул, положи руку на сердце и честно скажи: послушаешься?

— Конэшна, нэт! — обрадованно заявляет Абдул.

— Он над нами потешается, — нервно шепчет дама.