Мёртвое море памяти - Елена Кузьмичёва

Почему я не там, где ты?

Всё несказанное уже сложилось в моем воображении в толстую книгу с чистыми страницами, которые ты будешь медленно перелистывать и, внимательно вглядываясь в их белую гладь, понимать каждое непроизнесенное слово.

Почему я не там, где ты?

Чистые страницы белоснежны, как морские чайки. Чтобы наполнить их буквами, нужен воздух, которого нет. Которого никогда не будет, так же, как никогда заботливый случай не нарисует тебя и меня на одной картине неизвестного, но талантливого художника, который будет единственным понимающим среди тех других, что меня окружают. Быть может, этого не произойдет лишь потому, что такой художник давно выбросил на свалку свои кисти и масляные краски, пустив на растопку печи чистые холсты и деревянные рамы. Но, так или иначе, этого не произойдет. Потому что я никогда не буду там, где ты, подобно чайкам, летящим за горизонт. Потому что я смотрел в окно, из которого видел лишь небольшой кусок опаленного закатом неба, на котором смешались в причудливый узор оранжевый, фиолетовый и розовый. Потому что давным-давно я ждал твоего автобуса на своей остановке, и мою тень на асфальте пересек хромающий на одну лапку голубь. Потому что…

Страница 46

Напрасные слова

Рассеянные жесты уставших рук разбросали по пыльным углам полузабытые детали прошедшего. Тяжелеющие веки сомкнулись после того, как дрожащие пальцы от безвыходности щелкнули выключателем. Подожженные полусном воспоминания таяли, как дотлевающий огарок свечи. Их тускнеющий свет ронял лучи в какую-то смутную ночь, которая могла бы длиться сколь угодно долго, но продолжалась лишь мгновение. Слова тонули в горячем воске, превращаясь в нежный полушепот, тёплый от легкого дыхания, на долю секунды замирающего после вдоха и выдоха. Замирающее сердце роняло свои удары в пустую по моей вине комнату.

Я заставлял комнату пустеть до полного отсутствия воображаемых возможностей. Я заставлял свет всего полузабытого меркнуть до кромешной тьмы. Я заставлял ресницы нижнего и верхнего века сплетаться в морские узлы, чтобы глаза стали заколоченными окнами. Я заставлял движения покинуть мои руки, чтобы, подобно запертым дверям, они оставались неподвижными и полумертвыми.

Я заставлял время расползаться по комнате, опережая стрелки часов, я хотел растворить в полупустом пространстве всё неизбывное. Я вычерпывал усилием сомкнутых век безбрежное, но мертвое море памяти, с невыносимым соленым вкусом горечи и страха повторить всё неповторимое.

Я поймал память на лжи: со мной случилось столько всего, что казалось мне значимым, но помнил я только всё неповторимое. Чтобы не дать всему повториться, я отчаянно смыкал веки и произносил только те слова, которых никогда не говорил. Я хотел оставить в памяти всё. Но память закрывала мне глаза.

Крик, струящийся внутри меня в абсолютной тишине, просил у памяти крошечного шанса, но в ответ лишь подрагивал воздух от шумных выдохов. Молчание памяти вросло в меня и стало моим молчанием. Вскоре я научился различать оттенки тишины и придавать им незримый для других смысл. Это было самой большой ошибкой, потому что смысл, никем не разделенный, повисал в пространстве мыслей призрачной доминантой и заставлял вновь и вновь возвращаться в изначальную точку отсчета выдуманных значений.

Вдохновленный беззвучием несыгранной ноты, я рассыпался на буквы, тая на чистом листе бумаги словами, которых никогда не услышу. Пусть всё сказанное останется непонятым, пусть всё написанное останется непрочитанным и станет со временем и от времени стертым, а значит таким же полусуществующим, как всё внутри меня, как всё вне меня.

Напрасно я кричал о непонятых сущностях забытых вещей в полутьме задымленной комнаты, звук разбивался о тишину, и таял, таял, как первый снег на теплых ладонях. Напрасно я не сказал самого главного, напрасно, я знаю, что напрасно я ничего не сказал, потому что я произнес вслух все существующие слова, и теперь мне остается только молчать, чтобы избежать возвращения к изначальному.

Страница 47

Другие берега

Листы бумаги летели из моих рук, как листья с осенних деревьев, в то время как за пределами меня наступила весна. Вокруг тепло пахло ветром и мокрой землей, сквозь которую уже начала прорастать трава.

Среди городских окраин, превращенных талым снегом в грязные весенние руины, я искал себе уютного безветренного места, чтобы немного почитать, но мой путь быстро оборвался широкой и грязной рекой. Она была похожа на ручей, который растекся вширь в бесплодном стремлении к чему-то большему. На другом берегу лежало широкое дерево, устремив в воздух вырванные из земли корни, я мог бы устроиться на нём, но между нами были метры воды.

Другие берега всегда манили меня. Полтора года тому назад, ещё до того, как время моё остановилось, я вернулся в свой город, бросив учебу. Тогда я понял, что больше не люблю Анну, что Тимур добровольно исчез, что у меня не осталось ни одной цели, которая могла бы осветить моё существование. Спасаясь от надвигающейся ночи, я убежал на вечерний берег, такой же пустынный, как моя жизнь. Я хотел лишить себя сил, чтобы ни о чем не думать. От бега быстро стало жарко, я лег на остывший песок, который мягко поддался форме тела. Надо мной ширилось небо, полутемное, беззвездное, освещенное только фонарями, у самого горизонта ещё плыли воздушные, розоватые облака, готовые сойти на нет. Набережные фонари противоположного берега отбрасывали свет на тихие волны. Глубокая река, которая рассекала город надвое, переливалась холодными бликами.

Чтобы забыться, я начал мечтать. О чем я мечтал тогда? Не могу вспомнить. Когда-то я любил мечтать, но вскоре понял, какое это рискованное занятие: мечты слишком часто сбываются, но не приносят радости. Они превращают жизнь в ад, если мечтатель не был достаточно дальновиден. Мне кажется, что людям жилось бы гораздо лучше, если бы мечты никогда не сбывались. Но я верю в их исполнение как в необходимую кару, настигающую чересчур мечтательных.

Я погружал ноги в прибрежный песок, в то время как другой берег звал меня к себе. Я ощущал приятную одинокую грусть. Но всё же мне было радостно от того, что никто не слышит моих мыслей, моих шагов по песку, шороха пальцев, стряхивающих песчинки с водолазки. Никто не ответил бы даже на крик. Все давно спали, только глухо лаяла иногда какая-то собака. Пролаяв несколько раз в темноту, она умолкала на время, но потом снова звенела в темноте своей цепью и лаем прогоняла тишину.

Другой берег проживал иную жизнь, даже если там ничего не происходило. Я бродил там с Аллой, её руки грелись в моих руках, я наблюдал за паром изо рта, который вылетал то больше, то меньше, в зависимости от длины произнесенного слова. Там я гулял с родителями, когда был совсем ребенком. На том берегу я искал с друзьями свободную лавочку летними вечерами или, облокотившись на поручни, смотрел на воду и летающих над ней чаек. – Там я ощутимо жил, а здесь только витал в пространстве воображаемых картин, идей и образов. Здесь я без движения сидел на холодном песке, податливо уступая тоске и пожирая глазами противоположную сторону. У меня скоро замерзли руки и ноги, кожа покрылась мурашками, но я всё сидел и сидел, пока на том берегу не начали гаснуть фонари.

Эта ночь прочно сидит в моей памяти. Мне кажется, что я помню каждую свою мысль, каждое движение, каждый след, оставленный мной на холодном ночном песке. Влажный ночной холод. Предрассветную росу. Лай одинокой собаки. Окна, в которых не горел свет. Не помню только, о чем я тогда мечтал.

Но всё это в прошлом.

Возвращаясь домой, так и не найдя себе места посреди оживающей природы, я встретил пьяного, который медленно продвигался вперед, хватаясь за контрастные стволы берез.

– У вас не найдется сигареты? – Спросил он заплетающимся голосом, и мы закурили.

Он тускло глядел перед собой невидящими глазами и размышлял о жизни с видом великого философа.

– Что ты здесь делаешь? – Спросил он. – Тратишь время попусту… Моё-то время уже прошло…

– Моё тоже. – Скупо произнес я и посмотрел на черные ветви на фоне светлого неба. Стало прохладно от ветра.

– Я не знаю, зачем ты здесь стоишь. Я тебя не знаю. Есть только я. Стоит мне закрыть глаза, и будет только тьма, беспроглядная, вечная. Но за сигарету спасибо. Ты святой человек! Всякий, кто говорит со мной, святой человек.

Заморосил дождь. Я выбросил окурок и ушел, пожелав ему удачи, а он опустился на землю, прислонившись спиной к дереву, прикрыл глаза, и весь мир перестал существовать…

Страница 48

Секунда в секунду

Скоро я простудился, – каждая весна делает меня нездоровым, – и долго не выходил из дома, пережидая слякоть и грязь. Иногда я развлекал себя тем, что смотрел в окна соседнего дома, наблюдая за людьми, что мелькали в этих окнах, нечаянно выставляя напоказ короткие эпизоды своих жизней, а потом выходили из комнаты, – и бесследно исчезали, выключив свет.