Конкистадоры - Анна Малышева

– Рене!

Спина медленно повернулась. На господина де К. глядела круглая красная рожа, налитая вином и желанием разрушать.

– А, тонконогий! – радостно взревел он. Толпа замедлила свое вихревое движение. Тысячи глаз устремились на господина де К. Только теперь всем стало заметно, как разительно отличается он, худой, постаревший, узколицый, от них – победителей.

– Бей! – без особой злобы сказал кто-то рядом.

Несколько рук нерешительно потянулось к нему. Но опасности уже не было. Попадись он в день первый или даже в третий, никто бы не помедлил растерзать его. Но теперь настал праздник, все были сыты кровью, всем хотелось вина. Его не тронули.

Господин де К. снова двинулся в путь. Он шел знакомыми улицами, не узнавая их. Проходил под окнами своих друзей, и его высокие красные каблуки скользили на битом стекле, усыпавшем мостовую. Подобрал шелковую розовую куклу маленькой де Б., попытался собрать затоптанные ноты под балконом монсеньора Д., у которого он исповедывался. Глянул на титул. Это был Моцарт. Тот нежный, мотыльковый, пахнущий пудрой Моцарт, которого умел вызывать с этих желтых листов монсеньор Д. Но господин де К. вспомнил почему-то не монсеньора Д. и не Моцарта, а ту пьяную рожу над камзолом господина де О. В голове у него было пусто, как в разоренном доме, а на месте сердца словно хрустело битое стекло.

Так он пробродил до вечера и оказался на Гревской площади, в страшном месте, где в считанные дни погибли тысячи аристократов. Сейчас она была безлюдна, как театр после представления. Только несколько облезлых худых собак старательно вылизывали испачканные засохшей кровью камни мостовой. На стене одного из домов было написано мелом «МАСКАРАД» и нарисована стрелка-указатель, направленная в сторону площади Сент-Оноре.

Господин де К. доверился стрелке. Он чувствовал себя безвольной тенью, сопровождающей какого-то незнакомого человека. Он чернел и удлинялся от желтого света уцелевших фонарей, он терялся в огромной тени пустых домов, он искажался, преломляясь на битых стеклах. Он был пуст, черен и слеп, как тень.

Впереди раздавалась развеселая дикарская музыка, истерически хохотала скрипка. На мертвых фасадах особняков мерцали отблески огней. Становилось все светлее, в лицо ему пахнуло гарью и смрадом дымящихся жаровен. Господин де К. вышел на площадь.

В центре ее возвышались подмостки из свежего необструганного дерева, еще влажного – точная копия эшафота на Гревской площади. На подмостках стояли нарядные дамы и изящные кавалеры. Стояла, опершись на трость, маркиза де Л., господин де О. невозмутимо нюхал табак из табакерки господина де У. Мадам де В., чья прелестная головка была убрана светлыми тяжелыми розами, как у новобрачной, зябко поводила обнаженными плечами, отрешенно и задумчиво глядя на танцующую толпу. Все улыбались друг другу. Никого не смущала близость убийц. Господин де К. не увидел ни одного испуганного или заплаканного лица. Мадам де В. приложила руку к глазам, загородившись от света, вгляделась в него и закричала:

– Жиль, ах, Жиль, где ж ты был, бродяга! Пришлось играть без тебя!

Ему замахали шляпами и перчатками, его звали, ему улыбались знакомые счастливые лица, к нему тянулись тонкие холеные руки… Господин де К. сделал шаг, другой… Толпа веселилась, его безропотно пропускали вперед и даже не сердились, когда он толкал кого-нибудь. Он споткнулся и едва не покалечил маленькую девушку с милым детским лицом, но она лишь ласково взяла его за рукав и заглянула ему в глаза. Девушка была отдаленно похожа на его невесту, госпожу де Л.

– Я люблю актеров… – лепетала она, ластясь и пьяно улыбаясь. – Потанцуем? Ты же все равно опоздал.

Господин де К. оттолкнул ее и, завороженно, неотступно глядя на подмостки, пошел вперед. С каждым шагом он яснее различал фальшивые локоны, испитые, замазанные грошовым гримом лица, бледные от цинковых белил, жеваные кружева, дряблые женские шеи. У мадам де В. из слишком просторного корсажа выглядывала грудь, цветом и формой напоминающая дохлого котенка. Актеры тоже смотрели на него с все возрастающим изумлением.

– Да это не он… – протянула старуха, наряженная мадам де В.

Потрясение было слишком велико. Господин де К. еще не успел превратиться в тень настолько, чтобы не чувствовать боли. Но и плакать он больше не мог. Маскарад жарко дышал ему в глаза, веселье горячило кровь, как вино, странные, привлекательные своей нереальностью девушки звали его, гладили по голове, утешали, не спрашивая о причине горя. Но все это лишь мешало ему стать тенью. Тень не чувствует ни страха, ни любви, не дрожит от боли и тоски. Тень всегда остается жива. Она переживает своего хозяина.

Рядом повеяло тонким, пугливым ароматом. Господин де К. не мог поднять головы. Кто-то остановился возле него, тихо зашелестев шелковым платьем. Господин де К. не мог отодвинуться. Кто-то осторожно склонился к его уху.

– Посмотрите на меня!..

Господин де К. через силу повернулся. На этот раз рядом стояла почти точная копия госпожи де Л. В неверном свете карнавала на ее раскрашенном лице множились уродливые тени. Оно плыло и дрожало, это лицо, оно лгало и притворялось.

Господин де К. спокойно взял ее грубую короткопалую руку в перчатке не по размеру.

– Что ж, пойдем, – коротко сказал он.

Он шел сквозь маски, как нож сквозь масло, как тень сквозь свет. Она отставала. Ее хватали, дергали за юбку, ее облили вином.

– Подождите, ради бога… – задыхаясь, прокричала оглушенная женщина.

Но господин де К. не остановился. Он втащил ее в темный разбитый подъезд, резко бросил к стене и еще на лету ударил кулаком в висок. Она упала, и ее пышное платье опять что-то пугливо прошептало. Господин де К. с омерзением отбросил ее грубую руку в замшевой перчатке. Перчатка свалилась, и на колени господина де К. упала тонкая прозрачная рука, пахнущая стареньким клавесином и девичьими духами.

Маскарад потух. Над площадью стояла круглая белая луна, освещающая весь веселый карнавальный хлам – маски, веера, перчатки, фальшивые носы и букли. Господин де К. при свете луны стер грубый грим с лица госпожи де Л., пригладил ее легкие светлые волосы и пошел прочь, не сторонясь темных подворотен и дворов, звонко сокрушая битые стекла и подставляя ладони желтому свету предутренних фонарей, – свободный, счастливый и неуязвимый, как тень.

На пятый день в город вошли войска генерала де Г.

Куклы

Я не назову ее имени, не напишу и своего. Они и так известны всем жителям нашего маленького городка, а если нет, их узнают завтра из газет. Ей было всего пять лет, она моя племянница со стороны сестры. Родилась с физическим недостатком. До последнего дня ходила по утрам гулять, опираясь на маленький костыль, двигаясь необычайно быстро и ловко. Несмотря на свою искривленную наподобие деревца бонсай фигурку, производила впечатление сильного ребенка. Личико у нее было прелестное, немного чумазое (умываться и вообще делать что-то по приказу она не любила). Из-за чудесных, очень выразительных, но сумрачных глаз казалась старше своих лет. Ярко красила губы дешевой помадой, пользуясь тем, что из-за своего врожденного несчастья редко выслушивала нравоучения. Хотел бы я знать, что вы сможете прибавить к сказанному. Она отличалась от других детей, ни с кем не дружила и жила по собственным правилам. Как жил и живу я сам, обходясь без помады и костыля, не встречая сочувственных улыбок прохожих, не вызывая сострадания и не нуждаясь в нем.