Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая - Сен ВЕСТО

…Сейчас над ними со всей неотвратимостью встает старый вопрос: чего хотеть?

…Да… то… сь? Тось… сь… сь…

А… простите, зовут вас-с?… Изумительно. Да вы проходите, не стесняйтесь… сь, чувствуйте себя ма-ма-ма!..

«Кто здесь?» да «Кто здесь?». Да кто здесь может быть?

Я уже слышал это. Тут постоянно это слышно: болото, мол. Будет, мол, болото – будет и все остальное. А что болото, что болото?

…и получается, что все средства, которые были и будут когда-либо использованы, обусловлены исключительно содержанием окружения. Но это неинтересно. Это скучно, в конце концов, мне интереснее тот, кто должен был уйти и ушел. Это – уже от Мироздания. Это – симптом. Как он живет? – как он будет жить, не может же он, в самом деле, жить в безвоздушном пространстве…

Звон капель, взрезающих мрак.

Hизкий бетонный потолок с разводами потеков навис, уходя своими корнями в темноту, слежавшийся намывной песок под ногами перестал проваливаться, больше не тянулась вдоль долгих трещин одеревеневшая цепкая проволока узловатых сучьев, никогда не видевшая света, притихший коридор разросся чуть не до размеров пустого подземного гаража, онемевшего под тяжестью своей глубины и неисчерпаемости. «…Но пиченьку-то мы можем себе позволить на ночь?..» – раздался убедительный мужской голос с хриплыми интонациями стоического терпения, тут же перекрытый раздраженно несколькими децибелами выше: «Довольно уже было на сегодня пиченек и бумажек!..» Тихий безлюдный коридор дальше местами темнел сваями кубических опор, запах тут стоял неожиданно знакомый, как в прихожей реанимационного отделения. Впрочем, нет, не совсем пустой и безлюдный, тут опять кто-то был, здесь тоже кто-то разговаривал – одиноко топтались, путаясь в белье и недобро прищуриваясь глазами, какие-то понурые, ломкие беспризорные тени на синих убитых горем больничных стенах. Персонал, судя по всему, из дежурной части и их пассия, зажатый в самый дальний угол к сдвоенным стеклянным дверям щуплый мужчина, весьма сердитый, встрепанный, сильно небритый и бледный, в спутавшейся у ног просторной белой рубахе. Мужчина настороженно наблюдал, как двое рослых жердистых молодцов и главврач в медицинских халатах и шапочках с тесемками теснили его ближе к дверям, разведя в стороны ладони и стараясь не производить до времени много шуму.

– Учтите, у меня волосатые руки, – предупредил мужчина в нижнем, не спуская недоверчивых глаз с представителей администрации.

Администрация явно выигрывала время, не желая торопить события.

– Ничего, – мрачно отозвался главврач, все также держа ладони на весу чуть не у самого полу, – мы потерпим. Нам назначено.

– Это вам ничего, – сказал мужчина, кладя руку на выкрашенный красным ухватистый поручень висящей на стене пожарной кайлы. – Это вы сейчас примете горячий душ с мылом и ляжете спать, а мне завтра в шесть вставать.

– Завтра отбоя не будет, – через силу ответил главврач.

– Конечно, – не удержался мужчина от сарказма. – Куда ж это он денется. Вас разве что куда-нибудь денут между делом. …Я оставлю вас ненадолго, – засобирался вдруг он, озираясь и запахиваясь свободной рукой. – Я замерз тут уже стоять и глядеть глазами.

– Куда же это, интересно, вы сейчас пойдете, – неприятным голосом осведомился врач. – А то б остались до утра?..

– Нет, нет, – сказал мужчина, – и не уговаривайте, времени почти не осталось, теперь все утро под большим вопросом, сами же говорите.

– Завтра вообще не будет. Теперь все, будем жить одним днем, обещаю.

– Я слышал уже это. На обещания здесь не скупятся. А то, что вставать все равно придется, вы предпочитаете не вспоминать.

– Мы можем договориться, – произнес главврач сквозь зубы, сделав над собой усилие.

– Вы убьетесь так, – заметил мужчина, словно не слыша, указывая подбородком на ноги главврача. – Бельем же завернетесь. Три раза…

– Я говорю вам, живем одним днем, – настаивал главврач, непослушной рукой пытаясь нащупать и надеть пуговичку на халате. – Хорошо живем. Не будет завтра, отменили.

– А что будет? – без особого интереса спросил мужчина.

– Госпел. Хоральная прелюдия будет.

Мужчина устало покачал головой.

– Врете, – сказал он, – ну врете же, у вас концы с концами не сходятся. Как вы собираетесь жить одним днем, когда я сам уже стою тут у ваших дверей, собранный в дорогу, что вы мне голову морочите. Куда же вы все остальное денете?

– Судить будем, – убежденно вставил один из дюжих молодцов.

– Что судить? – не понял мужчина, перенося взгляд. – Мое завтрашнее утро?

– Вы это вот что, – внушительно попросил главврач, – вы от дверей на время отойдите, отойдите от дверей, что же это мы – все в дверях да в дверях, в ногах правды нету…

Слабое влажное эхо, робко просочась, осторожно шаркнув по стенам и ускакав было, вновь вернулось.

– Сегодня я сделаю все, что ты скажешь, – с отчетливой неприязнью пробормотал мужчина, не двигаясь, впрочем, с места.

– У нас тут все условия для работы и отдыха, – гнул врач свое, – скоро будем жить лучше. Скоро будем жить совсем хорошо, со дня на день ожидаем прихода равноденствия, вас предельно вежливо попросили вернуться в покои, а что сделали вы?

– Я ответил им простым распространенным предложением, – сказал мужчина спокойно и выжидательно.

– Более того, есть неопровержимые сведения относительно вашего ближайшего здесь будущего, оно ожидается тут как нельзя более кстати. Вы же ушли никого не предупредив.

– Случилось так, что вас не было дома.

– Я хотел бы верить вам, но временами я просто перестаю вас понимать. Вы должны чувствовать результаты постоянного внимания, обстоятельства позволяет надеяться на лучшее, тем более, что времени теперь достаточно…

– У меня стойкие позывы на рвоту, – нехотя подтвердил мужчина, отводя глаза.

Врач, сопя, утерся трясущейся ладонью.

– Могу предложить горчичник.

Все какое-то время молчали, оставаясь при своем мнении.

– У вас обе верхние палубы съехали вместе с Бруклинским мостом под углом в девяносто градусов. По Фаренгейту. – Чуть поколебавшись, уточнил мужчина. – В тени. Мне даже представить себе неловко, что вы станете предлагать, когда изведете у себя последний горчичник.

– Перестаньте, все в наших руках. В конце концов, все всегда складывается не так уж плохо, если сами себя не будем любить, то кто полюбит, о своем будущем надо думать, о…

– Здесь все языки обложены налогом, – не согласился мужчина.

– Беспокоит?

– Ну, а как вы сами думаете?

Врач, не найдясь поначалу что сказать, несколько томительных мгновений молча смотрел, стекленея лицом.

– Я далек от мысли как-то предупреждать естественные наклонности, стремление к самовыражению тут кого бы то ни было, – произнес он медленно. – Поймите меня правильно, я не душу вас, не запрягаю, но посудите сами: уже совсем было намечались кое-какие многообещающие сдвиги, накануне был меморандум по уже самому заболеванию, мы все помним, какой ценой он нам достался, мы помним, что он был, – но его нет, нет… – Главврач выразительно развел ладонями в стороны.

Мужчина невесело осматривался, делая попытку пригладить ладонью непослушно торчащие над ушами во все стороны метелки волос.

– Я спустил его с лестницы, – ответил он с плохо скрытым удовлетворением. – Самолетиком.

– А постоянный поиск незапертых дверей? – продолжал главврач, делая шажок вперед и перенося центр тяжести на другую ногу. – Была накануне опять же депутация из утвержденных – с самими лучшими намерениями. Теперь нам всем неловко…

– Реформаторы ушли, разбрасывая семя по приемным, – неопределенно произнес мужчина. – У меня до сих пор волосы стоят торчком.

Врач вздохнул.

– Местные обычаи требуют некоторых условностей. Они же настаивают на нашем скорейшем возвращении в покои, нам всем будет лучше поспешить, храня в сердце своем свежесть и непредсказуемость дня. Пока все самое вкусное не съели.

– А что, – угрюмо осведомился мужчина, – объявлен период сенокоса?

– Давайте придерживаться принципа реальности, – сказал главврач. – Здесь все покои по традиции заперты. Дальше разговоров это не пойдет.

– Аналогия вполне может здесь пройти, – ответил мужчина, не соглашаясь. – Мы все когда-нибудь падем жертвой вашей любви к парадоксам.

– И все-таки мне придется настаивать на отказе вам в разумности, мне не совсем понятно, причем тут вы, мне даже страшно подумать, к чему может привести подобная концентрация недоверчивости на единицу площади, до какой степени цинизма мы с вами еще можем пасть, случись (не дай бог) нас в этот час кому-нибудь здесь увидеть.

Мужчина перенес взгляд, как бы сделав над собой усилие, глядя теперь куда-то вдоль по коридору.