Сильные - Генри Лайон Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вы как познакомились со своей будущей женой? Лично я – вот так. И не могу сказать, что это была любовь с первого взгляда.
4. Сколько мне лет?
– Иди за мной, – сказал дядя Сарын.
Ну, я и пошел.
Откровенно говоря, никуда идти не хотелось. Во-первых, я устал с дороги. Во-вторых, меня мучил голод. Брюхо аж к спине прилипло! В-третьих, роды тети Сабии и вызов светлой Айысыт утомили меня больше, чем, наверное, и роженицу, и богиню. Сам бы рожал, быстрее бы вышло. А в-четвертых и в-главных…
Я боялся дяди Сарына. Прежнего не боялся нисколечко, а нового – очень-очень. Притворяясь, что это – самая обычная прогулка, мы спустились к озеру. Прошлись берегом, густо заросшим сочной травой, мимо пасущихся лошадей. По воде бежала мелкая рябь, и казалось, что озеро удирает от нас, заодно прихватив с собой берега, тростник, лягушек в тине. Дядя Сарын сорвал с куста веточку багульника, закусил крупными, желтыми – конскими! – зубами. Веточка продержалась недолго, он почти сразу изжевал ее в кашицу. Сорвал другую, повертел в пальцах, сломал.
– Мне так легче, – буркнул он. Муравьи бегали по его векам, выгрызали новые тропы. – Если кто-то рядом. Лучше, когда женщина или ребенок. Тогда быстрее возвращаюсь. Я еще побуду таким, ладно?
– Ладно, – великодушно разрешил я.
Сзади тащился Мюльдюн. Впервые в жизни – ну хорошо, на моей памяти! – брат-силач не топал, сотрясая землю, а плелся нога за ногу. Мюльдюн старался быть поблизости, но ни в коем случае не догонять нас. Если бы он мог стать незаметным – это Мюльдюн-бёгё, ага! – он бы стал. Конечно, подумал я. Мюльдюн не женщина и не ребенок. Я тоже не ребенок! Я – взрослый боотур, гроза Бездны Смерти, но со мной дяде Сарыну легче.
А что, собственно, ему легче? Куда он хочет вернуться?!
Оставив озеро по левую руку, мы свернули к цветущей луговине. За ней открывалось взгорье, лохматившееся по краю темно-зеленой бахромой ельника. Еще выше на зубцах утесов дремало семейство орлов. Сытые, небось, вот и спят. Еще больше, чем набить живот, мне хотелось, чтобы дядя Сарын превратился в молодого насмешника, каким я его помнил по первому знакомству. Будь это в моей воле… Мне хотелось, а дяде Сарыну, судя по всему, ничуточки не хотелось. Будь это в его воле, он остался бы старцем-праотцом на веки вечные. Орал бы на богинь, говорил загадками, гонял муравьев по костяным векам. Нет, иначе – он и остался бы на веки вечные, когда бы не его воля. Она, эта воля, тянула Сарын-тойона обратно, как табунщик тянет на аркане упирающегося жеребца. «Ты не любишь это состояние…» – вспомнил я слова тети Сабии. Уж не знаю, как дядя Сарын, а я его нынешнее состояние точно не любил.
– Скоро уже, – он подслушал мои мысли. – Еще чуточку, да?
Пьяница, вздохнул я. При всем моем куцем жизненном опыте я знал пьяниц. Они смущались своей пагубной страсти, но пили до обморока. Еще один чорон, говорили они. И еще чорончик. И чоронушку. И чоронюшечку. И прикончить бурдючок. И капельку слизнуть, да? Кумыс превращал их в лжецов. Каждый день они клялись, что все, в последний раз, и каждый раз нарушали клятву. А вдруг дядя Сарын тоже упьется до обморока? Рухнет на землю старцем-праотцом, но облика не изменит?
Папа, подумал я. Мой родной папа. А что папа?
– Тебе нравится быть боотуром? – спросил дядя Сарын.
– Я родился боотуром, – ответил я.
И пожал плечами. Получилось не хуже, чем у Мюльдюна.
– Это правда, дружок. Тут тебя не спрашивали: нравится, не нравится… Мы полагали, что в первую очередь вы должны уметь постоять за себя, а всё остальное приложится. Не приложилось, увы. Даже отвалилось, если без дураков. Так нравится или нет? Когда ты сильный, и сила твоя растет? Только честно!
– Нравится.
Я уже говорил вам, что я очень честный?
– Вот и мне нравится. И отцу твоему. И светлой Айысыт, чтоб ей уши багром прочистило! Всем нравится. Понимаешь?
– Нет, – признался я.
– И не надо. Ты, главное, почаще усыхай. Хорошо?
– Ну, я не знаю…
– Да ты вообще ничего не знаешь! – озлился дядя Сарын.
Миг назад в нем отчетливо проступил прежний Сарын-тойон. Веки, и те из костяных сделались кожаными. И вот опять нате-здрасте – вернулся косматый старец, скорый на гнев. Давая мне совет почаще усыхать, дядя Сарын задел в самом себе чувствительную, болезненную до одури струнку – ту, которая пела-звенела, советовала ему, мудрому и властному праотцу: «Не усыхай, Сарынчик! Не усыхай сейчас, а может, и совсем! А что? Обычное дело…»
– Чему тебя учили, балбес? Ничему!
– Ничему, – согласился я.
– А почему?
– А почему?
И правда, почему? Хотелось бы выяснить!
– Пустая работа, дружок – учить человека, который время от времени становится боотуром. Тебе сейчас сколько? Десять? Одиннадцать? Молчи, мне без разницы… А когда ты боотур, тебе сколько? Семь? Пять? Три года?! Чем ты больше, тем ты меньше. Сообразил?
– Шутите? – ухмыльнулся я.
Шутка мне понравилась.
– Разумеется, шучу, – подтвердил он. – Я вообще записной остряк. Выгонит жена, пойду в сказители. Только мы сейчас говорим не обо мне. О тебе мы говорим. Плохой, хороший, убью, не убью. Вот и весь боотур. Не в коня корм, не в мозги наука. Сила есть, ума не надо – мы и не подозревали, что это максима, доминанта, а не просто фигура речи! Я назвал тебя балбесом? Извини, рядом с нами, настоящими балбесами, ты – гений, мыслитель…
Я поразмыслил, обижаться или нет, и решил: не стоит. Глупо обижаться, когда тебя хвалят. Впрочем, не обижаться тоже глупо, когда тебя так хвалят. И я рубанул воздух ладонью:
– А я бы не возражал!
– Насчет чего?
– Насчет науки. На коне скакать – раз! Мечом махать – два! Из лука стрелять – три! Я их просил, а они не учат. Всех учат, а меня – ни в какую! Это потому что я боотур? Ну, балбес, как вы сказали?
Он даже остановился:
– Я сказал? А ты, дружок, вовсе не такой балбес, как я предполагал. Нет, этому тебя не учат по другой причине. Я про скакать, стрелять, махать. Это ты и так умеешь. Это ты умел еще младенцем, – по лицу дяди Сарына пробежала тень: наверное, вспомнил тетю Сабию. – Да что там! Это ты умел еще в утробе матери! Чем ты больше боотур, чем ты младше умом, тем ты лучше машешь и стреляешь! Лупишь и колотишь! Дубасишь, плющишь! Рвешь и мечешь! Зря, что ли, я учу тебя усыхать почаще? Я учу, а ты, будь добр, учись! Иначе дубасить – сколько угодно, а думать – дудки… Тебе в Кузне понравилось?
– Нет, – признался я.
– Никому не нравится. О чем мы с тобой сейчас беседовали?
– Что?
– Ну мы же разговаривали? О чем?
На меня смотрел – да-да, я помню, что он слепой! – прежний дядя Сарын. Молодой, тощенький, ни капельки не похожий на грозного праотца. Дергал зажмуренными веками, смущенно улыбался.
– Ты не бойся, – он тронул меня за руку. – Я не сумасшедший. Я просто плохо запоминаю… Ну, был такой, стал сякой, и не помню, о чем говорил. То есть, плохо помню. В общих чертах.
– Вы звали богиню, – осторожно начал я. – Вы очень громко визжали…
Он отмахнулся:
– Поступки я помню отлично! Я слова забываю. Мы говорили обо мне?
– Нет, – поправил я. – Обо мне.
– О тебе?
– Ну да! О том, что я боотур и балбес, и мне десять лет, а вот сразу хлоп, и три года. И ничему меня не учат, потому что правильно делают… Еще про рвать и метать. Как я рвал и метал в этой… В утробе матери.
– Зря, – дядя Сарын, кажется, расстроился. – Зря я тебе мозги полоскал, дружок. Виноват. Хочешь, я научу тебя играть на дудке? Надо же как-то отдыхать от подвигов…
5. Мы надоедаем дяде Сарыну
Когда земля треснула, я играл на дудке.
Ну, играл – это громко сказано. Едва мне удалось выдуть пару звуков, от которых уши не сворачивались в трубочку, как по дальней сопке будто мечом рубанули: р-раззз! Зеленая приплюснутая макушка распахнулась кровавой раной. Камень, на котором я сидел, взбрыкнул – точь-в‑точь норовистый жеребец. Зубы у меня лязгнули, и я чуть не откусил кусок дудки.
Рана на сопке расширялась, удлинялась, извивалась гадюкой. Ползла к нам: вот я вас! Дядя Сарын сидел спокойно, лишь пробормотал: «Явился, не запылился!» И добавил, кривя рот: «Я надеялся, что он забыл. Зря, конечно…» Кто забыл, о чем забыл – я не понял, но на всякий случай тоже остался на месте.
Подумают еще: Юрюн Уолан испугался!
– Кэр-буу! Кэр-буу!
Под землей урчало, рокотало. В разломе булькала, плескалась вязкая кровь. От нее за сотню шагов несло
