Шлюхи - Виталий Амутных

время, как его сверстники, широкой поступью двигающиеся в будущее, созидают капиталы,

руководят банками, он глядит назад через маленькое грязное окошечко прошлого, и все

современные человеческие ценности, смысл существования принимают в его глазах извращенные

формы. Так и возникает фашизм...» Алла писала бодро, от строчки к строчке все более

вдохновляясь, от страницы к странице беспощадней клеймя, разоблачая, вскрывая, обнажая и

бичуя. Она была уверена: это как раз то, что требовалось Имяреку Имярековичу.

Три дня Алла Медная писала, три дня украшала крылатыми выражениями и цитатами из

различных тонких сочинений, еще три дня ушло на правку стиля, и день – на то, чтобы аккуратно

перепечатать плод критической мысли – так минуло десять дней, проведенные Аллой в укрытии от

людских глаз. Телефон молчал, и Алла уже утвердилась в предположении, что приправленный ею

чай, несомненно, был выплеснут в унитаз редакционного туалета. На одиннадцатый день, входя в

редакцию, Алла хотя испытывала какой-то трепет, но предощущение близких наград крепило ее

шаг и даже окатывало подчас душистой волной грядущего триумфа.

– А! А! А! – встретил ее в редакционном коридоре неизменно улыбчивый Имярек Имярекович

Керями.– К нам Аллочка в гости решила заглянуть! Ну, идем, идем, посети, не погнушайся, дорогая

гостья, и мой кабинетик.

Вот это скоморошество по поводу «гостьи», несмотря на свою безобидность, как-то неприятно

резануло слух Аллы. Вослед за своим руководителем она проследовала в знакомый до боли

кабинет. Она нарочно не торопилась порадовать патрона тщательно исполненной работой.

– Ой, Аллочка! А у нас ведь какое несчастьечко здесь на днях приключилось! – всплеснул

пухлыми ручками Имярек Имярекович.

70

– Да? Что-то серьезное? – округлила, как и полагалось, глаза Алла, в общем-то уже зная,

что ей предстоит услыхать.

– Ай, деточка моя золотая, серьезное. Очень серьезное. Ведь наш достоуважаемый

Андрей Николаевич... просто не верится... отравился. Насмерть отравился!

– Что вы говорите! – поддержала взволнованность начальника Алла.– И что же это...

Несчастный случай?..

- Какой случай! Он выпил чаечек вместе с цианистеньким калийчиком.

– Дома?

- Что «дома»? – сквозь густую печаль как-то хитро сверкнул в нее глазком Имярек

Имярекович.– А, где выпил? Дома выпил, рыбонька. А где же ему пить было? Или ты считаешь, он

и в редакции мог такое сделать? Ай-йа-йа... Да.

- Я не знаю...– смешалась Алла.– И что это он... Как считается? Это случайность?..

– Золотко мое, как же это случайненько можно выпить такой страшный ядик? – отвечал

Имярек Имярекович, не мигая глядя на Аллу.

Алле Медной сделалось плохо. Она вспотела. И голова закружилась вдруг, и затошнило,

точно сама только что угостилась отравой.

– Нет, Аллочка, случайненько цианистый калийчик в чаек не попадает... – будто нарочно

растягивал слова хозяин кабинета и с такой жадностью впивался в помертвевшее, осененное

предобморочной бледностью, широкое лицо Аллы, что, казалось, стремился выпить до последней

капли обильно сочащийся с этого лица страх.

Наконец он отвел направленные на Аллу порозовевшие выпуклости своих щек, лба,

подбородка.

– Ручки он на себя наложил, заинька. Суицид. Я так следователям и подсказал: имел

склонность, высказывал, не сдюжил. Правильно?

Из Аллы вырвался звук, подобный завыванию Борея.

– Наверрр...– с трудом выдохнула она затем.

Краска быстро возвращалась ее лицу. Правда, проступивший румянец на Аллочкиных омытых

потом щеках никак нельзя было сравнить с розовым бутоном, скорее с кожурой мандарина, но и

такая перемена обладала изрядными животворными ресурсами. Напившись предложенного

Имяреком Имярековичем заграничного лимонада, Алла окончательно пришла в себя, и с

неожиданной для самой себя решимостью задала следующий вопрос:

- Теперь, видимо, мне придется стать вашим заместителем?

– Те-бе, цыпонька? – почему-то удивился Имярек Имярековнч.

- Ну, да...– уже вновь ощутила отвратительное подташнивание Алла.– Мы же как бы

раньше... уже говорили...

- Ах, да! Прости меня, старого! Склерозик, ох, склерозик. Как же! Говорили! Но, золотко мое,

мы тут посовещались и решили вообще сократить эту должность. Согласись, совсем лишненькая

должностишка.

Происходящее мало походило на правду, но ослышаться она не могла.

- Но почему же...– начала было Алла, да вдруг поняла со всей отчетливостью: не до жиру,

71

сейчас бы не упустить хоть тылы.– Впрочем, вам, Имярек Имярекович, виднее. Я пока могла бы и

на прежнем месте поработать.

–

Ай-йа-йа, Аллочка! Ведь на прежнее твое местечко я уж взял Петра Ивановича Милкина.

Вот ведь как получилось.

Еще никакой ясности не предоставила Алле реальность, но она уже начала захлебываться

секунду назад неощущаемым воздухом.

–

А-а... Я понимаю... это как бы временно...– попыталась улыбнуться Алла.– А-а... временно я

как бы… согласна на-а любую даже работу.– Алла еще раз попробовала улыбнуться.– Да-а хоть,

для смеху, и курьером...

- Курьером для смеху у нас, рыбонька, теперь Петр Иваиыч Нинкин устроился. Такая вот

беда.

- Но-о-о... И-и...– продолжала Алла.– Временно... хоть и-и... пусть секретаршей... в приемной...

Наглое всевластие какого-то немыслимого ужаса путало слова, мешало ей говорить связно, а

лоснящиеся бугры розового лица Имярека Имярековича вновь пристально сфокусировались на

трепыхании поживы.

– Деточка моя золотая, ну куда же тебе в секретуточки? Есть ведь у нас девчоночка

молоденькая, свеженькая. А тебя, заинька, все мы любим. Кто же этого не знает?! Но грудочки-то

уже не те. Отдохнуть надо этим грудочкам. Ляжечки тоже не те. Потерлись ляжечки. Что

поделаешь, времечко, оно ведь, ой, какое жестокое. Мяско теперь немолоденькое. И писичка наша

устала. Уж не свежая писичка. Аллочка, ты же умная девочка.

Алле казалось, что все это ей снится. Этого никак не могло произойти в жизни. Но до чего же

болела голова! И кружилась. И омерзительное скользкое животное копошилось в горле. Ломило все

тело. Видимо, силы окончательно покидали ее. Она сделала шаг – ее повело в одну сторону,

другой – качнуло н противоположную. Все же, никто не усомнится в том, что Алла Медная была

сильной женщиной. Ей удалось собрать последние крохи самообладания. Шатаясь, она

направилась к выходу молча – это было все, на что оставалось ей сил.

– Но ты, рыбонька, нас не забывай! – буравило ей затылок смахивавшее на насмешку

напутственное слово Имярека Имярековича.– Будет времечко – заходи. Ждем. Всегда будем рады.

Алла летела по городу, несомая темным вечерним ветром. Только не был тот полет подобен

упоительному парению, каковое дарует подчас задобренное до поры Желание: когда сильные,

освеженные крылья чувствуют переизбыток мощи. Алла летела, как летит безвольно брошенная

кем-то целлофановая оберточная бумажка, влекомая потоком порывистого осеннего ветра. Ужас

был столь беспределен, что Алла и не пыталась осмыслить адовой его глубины. Собственно, все

кончено... Сколько было положено издержек – и вот ничего, ровное место. Теперь надо все

начинать с нуля. Но где? Как? Ушли годы, растрачены силы, молодую энергию уже не вернуть... Ни

одно из ее завоеваний в отдельности не значит ровным счетом ничего. Еще вместе, купно, под

эгидой влиятельного лица... Но отчего же Имярек Имярекович поступил с ней так... вероломно?

Так бездушно! Ведь она всегда верой и правдой служила делу демократии и лично Имяреку

Имярековичу. Так почему же? За что?! Бедная, бедная Алла, она и впрямь не допускала мысли,

72

что на эти вопросы удобопонятных ей ответов может и не быть. Беда... не за что было

зацепиться...

Холодный вихрь занес Аллу в подземный переход, здесь было еще темнее, чем на улице,

поскольку оставшиеся на своих местах редкие грязные электролампочки, усердствовавшие в

борьбе с ночным мраком, были слишком уж немногочисленны. От стен потянулись к Алле руки

вытянутой в цепь галереи христарадников.

– Желаю вам здоровья. Желаю вам здоровья! – тараторил надтреснутый женский голос.

– Помогите, чем можете, погорельцам из Пензы,– ухал в темноте глухой бас.

Напрасно просили эти полустертые темнотой люди, не до них было Алле, да и не располагала