Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том IV - Сергей Князьков

Не подлежит ни малейшему сомнению, что еще в Филях Кутузов знал и взвесил все выгоды отступления по Рязанской дороге и вполне ведал, что творил. По окончании совета он, нисколько не колеблясь и не предлагая вопроса на обсуждение собравшимся военачальникам, приказал отступление по Рязанской дороге. Почему это приказание, как мы выше указали, вполне правильное и логичное, вызвало недоумение в главной квартире, объясняется теми взаимоотношениями, которые к тому времени в ней установились. Беннигсен, начальник штаба Кутузова, все время советовал и даже действовал вопреки воле своего непосредственного начальника и по возможности интриговал против него. Кутузов за это платил Беннигсену полным недоверием. Если Ермолов пишет в своих записках, «что он не переставал признавать главную квартиру врагом всякой тайны», то в этом отношении старый фельдмаршал шел гораздо дальше на деле. Из своих планов и соображений он делал тайну от своего начальника штаба. Не в лучшем положении в отношении осведомленности находился и другой старший начальник Барклай-де-Толли. Близкое к нему лицо, его друг Вольцоген, пишет, что в то время «никто не знал ничего». Немудрено поэтому, что распоряжения главнокомандующего толковались вкривь и вкось, и что Ростопчин, прикомандировавшийся к главной квартире после сдачи Москвы, слыша всевозможные толки, даже совершенно добросовестно пришел к тому убеждению, что Кутузов действует, сам не понимая, что творит.

Согласно приказанию фельдмаршала главные силы выступили с Поклонной горы в ночь на 2 сентября, и когда он сам в 8 часов утра, проехав через Москву, остановился у Преображенского кладбища за Покровской заставой, то уж значительная часть войск прошла через город, и к вечеру главные силы сосредоточились у деревни Панков, в 17 верстах от Москвы, где была назначена ночевка. День 2 сентября Милорадовичу удалось выиграть путем переговоров с Мюратом, и арьергард проследовал через Москву в ночь на 3-е. Вечером же 2 сентября через него же Мюрат выразил согласие на перемирие до 7 час. утра 3 сентября. Передовые отряды Мюрата под предводительством ген. Себастиани следовали за отступающим русским войском по пятам, не вступая, однако, в бой, так что 3-го утром получилось такое положение, что некоторые неприятельские кавалерийские части оказались сзади передовых русских цепей. Гвардейский, казачий и Изюмский гусарский полки оказались совсем отрезаны в Москве, так что вынуждены были выступить через Нижегородскую заставу. Они получили приказание присоединиться к отряду Винцингероде, стоявшему на Тверской дороге. Нельзя, конечно, не согласиться с ген. Себастиани, который при разговоре с Милорадовичем, происходившем среди самых передовых цепей, с улыбкой указал на любезность французов, которые могли бы в значительной степени затруднить отступление русских, если бы того захотели. Было ли это действительно любезностью со стороны Мюрата и Себастиани, или бездействие французов было результатом их убеждения, что с занятием Москвы война окончена, но только наш арьергард 3-го числа отступил без боя до деревни Вязовки в 6 верстах от Москвы, и обе армии, так сказать, распутались.

Так как 3-го числа неприятель не предпринимал никаких наступательных действий, то Кутузов дал своим войскам дневку. Последняя была полезна для армии, помимо того, что дала возможность подтянуться отсталым, еще тем, что за этот день дороги значительно очистились от повозок, бежавших в последний момент жителей Москвы, которые страшно затрудняли движение войск.

Казак (Орловского)

4 сентября главные силы переправились по Боровскому мосту за Москву-реку. На левом берегу остался только арьергард под начальством Раевского, корпус которого сменил войска Милорадовича. В этот день французы не предпринимали также сколько-нибудь энергичного наступления. Из села Жилина главнокомандующий, в то время, как уже началась переправа войск через Москву-реку, отправил с донесением государю полковника Мишо. На следующий день главные силы, ночевавшие на холмах против села Мягкова, двинулись по правому берегу р. Пахры по направлению к Подольску и ночевали на Каширской дороге. Арьергарду Раевского пришлось в этот день переправиться через Москву-реку под сильным натиском неприятеля. Кавалерия его отряда под начальством ген. Васильчикова до позднего вечера своими атаками вынуждена была прикрывать переправу. Когда же последняя совершилась и пехота и артиллерия заняли позиции на правом берегу реки у Кулакова, то кавалерия также переправилась, причем ей удалось разрушить за собой мост. К вечеру 5 числа все русские войска таким образом были за Москвой рекой, т. е. в относительно безопасном положении. С этого числа начался и знаменитый фланговый марш русской армии на Калужскую дорогу.

Это движение имело настолько серьезные результаты, что сначала его надо считать моментом поворота всей компании в пользу русских. Барклай-де-Толли в одной из своих позднейших записок, в то время, когда уже страхи улеглись, пишет государю: «Сие движение есть важнейшее и приличнейшее по обстоятельствам из совершенного со времени прибытия князя (Кутузова). Сие действие доставило нам возможность довершить войну совершенным истреблением неприятеля». Ничего нет удивительного, что многие хотели присвоить себе честь быть автором плана этого движения. Все, кто имели почему бы то ни было повод быть недовольными Кутузовым, старались доказать, что мысль о марше сначала на Рязань, а потом на Калужскую дорогу принадлежала не ему. Ермолов в своих записках пишет, что многие присваивали себе мысль о фланговом марше, но что ему известно, что она принадлежит Беннигсену.

Что положение вещей было совсем не таково, каким представляет его себе Ермолов, видно из донесения Кутузова государю, посланного через полковника Мишо[55].

Этим донесением совершенно определенно устанавливается, во-первых, то, что в действиях фельдмаршала не было нерешительности и мотания, а он поступал вполне планомерно, во-вторых, что автором плана флангового марша был сам главнокомандующий. Не опровергает последнего обстоятельства и то маловероятное сведение, что будто бы Кутузов сам указывал, что мысль о передвижении на Калужскую дорогу принадлежит Толю. Это сведение на наш взгляд указывает только на то, что не все в главной квартире ничего не знали. Ничего не знали в штабе Барклая-де-Толли, не знали Беннигсен и Ростопчин. Но нельзя, конечно, допустить, чтобы маститый фельдмаршал сам один не только придумал, но и выработал все детали плана. Несомненно, в этом участвовали и офицеры квартирмейстерской части, которым он доверял, и, конечно, в первую голову Толь, любимец, как его называли, князя.

Во всяком случае Беннигсен в выработке этого плана не играл никакой роли.

Роль же в этом деле Беннигсена, как и во все время его пребывания в армии, сводилась, главным образом, к интригам против Кутузова и Барклая-де-Толли.

Отъездом в Петербург полковника Мишо Беннигсен воспользовался для своих целей и в свойственном ему духе. Он написал письмо Аракчееву, которое он и просил Мишо передать по назначению. В этом письме Беннигсен, прекрасно понимая, какое удручающее впечатление должна была произвести на государя весть о сдаче Москвы и как он должен был быть этим недоволен, писал, что он, Беннигсен употребил все усилия, чтобы Москва не была сдана без боя, о чем просил довести до сведения государя. Что фельдмаршал сделал непростительную ошибку, сдав город, так как была полная возможность обороняться; но что теперь его настроение таково, что он понял свою ошибку и более склонен принимать его, Беннигсена, советы. Кроме того, он писал, что Барклай-де-Толли на военном совете в Филях тоже очень настаивал на сдаче Москвы без боя и заявил даже, что государь одобрит это действие.

Как мы видим из этого письма, Беннигсен не остановился перед ложью, клеветами на Барклая, так как последний не говорил и не мог говорить о том, что государь «одобрит сдачу Москвы без боя», желал воспользоваться моментом немилости к фельдмаршалу и командующему 1 армией и выставить свою личность в удачный момент.

Момент же для того, чтобы пустить в ход интригу, Беннигсен выбрал очень удачный: было весьма вероятным, что сдача Москвы настолько повлияет на государя, что фельдмаршал не останется у власти. Что настроение в то время в Петербурге было очень не в пользу Кутузова, видно из постановления Комитета Министров. Мишо приехал в Петербург 9 сентября, а уже 10-го заседал Комитет Министров, который, как бы идя на встречу желанию государя, постановлением своим осудил действия рекомендованного им Кутузова и указал, что донесения его находит не точными и неполными. Как известно, государь согласился с мнением Кутузова о том, что сдача столицы не есть еще окончание компании и ожидания лиц, ждавших отставки фельдмаршала оказались преждевременны. Весьма вероятно, что отсрочка в то время участи фельдмаршала находилась в связи с поездкой в армию Волконского, которому государь поручил расспросить и узнать точно о положении дел и ему донести.