Тимур и его «коммандос» - Олег Верещагин

70.

легким дымком ствол и сообщила:

— Не разучилась… — потом рассмеялась: — Я тебе не говорила. Отец меня учил, у него был трофейный пистолет. Не помню, как назывался… — большой такой… Но не "вальтер" и не "парабеллум", эти я знаю.

— У деда был пистолет? — Данила растерянно крутанул в руках ТТ. — А куда делся?

— Не знаю, — призналась Светлана Александровна. — Я весь дом обыскала, боялась, ты найдёшь. Может, выбросил, а может — спрятал надёжно так…

— Я и не знал, что ты умеешь стрелять, — с некоторой обидой заявил Данила. — Ты всегда говорила, что боишься оружия.

Светлана Александровна взлохматила сыну волосы:

— А ты обо мне многого не знаешь, сын. — пояснила она. — Ты подумай — мы же с тобой НИКОГДА вот так никогда не выбирались. Заграница — это не то совсем, я там, если честно, себя какой-то… самозванкой чувствую.

— Самозванкой? — засмеялся Данила. Мама кивнула:

— Да, правда. Вот бармен например подает меню — вежливый, кланяется… А я меню смотрю и думаю: "Может он меня не за ту принял?" — она улыбнулась грустно и спросила вдруг:

— Скажи честно, Данила: ты не злишься на меня, что мы уехали из Москвы? Люська дуется, я чувствую.

— Она глупая ещё, — возразил Данила. — В Москве, конечно, здорово… но тут лучше. По-моему, мам, люди себе много выдумывают. Не просто ванну — а джакузи. Не просто туалет, а с финской плиткой в облицовке. А про то, что есть на свете такое, — он повел рукой вокруг, — вот такое! Про это забывают. И даже отдыхать тащатся на разные там острова. Уже тошно, надоело, не хочется — а тащатся. Потому что престиж.

— Нам легко говорить, — покачала головой Светлана Александровна. — Мы туда ездили. Ты сколько раз был за границей? А большинство людей не были. Думаешь, им не хочется?

— Не зна-аю… — протянул Данила. Задумался, решительно тряхнул головой: — Может, и хочется. Только если побывают там раз, другой — тоже надоест. А то, что вокруг нас — это надоесть не может. Понимаешь, ма? Я по-другому просто сказать не умею. Вот я жил в Москве. По здешним меркам мы страшно богатые люди, ты знаешь? А что я видел? Ну Турцию, потом — острова, пальмы, негров с коктейлями, круизные теплоходы… А главное не это.

— А что? — тихо спросила Светлана Александровна, глядя на речку, которая неспешно текла на северо-восток, где начинались плавни, тянущиеся до самого Дона, на лес по берегам… — Что главное?

— Главное? — Данила посмотрел в небо и прочитал тоже не очень громко, но с чувством:

— Главное, что я не знал, что у меня

Есть огромная семья.

И травинка, и лесок,

В поле — каждый колосок,

Солнце, небо голубое —

71.

Это всё моё, родное!

Это всё — моя земля,

Это — Родина моя…

Светлана Александровна слушала внимательно. И молча обняла сына за плечи — они так и вернулись в небольшой лагерь…

…Да, хорошие были два дня. И отдохнул Данила здорово, только… очень устал, как в анекдоте. И, вернувшись вечером домой, завалился спать, да так, что утром проспал будильник, проспал уехавшую на работу маму, которая завезла Люську к какой-то новой подружке, проспал то, как все не привыкший пользоваться специально проделанным собачьим выходом Кусь скребя и лаял под дверью, пока всё же не выбрался наружу… Разбудил его, как ни странно, звонок телефона — правда, звенел тот очень настойчиво. Натыкаясь на углы, двери и мебель, Данила спустился в прихожую, сонно размышляя, что давно пора поставить ещё два аппарата, нашарил трубку и сел на пол:

— Дом Серёгиных, — буркнул он и зевнул.

— Данила, ёлки-палки! — это был голос Олега. — Я думал, вы задержались где! Ты что, дома?!

— Нет, — отозвался Данила, — откуда? Я задержался, а это автоответчик — бииииии… Тебе чего?

— Я из школы, — сообщил Олег, словно это всё объясняло.

— С первым сентября, — согласился Данила. — Если это всё, то я пошёл спать. Вечером в клубе встретимся. Олег, я спать хочу — убойно, честно.

— Данила! — заорал Олег. — Погоди, не выключайся! Тут рукопашная! Из-за кадетских классов!

— Что? — Данила понял всё-таки, что просыпается и решил вникнуть в проблему: — Какая рукопашная, какие классы? Июнь только начался, вы там что, ремонт какой затеяли?

— Да какой ремонт, ты что, спишь?! — оглушительно возмутился Олег.

— Я же сказал, что да, — популярно объяснил Данила. И справедливости ради добавил: — Но теперь проснулся. Излагай.

— Уфф… — выдохнул в трубку Олег. — Короче, так. Анатолий Борисович…

— Директор? — напряг память Данила.

— Он… Так вот, он предложил Тимуру ставку в школе. Вести в 10–11 классах начальную военную подготовку — её решением какого-то там областного начальства опять вводят, понимаешь?

— Понимаю, — Данила, всё ещё сидя, поерошил волосы рукой. — И?..

— И ещё сформировать на базе школы два кадетских класса, седьмых — по профилю МЧС и пожарной охраны. Ну и типа куратором тоже Тимура приглашают…

— Он согласен? — поинтересовался Данила, всё ещё пытаясь уяснить себе суть проблемы. Олег зло бросил:

— Да он-то согласен… Педагогический коллектив против.

Нужно было слышать, с каким отвращением произнёс Олег эти безобидные слова — "педагогический коллектив". Словно "подпольные наркоторговцы".

— Роман Романович? — быстро спросил Данила. Олег вздохнул:

72.

— Да он-то как раз… Станислав Викторович! И с ним примкнувшие. Немногочисленные, но активные.

— Не понял, — признался Данила. Олег вздохнул:

— Чтоб в школе тоталитаризмом и не пахло, — пояснил Олег. — Чтоб не калечили детские души. Чтоб Тимура вообще к детям не допускали. Наконец — чтобы часы, которые предполагалось отвести на НВП, отдали на программу по экологии, а ещё лучше — распределили по предметам. Чтоб "Хорт" прикрыли.

— Сейчас приеду, — Данила рывком поднялся и опустил трубку на рычаги старого телефона. Посмотрел вокруг отсутствующим взглядом, словно оказался в чужом доме. Увидел свой ремень с чехлом, из которого торчала рукоятка туристского ножа "Кобра" — он вчера бросил его на столик в прихожей. Данила подался вперёд, молниеносным движением выхватил нож, и со стоном послал тяжёлый клинок через всю прихожую.

Вонзившись со стуком в одну из лестничных балясин, нож расколол её вдоль по всей высоте.

… Никто не знает, откуда берутся трусы.

Нет, правда. Это никому не известно, а между тем очень серьёзная, возможно даже требующая детального изучения.

Человека могут дразнить "маменькиным сынком" или "ботаном" — но "маменькин сынок" или "ботан" не обязательно трус. Обратных примеров — сколько угодно. Наличие трусости не определяется очками на носу, книжкой под мышкой или наоборот — постоянно пребывающей во рту жвачкой и неудержимым стремлением держать родителе подальше от дневника.

Дети к трусам беспощадны — я имею в виду мальчишек. По их максималистскому мнению, трус не имеет права на обращение с ним, как равным, пока не докажет, что стал смелым. Многим потенциальным трусам такое отношение помогает — они прячут свою трусость, первыми лезут в опасные предприятия сверстников. Боязнь насмешек и трусость за свою слабость как бы загоняют трусость в подполье — глубоко-глубоко, откуда она и нос не смеет высунуть. И получается даже большая храбрость, чем у тех, кто наделён ей от природы.

Но есть другая категория людей. У них страх доминирует над всем — страз боли, страх темноты, наказания, более сильных сверстников. Чаще всего они даже не пытаются со своими страхами бороться, или их попытки очень вялые, для виду. Зачастую ещё и родители, близкие упорно ограждают от конфликтов, драк, споров, ссор со сверстниками, оберегают "ранимую детскую психику", а на самом деле — просто потакают развивающейся трусости. В детском, подростковом коллективе такой мальчишка — изгой. Точнее, он просто ВНЕ коллектива. Но трусом быть никому не хочется. И вот такой несчастный придумывает сам для себя утешительную сказочку о своей исключительности. А близкие — кто же не любит своё чадо? — его укрепляют в этой уверенности. Ты — НЕ ТАКОЙ, как все. Лучше. Умнее. Они тебя просто понять не могут, завидуют, поэтому и не дружат.

А на самом-то деле — кому охота дружить с трусом, да ещё если у труса раздутое самомнение?

Но вот и детство прошло, и не подросток перед нами — юноша. А чем старше становится человек, тем легче ему скрывать свою трусость, тем

73.

меньше вокруг него открытых конфликтных ситуаций. После школы — ВУЗ, часто — в другом городе, где его никто не знает. Армия — ни в коем случае! Армии такой парень боится до физических судорог, она представляется ему той же школой, где все его недостатки вылезут наружу — вот только там не будет уютного дома, в котором можно поплакаться и укрыться от неприятностей. В армии не притворишься — а именно этим такие люди и занимаются. И успешно занимаются! Больше того — учатся они чаще всего прилежно, хорошо. Ещё бы! От этого ведь зависит, можно ли дальше будет носить маску — или реальная и весьма грубая жизнь снова показать настоящее плаксивое лицо? Заставит — сама мысль об этом невыносима, она снова отбрасывает труса в годы безжалостных детских дразнилок и безответных лупцовок…