Скоро полночь. Том 2. Всем смертям назло - Василий Звягинцев

– Идея ясна, – кивнул Воронцов. – На самом деле, смешно браться за работу синхронного переводчика на научном симпозиуме по международному морскому праву, владея лексиконом Эллочки…

– И даже Фимы Сóбак, – согласился Новиков.

Теперь в недоумении оказался Скуратов. «12 стульев» ему прочитать негде было.

– Ну, пока время терпит – работай, – сказал Шульгин. – А нам, пожалуй, пора к деду Косте наведаться…

На Валгаллу теоретически попасть было совсем нетрудно. Выставить три верньера в нужные позиции, минутное ожидание накопления заряда в конденсаторах – и готово! Однако Олегу пришлось повозиться несколько часов, настраивая машину с учетом всех случившихся до того нарушений метрики пространства и времени, сдвигов и деформаций, вызванных включением чужих систем, а равно и возможного присутствия у входа и выхода канала неприятельских следящих устройств.

Ему нужно было найти единственную пространственно-временную точку. Ни раньше, ни позже, ни правее, ни левее. Желательно – примерно через неделю после прибытия туда Удолина с пленником и соратниками. Совсем ни к чему было встретить там самих себя в любых предыдущих реинкарнациях, явиться в дни, когда там проживала (будет проживать) семья наркома Шестакова и бывший старший лейтенант Власьев, пересечься с неперевоспитанными Дайяной и Лихаревым.

Сложная задача – исключить (или должным образом компенсировать) пресловутый принцип неопределенности. Примерно как автоматическая посадка на Луну ракеты с луноходом. При вычислительной технике и системах управления тысяча девятьсот семидесятого года.

И все-таки решаемая.

Немного поспорили, кому именно идти в очередной поход. Хотели все, кому довелось пожить на «первой Валгалле»: у кого тяга к очередным приключениям, у кого просто ностальгия. Левашова и Скуратова отсекли сразу. Один должен обеспечивать стационарную СПВ-систему с парохода (мало ли что может случиться), второй – продолжать работу с дуггуром.

И Воронцову с Натальей лучше было оставаться на месте. Тьфу-тьфу, но одна дурацкая случайность, от шальной пули до нападения суперкота, лишит их единственного моряка, командира корабля и военно-морской базы.

– Тебе, Антон, пожалуй, тоже не стоит, кто его знает, как Дайяна, если встретимся, и ее курсантки на твой фенотип отреагируют, – сказал Новиков тоном приказа. И, слегка смягчая, добавил: – Если мы не вернемся, на Земле больше толком распорядиться некому. С учетом жизненного опыта.

Вроде и в шутку, а ведь совершенно правильно по сути. Не вернуться можно очень легко, и кто тогда останется координатором, понимающим в человеческих и нечеловеческих проблемах?

– А я? – вмешался Ростокин, до этого не проявлявший активности. – Я у вас там никогда не был. Хотелось бы. И пригодиться могу.

– Спора нет, – ответил Шульгин, будто впервые в жизни оглядывая мощную фигуру Игоря. – Можешь. Проявил. Доказал. Корреспондент, опять же.

А не доживем, мой дорогой,Кто-нибудь услышит, вспомнит и напишет,Кто-нибудь помянет нас с тобой.

– Александр, – с возмущением ответила на его цитату из «Застольной»[34] Алла, – что у тебя за настроение?

– Нормальное у него настроение, – с усмешкой, не очень понятной для девушки, родившейся на восемьдесят лет позже, ответил Новиков. – Ты тоже жена журналиста, так послушай текст целиком…

Своей гитары у Андрея под рукой не было, но в углу салона, на подиуме имелся электроорган, совмещенный с синтезатором и выведенный на восемь колонок по всем переборкам. Перекинув несколько тумблеров, Новиков выбрал нужный режим. Наклонил поудобнее микрофон. Откинулся на спинку и начал играть…

Хорошая все-таки техника, что угодно позволяет изобразить.

Аккомпанемент семиструнки, на заднем плане поддерживаемой словно бы неуверенными, но четко в такт попадающими переборами трофейного «Хохнера».[35] Где-то вдали едва слышны звуки отдаленного боя. И при этом специфическая акустика большой землянки, где слушают песню, дышат, шаркают по полу подошвами сапог, гремят кружками и звенят стаканами десяток хорошо отдыхающих, до следующего боя, офицеров.

Кто поближе годом рождения к тому времени, кто с детских лет помнил документальные и наскоро снятые в Алма-Ате художественные фильмы военных лет, сразу проникся настроением. Для остальных получилась экзотика. Тем более, что и тональность своего голоса Андрей подрегулировал, как надо. Что-то среднее получилось между Бернесом, Крючковым и им самим.

– От Москвы до БрестаНет на фронте места,Где бы не скитались мы в пыли,С «лейкой»[36] и блокнотом,А где и с пулеметомСквозь огонь и стужу мы прошли.

Без глотка, товарищ,Песню не заваришь,Так давай за дружеским столомВыпьем за писавших,Выпьем за снимавших,Выпьем за шагавших под огнем!

Есть, чтоб выпить, повод —За военный провод,За «У-2», за «эмку»,[37] за успех…Как пешком шагали,Как плечом толкали,Как мы поспевали раньше всех.

От ветров и водкиХрипли наши глотки,Но мы скажем тем, кто упрекнет:– С наше покочуйте,С наше поночуйте,С наше повоюйте пятый год!

Там, где мы бывали,Нам танков не давали.Репортер погибнет – не беда.Но на «эмке» дранойИ с одним «наганом»Мы первыми въезжали в города.

Помянуть нам впоруМертвых репортеров.Стал могилой Киев им и Крым.Хоть они пороюБыли и герои,Не поставят памятников им.

Так выпьем за победу,За свою газету,А не доживем, мой дорогой,Кто-нибудь услышит,Снимет и напишет,Кто-нибудь помянет нас с тобой.

Жив ты или помер —Главное, чтоб в номерМатерьял успел ты передать.И чтоб между прочим,Был фитиль[38] всем прочим.А на остальное – наплевать.

Андрей замолчал, только орудийные раскаты и пулеметные очереди еще слышались из динамиков, медленно затухая. Потом внезапно прорезалась мелодия «Прощание славянки», наигрываемая на одной трубе, и тоже стихла.

Новиков давно не исполнял для широкой аудитории песен, ни своих, ни чужих. Сейчас это неожиданное выступление произвело впечатление и на тех, кто раньше его уже слышал, а особенно на тех, кто услышал впервые. Дело ведь не в голосе, дело в теме. Попасть нужно. Андрей попал.

Оваций не было, но реакция случилась вполне достойная.

– Слышь, Игорь, – сказал Шульгин, докуривая сигарету, – у тебя дома тоже полно военных журналюг, ты им при случае изобрази. Глядишь – понравится. Хочешь – за свою выдай. Константин Михайлович не обидится, а окружающие лучше примут. Известно.

– О чем ты говоришь! Чтобы я, и… А почему я вообще раньше этого не слышал?

Новиков предпочел сохранить лицо спокойным.

– Ты в библиотеку на досуге загляни. Симонов – в черных переплетах, Гумилев – в темно-зеленых. Лермонтов – в желтых. Полистай от скуки. Еще Денис Давыдов когда-то был, и совсем незначительные авторы, вроде Языкова и Баратынского. В школе не проходили? И проходили что-нибудь вообще?

– Андрей! – предупреждающе сказала Ирина.

– Да я что? Я ничего. Не проходили – и не надо. У них своих писателей и поэтов за полтораста лет столько расплодилось! Я их тоже не читал. Потому вечер лирической песни считаем законченным. Если по делу – Игоря с собой возьмем. И тебя тоже. Больше – никого. И обсуждать нечего.

На его слова обиделась только Алла. Ей как раз на Валгаллу очень хотелось. Так она и сказала:

– Я ничуть не слабее вас и видела не меньше. Правда, Игорь?

Апелляция была неубедительная. Даже для Ростокина, тем более – для «Боевых магистров» (так Шульгин, Новиков, Берестин, Воронцов, Левашов иногда в шутку друг друга называли. Вспоминая дона Рэбу). Знали они, чем ее подвиги закончились.

Обошлись без слов, хватило взгляда Шульгина, чтобы предложить Ростокину самому решать свой внутрисемейный вопрос, не заставляя остальных тратить очень небольшой запас миролюбия и альтруизма.

В Левашова верили. Если бы не верить, так поумирать полагалось всем причастным еще в теплом, дождливом, пахнущем липами последнем советском лете. (Ах, какое чудесное было лето восемьдесят четвертого!) Или – перестать быть в заданном качестве, что почти одно и то же.

Однако «принцип неопределенности» – штука весьма неприятная и с трудом преодолимая. Либо ты промахиваешься по времени на месяц или неделю, либо пространственно – от километра до тысячи. По горизонтали – ладно, даже и пешком дней за десять компенсировать можно, а если по вертикали?

Отчего Новиков с долей недоверия когда-то отнесся к попытке Левашова отправить Ирину на поиски Берестина в плохо представимый параллельный июль. Из другого февраля. Ему, по-простому сказать, выбор делать было не очень трудно. Подумаешь, вдруг выяснится, что ты на этом свете даже и не рождался. Горевать некому и не о чем. Вот если перед непременной смертью тебя на дыбу вздергивают, колесуют, жгут на медленном (какой садизм у просвещенных европейцев – именно на медленном) огне – это неприятно.[39]