Признак высшего ведьмовства - Надежда Первухина

Зося жила, как пела — звонко, чисто, без фальши. И в людях она ни фальши, ни грязи душевной не видела. Не думала Зося, что станут ей завидовать настолько, что… Но все по порядку.

Зося стала петь в церковном хоре. Теперь у нее совсем не оставалось времени на игры и вообще то, что называют детством: с утра — пение в церкви на богослужении, потом домой — приготовить завтрак и обед отцу (мама уже ушла), с полудня до трех — занятия в обычной школе, с трех до половины шестого — в музыкальной, а в шесть вечера Зося опять стоит на церковном клиросе и поет, не ведая ни усталости, ни голода. После церкви она идет домой — готовить уроки, возиться по хозяйству — и молится при этом, чтоб

отец был трезвым и добрым, потому что он с каждым годом все больше озлоблялся на судьбу и на двух жен-шин — жену и дочь, терпеливо несущих на себе бремя его доли.

Зося жила без устали — какая усталость в тринадцать лет! Да еще и голос, волшебный ее голос словно давал ей силы, укреплял и возвышал над суетой. Особенно чувствовала это Зося, когда пела в церкви — литургию или всенощную, — тогда казалось ей, что голос возносит ее под самый купол и вместе с ней возносит молящихся, подсвечники с пылающими свечками, иконы, старенького священника… Словно голосу даны ангельские крылья, и он летит прямо к престолу Всевышнего. Марфа Ивановна, регент, за любую ошибку в партии пилившая хористок на чем свет стоит, при звуках Зосиного голоса даже будто преображалась, как кто-то метко сказал, «из волчати в овчати». А еще Зося была самой юной хористкой, потому ее баловали все кому не лень, на клиросе — приносили гостинцы, кое-кто из женщин — одежду своих подросших дочек, словно переместились они все во времена существования общин ранних христиан, где тоже все было без зависти, неприязни, с любовью и заботой о ближнем.

И все было хорошо до тех пор, пока Зосе не начали сниться Сны.

Девочке всегда снились сны — очень яркие и динамичные, что, как говорила их школьный психолог, свидетельствовало о «большом творческом потенциале» ее натуры. Сны всегда были разные, иногда страшные, иногда веселые, иногда смущающие (вроде того, где Зосе снилось, что ее носит на руках десятиклассник Дима Андреев), но они рассыпались в прах, не оставляя в памяти следа, едва девочка просыпалась.

Но иные Сны… Они не уходили и не забывались после пробуждения. Они оставляли во рту гадкий металлический привкус, будто лизнул медную ручку. Они портили настроение и даже голос делали бесцветным и тусклым (это замечала только Зося, другим казалось, что она по-прежнему поет, будто небесный херувим). А еще у девочки появилось неодолимое желание записывать эти свои Сны. Она купила толстую тетрадку в черной клеенчатой обложке и вывела на первой странице:

Зося Маковцева

Мои Сны

И записала свой первый Сон. Только не словами, а нотными знаками, которые словно сами собой выходили из-под ее пера.

Первый Сон был таким. Зосе снилось, будто она глухой ночью (фонари на улицах погашены, кругом стоит мертвая тишина, даже собаки не лают) почему-то идет на улицу Академика Водопьянова, где расположено (она знает) здание Сбербанка России, Щед-ровское отделение. Это двухэтажное, все из стекла и бетона, новое здание тоже погружено в ночную тьму. Но едва Зося поднимается по гранитным ступеням и подходит к дверям, все здание мгновенно освещается изнутри. Только не обычным светом, а светом тысяч и тысяч свечей, но горят они не радостно и торжественно, как в церкви. Горят страшно, мертвенно и нереально. Впрочем, это ведь Сон.

Зосе не хочется входить в здание Сбербанка, хочется, наоборот, бежать от него со всех ног, но двери перед нею открываются, и неведомая сила понуждает сделать шаг, а потом другой в глубину пустого, страшного здания. Зося не раз бывала в Сбербанке с мамой в реальности, днем, и знает, что ничего ужасного в этом

учреждении нет. На стенах, облицованных пластиковыми панелями, висят плакаты и образцы заполнения разных документов, прилавок с рядом окошечек (над окошечками надписи: «Обмен валюты», «Прием платежей», «Контроль вкладов»), совсем обычный, немножко похожий на магазинный, только с него свисают на ниточках авторучки (чтобы клиенты по ошибке с собой не прихватили, объясняла мама). И за окошечками сидят обыкновенные тетеньки, и даже совсем молоденькие, вроде той, что оформляла пенсионный вклад для папы…

Но сейчас, в ее Сне, внутренности Сбербанка выглядят иначе. Из стен, словно корявые ветки, растут черные подсвечники поддерживают сотни тонких, бледно горящих свечей. Да и сами стены изменились: они из глухого, без отблеска, темного камня, наводящего на страшные мысли о смерти и тлении. Пол, тоже черный, выложен мозаикой из кусочков кроваво-красного стекла. Мозаика гласит:

«Оставь надежду, всяк сюда входящий».

Пол ощутимо дрожит. Иногда из щелей меж кусочками мозаики вырывается со свистом вонючий пар или язычок пламени. Зосе страшно на него ступить, но опять невидимая, злая сила толкает ее в спину, и девочка идет вперед, к прилавкам, которые теперь вовсе не прилавки, а нагромождения иссохших, почерневших, слежавшихся человеческих скелетов. Из этих нагромождений кое-где торчат скрюченные руки, зажимающие в пальцах черные таблички с надписями — снова чем-то кроваво-красным. Зося читает и бледнеет от ужаса: «Прием проклятых душ», «Обмен грехов», «Контроль за Сделками» и, наконец, «Оформление Договора».

Сила снова подталкивает девочку, но теперь Зося еще и слышит мертвый, шипящий голос:

— Тебе туда!

И Зося оказывается у таблички «Контроль за Сделками».

Тут же по другую сторону нагромождения из скелетов появляется жуткое существо. Зося вздрагивает: существо выглядит как свежесодранная волчья шкура, а на месте глаз у него две дырки, из которых сияет злой багровый свет.

— Пришла? — спрашивает у девочки волчья шкура.

— Да, — отвечает Зося. — Но я не хочу.

— Твоего желания никто не спрашивает. Ты здесь потому, что нарушила условия Сделки.

— Какой Сделки? — вскрикивает Зося. — Я никаких сделок не заключала! Я ничего не понимаю! Отпустите меня!

Тут волчья шкура превращается в человеческий скелет, в отличие от прочих здешних скелетов — гладкий, белоснежный и словно отполированный. На скелете пламенеет алая шелковая мантия, а глазницы плещутся холодным голубым светом. Скелет скалится:

— Не заключала? Ах какая короткая у нас память, оказывается! Ах как, оказывается, мы умеем лгать и не краснеть в тринадцать-то лет! Постыдилась бы, Зосе-нька!

— Я ничего не понимаю! — в отчаянии повторяет Зося.

— А тут и понимать нечего, — продолжает скалиться скелет. — Ты нарушила условия Сделки. Какой Сделки? А вот какой!