Небо над бездной - Полина Дашкова

— Что значит — почти? Он был в сознании?

— Не совсем. Он говорил, но не со мной, а с Таней, — она зевнула и пригладила взлохмаченные светлые волосы, — я должна была решить за него. То есть он просил, чтобы решила Таня. Зайдите к нему, только тихо. Он спит.

В спальне горела тусклая лампа. Агапкин дышал тяжело, хрипло. Лоб его был влажным и горячим.

— Тридцать восемь и два, — прошептала Соня.

«Неделю держится высокая температура, потом выпадают волосы, шелушится кожа, слезают ногти», — вспомнил Петр Борисович и спросил тоже шепотом:

— Все-таки как у вас оказался препарат?

— Пойдемте, выпьем чаю, я расскажу.

Савельев курил на кухне. Чайник закипал. Соня села и заговорила бесстрастным, ровным голосом. Выложила почти все, только не коснулась проблемы реального возраста Хота и не упомянула имени Дассам. Когда стала рассказывать, как умирал Макс, заплакала, извинилась и вышла. Вернулась через пять минут, умытая, спокойная.

Пока она говорила, Петр Борисович то и дело открывал рот, чтобы задать вопрос, но сдерживался. Соня просила не перебивать. Когда она замолчала, он опять открыл рот, но почему-то все вопросы испарились, остались лишь эмоции, которые невозможно выразить словами.

Паузу заполнил Савельев. Его низкий, сиплый голос звучал так буднично, словно во всем происходящем не было ничего особенного.

— Жучки в квартире Софьи Дмитриевны уже нашли, там сейчас работают наши специалисты, — сообщил он, — ни на одной подстанции «скорая» с таким номером не числится. Эммануил Зигфрид фон Хот родился в тысяча девятьсот тридцать пятом году в немецком городе Марбурге. Ныне гражданин Швейцарии, профессор, египтолог, специалист по семиотике, прилетел в Москву позавчера из Берна, по туристической визе. Живет на частной квартире, адрес установить не удалось.

— Стоп! — Кольт поднял палец. — Если он объявился в Москве, мы можем попробовать привлечь его к ответственности через Интерпол. В Германии это не удалось…

— Здесь тоже не удастся, — перебил Савельев, — у господина Хота нет и никогда не было яхты. За последние два года он ни разу не посетил Германию.

— Петр Борисович, вы же сами недавно говорили, похитителей моих не найдут, — добавила Соня, — мы уже убедились, все это бесполезно и даже опасно. Помните, как следователь в Германии предлагал мне пройти обследование у психиатра?

— Помню, — буркнул Кольт, — это действительно было неприятно.

— Не то слово. Так что лучше не суетиться, вести себя так, будто никаких имхотепов не существует. Честно говоря, я очень устала от них, мне нужна передышка.

Кольт хмуро молчал несколько секунд и вдруг хрипло выкрикнул:

— Слушайте, а вы уверены, что в склянке, которую подбросил вам этот псих, действительно был препарат?

— У меня дома есть микроскоп, разумеется, я проверила, — сказала Соня.

— Проверили, — повторил Кольт, немного остывая, — прямо дома у себя проверили. Но ведь они могли увидеть, догадаться, чем вы занимаетесь.

— Нет, Петр Борисович, не могли. Видеокамер в квартире нет, — успокоил его Савельев.

Еще немного подумав, Кольт задал следующий вопрос:

— Вы верите в эту ахинею про разжигание вражды между мужчинами и женщинами?

— Я не могу пока вам ответить. Я самой себе не могу ответить. Большевизм и нацизм тоже многим казались ахинеей. Мало кто воспринимал их как серьезную угрозу мировому порядку, а потом оказалось, что напрасно. И уже поздно было исправить ошибку. Что, если сейчас тоже ошибка?

Петр Борисович испуганно уставился на Соню. Губы его задрожали и растянулись в кривой усмешке.

— Сейчас весь мир озабочен нарастанием экономического кризиса, какая, к черту, война между мужчинами и женщинами? Люди думают о своих кошельках, безработица грядет.

— А это как раз отличный фон для такого рода деятельности. Чем больше у людей проблем, тем проще манипулировать их сознанием, — объяснила Соня.

— Вы собираетесь спасать человечество от третьей мировой войны? — спросил Кольт.

— Конечно. И надеюсь на вашу финансовую поддержку. Вы как, готовы?

— Я… Нет…

— Нет? — Соня изумленно подняла брови. — Неужели человеку, который хочет продлить свою жизнь еще лет на сто, безразлично, в каком мире придется жить? Или денег жалко?

— Соня, я не совсем понимаю, вы…

У Кольта стало такое лицо, что, глядя на него, Савельев и Соня тихо рассмеялись.

— Ну, ладно, — сказала Соня, — не бойтесь, Петр Борисович, я не страдаю мессианским бредом.

— То есть вы не станете делать того, к чему призывал вас этот несчастный доктор Макс? — Кольт облегченно вздохнул. — Кстати, как вам кажется, его убежденность, что Хот умрет и сам он умер бы от вливания, имеет какую-то реальную подоплеку?

— Вряд ли он это просто выдумал.

— Кто еще может умереть, он вам поведал?

— Нет. Он назвал только себя и Хота.

— Ну, а как насчет благоприятного прогноза? Есть хоть кто-то, кому, по его мнению, вливание продлит жизнь?

— Он почему-то был уверен, что меня паразит не убьет.

— Вас? — Кольт принялся бесцеремонно разглядывать Соню, словно она была неодушевленным предметом, статуей или картиной.

Глаза его ощупывали ее лицо, шею. Соня вздохнула и отвернулась. Савельев едва заметно покачал головой.

— Сколько вам лет? — спросил Кольт, прервав наконец это неприятное разглядывание и молчание.

— Тридцать.

— Выглядите моложе. Извините, раньше я не замечал этого, но на вид вам не больше двадцати двух.

— Спасибо, — Соня принужденно улыбнулась, — мне кажется, вы ошибаетесь. Я выгляжу на свои тридцать, а когда устаю и не высыпаюсь, даже старше, на все сорок.

— Вы, правда, Сонечка, выглядите очень юной. Я, когда вас впервые увидел, не мог поверить, что вы кандидат наук, подумал — студенточка, совсем девочка, — сказал Савельев и весело подмигнул.

— В таком случае вы, Дима, вообще младенец! — Соня хмыкнула. — Не буду говорить, что я подумала, когда увидела вас.

— Не надо, не говорите, я и так знаю. Вы ничего не подумали, вы безумно обрадовались, когда меня увидели. Никаких мыслей, только эмоции.

— Вы уверены?

— Конечно! Может, никто никогда не радовался так искренне моему появлению, ну, разве что мама, когда я родился.

— Ох, Дима, я ее понимаю. Родить ребеночка, такого мощного, симпатичного, вот уж действительно радость. А потом вы росли послушным, правильным толстым мальчиком и маму свою продолжали радовать.

— Я старался, тем более отца не было, она одна меня растила. Я ее защищал, оберегал. Она такая тоненькая, хрупкая. На вас очень похожа. Но, между прочим, толстым я не был, я спортом занимался и не ел сладкого. Я и сейчас не толстый, это у меня мышечная масса.