Готические истории - Монтегю Родс Джеймс

Скруп ответил громкими угрозами, ругался на чем свет стоит и напомнил о давнем обещании отправить прощелыгу-брата на виселицу. Однако тяжба не на жизнь, а на смерть, так и не начавшись, закончилась неожиданным миром. Скруп скончался, не успев даже оставить указания для посмертной атаки на брата. Его сразила сердечная болезнь, внезапная и неотвратимая, как пуля.

Чарли не скрывал восторга. Бурная радость его вызывала косые взгляды окружающих. Дело объяснялось не только природным злорадством; прежде всего, с души Красавчика свалилось бремя тайных страхов. К тому же ему выпало неожиданное везение: не далее как за день до смерти Скруп уничтожил завещание, по которому оставлял все свое имущество до последнего фартинга совершенно постороннему человеку. Через день-другой он намеревался составить новое завещание, в пользу того же лица, обременив наследование непременным условием: успешно завершить судебный процесс против Красавчика Чарли.

В результате имущество Скрупа безо всяких условий перешло к его брату Чарли. Тут было чему радоваться. Однако нельзя забывать, что половина жизни Чарли ушла на взаимные нападки и оскорбления; ненависть к брату въелась слишком глубоко. Красавчик Чарли был злопамятен, в сердце его выстраивались самые разнообразные планы отмщения.

Он с удовольствием запретил бы хоронить брата, согласно желанию того, в старинной Джайлингденской часовне; однако поверенные покойного оспорили его право распоряжаться телом усопшего, да и сам он понимал, что, посмей он отменить похороны, на которых будет присутствовать весь цвет местного общества, связанный с родом Марстонов давними дружескими узами, разразится грандиозный скандал, который отнюдь не прибавит ему уважения в свете.

Однако Чарли категорически запретил слугам присутствовать на похоронах и предупредил, подкрепляя свои слова несусветными ругательствами, что всякий, кто посмеет его ослушаться, будет в тот же вечер с позором изгнан из хозяйского дома.

Вряд ли кто-нибудь из слуг, за исключением верного Купера, отнесся к запрету всерьез, тем более что такие развлечения нечасто случаются в сельской глуши. Купер, однако, был весьма обеспокоен тем, что старшего сына покойного сквайра хоронят в старинной семейной часовне, а обитатели Джайлингден-Холла не желают отдать усопшему последние почести. Он спросил хозяина, не намерен ли тот выставить в дубовой гостиной хоть какое-нибудь угощение на случай, если в дом заедет кто-то из поместных дворян, желающих почтить память отпрыска древнего рода. Однако сквайр лишь грязно обругал его, велел знать свое место и отдал приказ не только не устраивать никаких приготовлений, но и, напротив, сообщать гостям, буде те явятся, что хозяина нет дома, то есть фактически выставить их вон. Купер упорно возражал, сквайр разозлился не на шутку; в конце концов, разразившись проклятиями, он схватил шляпу и трость и выскочил из дома. В ту же минуту в конце аллеи показалась похоронная процессия, направлявшаяся к часовне со стороны таверны «Старый Ангел».

Старый Купер неутешно метался по поместью и из ворот пересчитывал экипажи. Когда похороны окончились и процессия отправилась в обратный путь, он вернулся в парадную залу. Дверь была открыта, внутри, как обычно, никого не было. Не успел он войти, как к дверям подъехала траурная карета. Из нее вышли два человека в черных плащах, с креповыми лентами на шляпах, и, не оглянувшись по сторонам, направились по лестнице в дом. Купер медленно направился за ними. В дверях он оглянулся – кареты не было; дворецкий решил, что она, наверно, обогнула дом и поехала во двор.

Следом за двумя незнакомцами в трауре Купер вошел в дом. В парадной зале его встретил слуга, сообщивший, что джентльмены в черных плащах прошли через вестибюль и, не снимая шляп и не спрашивая позволения, поднялись по лестнице.

Странное самоуправство, подумал честный Купер и пошел наверх, чтобы выяснить, в чем дело.

Но незнакомцев нигде не оказалось. С этой минуты дом потерял покой.

Очень скоро в доме не осталось ни одного слуги, не замечавшего, что творится неладное. В коридорах звучали невидимые шаги, приглушенные голоса; из-за углов галереи, из темных ниш доносился тихий смех, угрожающий шепот. Служанки, посланные с поручением, возвращались ни с чем, напуганные до смерти, и получали нагоняй от тощей миссис Беккет, считавшей подобные рассказы досужей выдумкой ленивой прислуги. Однако вскоре даже несгибаемой миссис Беккет пришлось изменить свои взгляды.

Голоса начали тревожить и ее, причем, что самое худшее, непременно во время молитвы, времени которой пунктуальная дама не пропускала ни разу в жизни, и бесцеремонно обрывали ее. Стоило ей опуститься на колени, как откуда-то начинали доноситься обрывки слов и фраз, переходившие, по ее уверениям, в угрозы и страшные проклятия.

Голоса звучали не только в спальне экономки. Бедной женщине казалось, что они окликают ее прямо из стен, которые в этом старом доме были очень толстыми, раздаются в соседних комнатах, то по одну сторону от ее спальни, то по другую. Иногда они аукали из далеких залов, приглушенные, но все равно грозные, отдавались эхом в обшитых деревом коридорах. Приближаясь, они звучали все громче и яростнее, перебивая друг друга. Едва сия достойная женщина приступала к молитвам, как из-за дверей доносились гнусные богохульства. Она в ужасе вскакивала с колен, и тотчас же голоса стихали, и в ушах у несчастной раздавались лишь гулкие удары ее собственного сердца да звон натянутых нервов.

Спустя минуту после того, как голоса замолкали, миссис Беккет не могла вспомнить ни единого слова из того, что они говорили. Обрывки фраз вертелись в голове, но она никак не могла ухватить общего смысла призрачной речи. Насмешки, угрозы, богохульства, столь отчетливо звучавшие у нее в ушах, забывались в тот же миг. Насмешки и злобная брань ранили бедную женщину тем сильнее, что она, как ни старалась, не могла уловить их значения, лишь в душе оставался неприятный, тяжелый осадок.

Довольно долго сквайр, казалось, оставался единственным человеком в доме, не замечавшим, что творится вокруг. За неделю миссис Беккет дважды собиралась увольняться. Однако благоразумная женщина, прослужившая на одном месте более двадцати лет, обязательно подумает не один раз, прежде чем решится окончательно покинуть дом. Она да старый Купер – последние из слуг, кто помнил, как велись дела при старом сквайре Тоби. Новой челяди было немного, и нанимались они от случая к случаю. Мэг Доббс, служившая горничной, перестала ночевать в доме; в сопровождении младшего брата она уходила по вечерам в отцовскую сторожку, стоявшую возле ворот. Старая миссис Беккет, державшая в ежовых рукавицах всю временную прислугу угасшего Джайлингдена, растеряла весь свой боевой дух и велела миссис Каймс и кухарке переставить свои кровати в ее большую полутемную комнату, где и делила с ними ночные страхи.

Старого Купера эти разговоры выводили из себя. Ему хватало и того, что в