Страх звёзд - Василий Владимирович Воронков

на литийском говорил, как иноземец, слишком правильно и чётко, с едва уловимым акцентом, а глаза его горели безумным огнём, светом звёзд, увиденных в вирте.

Впрочем, в отличие от Лады, Томаш к Бакару ненависти не испытывал. Ненависти тот и не стоил. Просто Бакар всегда оставался Бакаром — пронзительно чужим. Хотя кое-что странным образом объединяло в его глазах Литию и Бакар, непримиримые, как противоположные полюса у магнитов — Томашу постоянно встречались люди, которые вели себя так, словно весь мир ограничивается их душной планеткой, а всё остальное — лишь мираж, иллюзия, отблески света на сетчатке глаз, далёкие и ненужные. Таких людей всё устраивало, теснота собственной клетки никаких беспокойств не вызывала, происходящее за пределами своего замкнутого мирка никак не интересовало — и они, довольно улыбаясь, проживали отведённое им время на ничтожной пылинке в гигантском океане пыли.

Томаш с детства мечтал о космических путешествиях, но для его родителей космос был чем-то враждебным и пугающим — наверное, если бы они могли, то запрещали бы ему смотреть на ночное небо, на горящий фиолетовой звездой Бакар, источник постоянной угрозы. К тому же обеспечить Томашу достойное образование, необходимое для пилотов дальних рейсов, они были не в состоянии — мать постоянной работы не имела, а отец занимался настройкой станков для органической печати и не слишком-то преуспел в профессии. Несколько раз его сокращали — и они жили втроём на нищенское пособие. Томаш хотел поступить в военное училище, на аэрокосмическое отделение — и не прошёл по конкурсу. Даже устроиться техником на какой-нибудь грузовоз ему не светило — без дорогого специального образования.

Мать умерла от кровоизлияния в мозг, когда Томашу едва исполнилось восемнадцать. Отец тогда пристрастился к тинктуре. Из тех нескольких лет, что Томаш провёл с отцом, больше всего ему запомнился один тусклый вечерок. Отец с набрякшими под глазами синяками сидит за кухонным столом, уставившись на пустую бутылку из-под тинктуры, как будто надеется, что она вновь наполнится под его взглядом, и бормочет о том, что жизнь стала слишком тяжёлой, что честным труженикам, вроде него, не остаётся места, а всё вокруг захватывают иммигранты и приживалы, которые только и могут, что обманывать да воровать. Страдальчески вздохнув и оторвав наконец глаза от пустой бутылки, отец говорит, что им надо куда-нибудь уехать, подальше от города, на фермы — туда, где настоящая жизнь — и начать всё сначала. Томаш молча кивает (спорить с пьяным отцом — затея не из лучших), но сам понятия не имеет, чем отец собирается на этих фермах заниматься — видимо, пить тинктуру, как и раньше. Однако именно бутылка из-под тинктуры — подороже, чем обычно, с ровно наклеенной этикеткой — как-то невольно притягивает его взгляд.

Томаш тогда уже строил планы купить собственный корабль — скорее, в шутку, чем всерьёз — и летать, куда захочется, хоть на Бакар. И если на старенькую тарку он мог бы заработать лет за двадцать беспросветного труда, то откуда брать на её содержание деньги он, к сожалению, не имел ни малейшего понятия. Пока не поинтересовался стоимостью тинктуры на Бакаре.

Поначалу он даже не мог в это поверить. Бутылка крепко выдержанной, которую обычный работяга вполне мог позволить себе пару раз в год — на день рождения или другое пьяное торжество — на Бакаре, без всяких преувеличений, стоила целое состояние. Причина была, как догадывался Томаш, совсем не в выдающихся вкусовых качествах любимого пойла его папаши — выдержанная больше десяти лет тинктура отдавала горечью и обдирала глотку. Натуральный напиток, изготовленный по унаследованной с Земли технологии из растительного сырья, полностью и беспрекословно запрещённый на Бакаре — как и весь другой алкоголь — представлял собой некий статусный атрибут, дорогостоящую цацку, которую могли себе позволить только очень состоятельные бакарийцы. Причём сами его зачастую даже не пили.

Томаш стал ошиваться в барах при космодромах, слушал пьяные россказни от самопальных капитанов, почти полностью состоящие из тупого вранья и задиристого бахвальства, и пытался найти в них крупицы правды. Всё сводилось к тому, что кто-то когда-то умудрился провезти через кордон бутылочку-другую тинктуры — и несказанно с этого обогатился (продолжая, тем не менее, носить задрипанную форму и торчать сутками в горклой питейной). Официально ввоз тинктуры карался на Бакаре смертной казнью, и никто, как подозревал Томаш, головой рисковать не торопился, хотя разбогатеть с бутылки обрыдлого пойла мечтал, разумеется, каждый второй, если не первый.

Томаш работал в печатном цехе и умудрялся откладывать немного денег несмотря на то, что отец постоянно клянчил у него на тинктуру. Когда Томашу исполнилось двадцать лет, отец после дикого перепоя слёг с инфарктом. Из больницы он уже не вышел, и Томаш остался один. Он и сам пристрастился к тинктуре — надо же было чем-то занимать долгие вечера. Томаш понимал, что пройдёт ещё немного времени, и он уже никогда не вырвется с Литии.

Как-то Томаш познакомился в баре при космодроме с пилотом небольшого частного судна, занимавшегося перевозкой органических материалов для печати. Они разговорились, сидя за стойкой. Пилот был старше Томаша всего на несколько лет, хотя волосы у него уже заметно поседели — можно было подумать, из-за постоянных перегрузок перестаёт вырабатываться меланин.

Звали пилота Вукашин.

Выпив порций пять тинктуры, Томаш осмелел и предложил ему сделку. Он оформляет визу, платит за перелёт и берёт с собой ящичек крепко выдержанной. В случае чего избавиться от полдюжины бутылок труда не составит. А если уж совсем не повезёт, отвечать перед суровыми бакарийскими законами придётся только ему, Томашу — он же обычный пассажир, а не член экипажа. Более того, Томаш был готов отдать все деньги с продажи бутылок, весь свой заработок.

Вукашин посмотрел на него и покрутил пальцем у виска.

— С психами не работаем!

— Если всё выйдет, — сказал Томаш, — полетим снова. И тогда уже пятьдесят на пятьдесят.

Вукашин поморщился так, словно Томаш ему на ногу наступил.

— Визу ты, пацан, как оформишь? В мечтах, что ли? И на грузовоз пассажиров не берут. У нас всю команду, — он потыкал в стойку пальцем, перебирая пункты в воображаемом списке, — поимённо разберут и, если там кто лишний окажется, тут же всех строем на полный досмотр поставят. Так что хреновый план у тебя! Ой, хреновый!

Лицо у Томаша вытянулось. Он осушил свой стакан, чувствуя, как в терпкой горечи тинктуры растворяются его мечты.

— Хотя я не капитан, мне-то что, — сказал Вукашин, прихлёбывая тинктуру. — Могу тебя с Аскаром свести, пусть тоже поржёт.

— Это ваш капитан? —