Евангельские мифы - Джон Маккиннон Робертсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рис. 26. Помазание фараона богами Гором и Тотом с головами ястреба и ибиса.
Если только акт миропомазания был, действительно, воспринят еще первоначальной ритуальной мистерией о жизни, смерти и воскресении богочеловека, то изображение этого акта могло подвергнуться тому же варьированию, что и евангельский рассказ об этом акте. В одной общине акт миропомазания мог изображаться очень сухо и бледно, как голый ритуальный акт, в другой — инсценировка этого акта могла носить более патетический и эмоциональный характер, причем ассоциация близкой смерти спасителя с самим актом помазания могла вызывать обильные слезы у женщин древнего Востока, горестный плач которых был неотъемлемым элементом всякого древнего культа, в котором центральной фигурой был страждущий богочеловек. Таким же путем могла возникнуть и идея помазания, «приготовляющего Иисуса к погребению». Затем самая манера слезоточивого поклонения в некоторых общинах могла побудить к замене помазания головы спасителя помазанием ног спасителя и омовением их слезами. Совершенно непринужденно могло выплыть в какой-нибудь позднейшей стадии этого мифа и представление о «некоей женщине», как о грешнице[68]. Сотни «языческих» мифов с их вариантами возникли именно таким путем, а ведь христизм является ничем иным, как выросшим на почве иудаизма новоязычеством (неопаганизмом).
XVIII. Езда на ослице и на осленке.
Как выше было уже указано, исследователи очень долго держались того мнения, что эта деталь о путешествии Иисуса в Иерусалим верхом «на ослице и молодом осле, сыне подъяремной», основаны на неправильном употреблении слов, при чем здесь неправильно переведено, якобы, тавтологическое еврейское выражение «об осле, сыне подъярёмного осла». Так, мол, написано и у Захарии (IX, 9). Однако, и при таком истолковании рассматриваемое нами место евангелия остается весьма загадочным. Что же оно, так или иначе, должно было означать в действительности?
Истолкование этого места, как свойственной[69] еврейскому языку тавтологии, без указания на существование подобной своеобразной тавтологии в каком-нибудь другом месте ветхого завета, является приемом совершенно произвольным. Евангельский рассказ является мифом, независимо от того количества ослов, которое в нем упоминается. Согласно этому рассказу проповедник Иисус с триумфом въезжает в Иерусалим. «Множество народа» приветствует его кликами: «Осанна сыну Давидову!» и устилает ему путь своими одеждами и пальмовыми ветвями. Ни одна деталь этого рассказа не может быть признана историчной. У Марка (XI) и Луки (XIX, 30) говорится уже не о двух ослах, а только об одном молодом осле, «на которого никто из людей никогда не садился» — деталь тоже явно мифического происхождения. При этом мессия обнаруживает свое ясновидение, когда он говорит своим ученикам, что собственник молодого осла беспрекословно отдаст осленка, услышав слова: «Он надобен господу». В 4-м евангелии тоже говорится об одном осленке.
Почему же эта странная деталь о езде Иисуса сразу на двух ослах, опущенная тремя евангелиями, все же осталась сохраненной у Матфея?
Разрешение этой загадки не в том, что мы признаем эту деталь из Матфея воспроизведением темного выражения из Захарии, а в том, что мы и упоминание Захарии о двух ослах истолкуем, как деталь чисто мифического характера. По всей вероятности, Захария воспроизвел фразу из пророчества Иакова относительно Иуды. У Захарии ослица и молодой осел упомянуты во второй части его книги, однако, консервативные критики относят это место из Захарии к очень древнему периоду. Как бы там, однако, ни было, фраза Захарии совершенно отчетливо показывает, что в еврейских кругах был воспринят вавилонский зодиакальный символ, который впоследствии оказался вплетенным и в миф о Дионисе.
До нас дошел рассказ, согласно которого Дионис, одержимый бешенством, странствует с места на место, но затем встречает на своем пути двух ослов, на которых он переправляется через необозримое болото или через широкую реку. После этого он добирается, наконец, до храма в Додоне, где к нему снова возвращается разум, отнятый у него жестокой Герой. Из благодарности к своим спасителям-ослам Дионис превращает их в созвездие. Этот рассказ является, очевидно, мифом, призванным объяснить простой факт, что созвездие Рака символизировалось у греков двумя ослами. Эти два осла позаимствованы из вавилонской астрологии, где созвездие Рака символизировалось ослом и осленком. Возможно, что миф возник, как истолкование какого-нибудь художественного произведения, изображавшего Диониса едущим на двух ослах.
Вавилонский зодиакальный символ является ключом к целой серии мифов, в которых мы имеем дело с двумя ослами. Дионис на двух ослах является ничем иным, как олицетворением солнца, находящегося в созвездии Рака. Если нахождение солнца в созвездии «Козерога» связано с началом восходящего солнечного движения, то в созвездие Рака солнце входит, достигнув своего апогея. В мифе о Дионисе «два осла» являются символом, означающим период наивысшей теплотворной мощи солнца. В мифе об Иисусе они символизируют период высшего торжества и величия господня и приближение его роковой участи так же, как сатана, «возведший господа на высокую гору», дьявол, модификация Пана-«козла» символизирует выступление мессии на путь славы и страданий. Странное место у Захарии и у Матфея является, таким образом, ничем иным, как использованием астрономического символа, который, по крайней мере, не менее древен, чем Вавилон, где наряду с «козлом», символизирующим восходящее движение солнца, обязательно должен был образоваться и другой символ, связанный с летним солнцеворотом.
Даже и превращение матфеевых «двух ослов» в единственного осла остальных трех евангелий отнюдь не является результатом какого-либо исторического рационализирования евангелистов. Оно объясняется просто эволюцией рассмотренного выше символа. Относительно египтян мы имеем указания, что они изготовляли во время жертвоприношений в месяцах «паипи (паопи)» и «фаофи» лепешки, на которых имелось в качестве эмблемы изображение привязанного осла. Фаофи или паопи (2-ой месяц египетского года) начинался во времена Юлия Цезаря 29-го сентября, т. е. во время осеннего равноденствия. Паини, 10-й месяц, начинался 26 мая и кончался во время летнего солнцеворота, т. е. когда солнце вступало в созвездие Рака. Так как именно летний солнцеворот означал вступление солнца в царство тьмы и ночи, то, очевидно, один осел на египетских лепешках и являлся символом летнего солнцеворота.
У Юстина-Мученика приводится деталь, которая еще больше подтверждает вакхическое происхождение христианского мифа о двух ослах. Юстин говорит о том, что осел был привязан к виноградной лозе, причем он цитирует пророчество Иакова об Иуде: «Он привязывает к виноградной лозе осленка своего». Хотя в четвертом евангелии слова «я — лоза виноградная» вложены в уста Иисуса, но вакхическое происхождение этого символа несомненно. Такого же вакхического происхождения и образ Иуды
