Другой жизни не будет - Мария Нуровская

Ну и, конечно, пришел. Она тут же вскакивает. Поправляет волосы. И объясняет, что интервью с мамой для женского журнала. Что всех очень интересует, как великие люди живут. И чьи они дети. Может, он что-нибудь от себя бы добавил? И рукой к своим волосам. А они такие красивые, пушистые. И вообще она женщина интересная. Даже меня задело, что ее бюст на три наших Янки бы хватило. Еще сын на нее засмотрится. Но где там. Тут же окна открыл и говорит: у нас не курят. К счастью, не добавил, что это обо мне речь идет. Тогда бы она подумала, что я из жизни как бы выброшена. Она сигарету погасила. И щелк клавишей. А Стефанек ей: чтобы сейчас же выключила. Американские женщины и без него обойдутся. Она на это:

— Профессор, вы недооцениваете популярности. Она многие двери открывает.

Стефанек только плечами пожал и пошел наверх. Мне неприятно, не знаю, куда глаза девать.

А журналистка ко мне наклонилась и говорит:

— Я уже привыкла: меня за дверь, а я в окно влезаю.

Потом за ужином выговариваю сыну, что плохо он к людям расположен.

— К каким людям? — спрашивает и смеется. — Надеюсь, ты не имеешь в виду эту идиотку?

Вот такой с ним разговор.

Оба ко мне как-то приходят, а Стефанек издалека начинает. Америка — это такая прекрасная страна, а ты, мама, хочешь остаток жизни на лавке перед домом просидеть, как на деревенской усадьбе ксендза.

В усадьбе ксендза или тут, какая разница, думаю. Того, что Стефан со мной не видит, на самом деле не существует для меня. Но уперлись.

Едем. Хотела сесть рядом со Стефанком, а он говорит: ты, мамочка, сзади, переднее место смертельное. У меня мурашки по спине побежали. Хорошо, что Янки при этом не было. Ее решил спереди усадить. Сама не знаю, как он свою жизнь с ней представляет, ведь не любит ее. А она за ним везде бы пошла. Только и слышно: Стефанек, Стефанек. Гнадецкая порода — холодное сердце, пусть бы и для меня таким было. Я привыкшая.

Намучилась я в машине, жара. Но им ничего не говорю, они уж и так не знают, как сделать, чтобы мне в этой дороге удобно было. А мне бы только до кровати. Но сижу с ними, терплю, даже вина выпила. Пусть уж будет праздник так праздник. Стефанек веселый такой, одет по-спортивному. Волосы со лба откидывает. Ну просто как Стефан со мной сидит. Просто волшебство какое-то — его рука, его лоб, волосы.

— Как-то поехали мы с отцом форель ловить, — говорю. — Множество ее в ручье. Смотрим, вода чистая, дно видно и камни, а рыбы никакой. Я вошла по колено, а форель мне по ногам. Хочу схватить руками, а они плеск-плеск. Смеху было. Отец тоже штанины подвернул и давай эту рыбу гнать. Брызги летят. Боже праведный, как мы выглядели…

Смотрю на Янку. Смеется вместе со мной. А сын лишь холодно поглядывает. Все настроение у меня исчезло.

— Мама, тебе Бостон понравился? Не так далеко, а ты никогда в нем не была.

— Понравился, — отвечаю. — Но если по правде, то не знаю. Город как город.

— Приятно тебе путешествие?

— Конечно, все какая-то перемена.

Наконец-то добралась до подушки. Но не долго радовалась. Стены в мотеле тонкие, все через них слышно. А молодые в комнате рядом.

Она ему говорит что-то. Слезы в голосе. Ушла бы я отсюда, чтобы им не мешать, но сил нет ноги с кровати сдвинуть. Подложила подушку, сон поджидаю. А он не идет, когда нужен.

И Стефанек ей говорит, что в мирских потемках только ее хочет искать. Мои дети любят друг друга, а я стыжусь своего присутствия. Ведь все так хорошо между ними. Может, это путешествие специально для того, чтобы мое сердце успокоить. Я должна знать. Стефан, например, мне в любви признавался только в постели. Сын его, видно, по-другому тоже не умеет. Заснули мои дети, и я собираюсь. Тихо, целый этаж пустой, только мы одни. И неожиданно меня как ударило: храп! Сколько раз Стефанек из своей комнаты приходил, чтобы я на бок перевернулась. А тут сразу будут знать, что я их слышала. Сижу на краю кровати, клюю, как при молитве. И так до рассвета. Уже слышу шум внизу, ну вот и кончились муки, в машине смогу головой опереться и глаза прикрыть. Подремлю“.

Михал пришел под вечер, крутился, зубы заговаривал, видно было, ждет предложения распить бутылку.

— По одной, — сказал он сыну решительно, уверенный, что на этом остановится.

Но так не вышло. Им хорошо сиделось, говорилось. В конце концов, они же не пили до полусмерти. Ну, были немного навеселе, а обвинять их в пьянстве могла только невестка, эта тощая, злая на язык ведьма.

— Михал, помнишь визит высшего начальства в город С.? С помпой, кинохроникой и так далее.

— Что-то там в голове возникает.

— Понимаешь, Гелас меня вызывает, говорит, было бы хорошо, чтобы Ванда опеку над кем-нибудь взяла. Может быть, над больницей, детским домом или что-нибудь в этом духе. Посоветовавшись, выбрали мы недоразвитых детей, поскольку они находились в конкретном месте, где монахини эту работу вели с умом. Ну и мама во все это влезла. Я думал, она будет так, иногда помогать им, ну, что ты, бегала туда каждый день. Ее эти недоумки узнавать стали, и она их уже по именам называла.

Помню визит тот. Идут эти из Варшавы по коридору рядом с мамой, она им все объясняет. И настаивает, чтобы обязательно взглянули на Рысика. Последнее время он многому научился. Сестра, что главная у них, кажется, против была, но мама как таран — в эту комнату. Дверь открывает, а ее воспитанник на полу сидит, рядом с горшком и что-то в нем месит. Сначала скорчился от такого скопища чужих людей, а потом как начал в них говном бросаться. Компрометация, понимаешь. Гелас мне потом рассказывал, что готов был сквозь землю провалиться, раствориться в воздухе. Те, что с кинохроники, перестали фильм крутить, все назад пятятся, а наша мама, как будто сама ненормальная, за руки их хватает и дорогу закрывает. Рысик, говорит, просто разнервничался, он и стихи умеет читать.

Михал скривился.

— Хотела мир спасти, а саму себя не смогла. Чего ее понесло в эту Америку? Каждый раз, как письма присылала, ее все меньше и меньше в них становилось. В конце концов погасла, как свеча.

„Входит Стефанек в кухню.

— Мама, закрой глаза.

— Что ты снова задумал?

— Сейчас, мамочка, увидишь.

— Ну зачем такие расходы?

— Красивое?

— Красивое-то, красивое. Подойдет ли?

— Примерь, мамочка.

— Чистая шерсть: наверное, целое состояние стоит. И куда я в таком пальто выйду?

— На пятачок ваш, подружки будут завидовать.

— Да какие у меня тут подружки.

— Ну, пусть завидуют те, что остались в Польше. Жена коменданта Петерка, например.

Мыслями я все возвращаюсь и возвращаюсь к нашему путешествию. Дальнюю дорогу должна была преодолеть, чтобы деревья неземные увидеть. Может, знак это, думаю про себя, может, первый шаг в потусторонний мир, в котором все иначе выглядит, нежели на земле нашей. Детям ничего не сказала, а то бы сразу напустились, мол, что это у меня снова в голове. А я свое знаю. Я должна была здесь оказаться, чтобы первый знак к дороге в иной мир получить.