Сотворение оперного спектакля - Борис Покровский

Но что это значит для оперы? То, что средством выражения драмы, то есть оперной музыкой, может стать любая по манере, стилю, характеру музыка. Лишь бы она была способна выразить действие, драму.

Пусть оперы будут разные по музыкальным средствам выражения, но пусть они будут хорошими. А публика сама выберет (кому что ближе, кто какую музыку предпочитает и лучше воспринимает), на какой спектакль ей интереснее идти. Не забудем, однако, что опера — искусство демократическое.

Ремесло, ремесленничество, творчество

Иногда мы слышим о том или ином деятеле искусства: «Это ремесленник!» И отзыв этот воспринимается как нечто обидное, далекое от вдохновения, взволнованности, проникновения в глубины художественного образа. Таким может быть композитор — автор оперы, артист, режиссер, художник. Первый пишет оперу без увлечения, пишет не потому, что не может не писать, а потому, что знает технику сочинения оперы. Артист владеет суммой навыков как певец, музыкант, актер и ограничивает себя их использованием. Режиссер с холодным сердцем все разложил по полочкам, основываясь на своем опыте и опыте других, все сделал профессионально и точно, но отвлеченно от своей кровной, жизненной заинтересованности. Спектакль получился «правильный», но серый, никого не волнующий, бюрократический и протокольный (как говорил Ф. И. Шаляпин).

Встречаются и варианты: при проникновенном и заразительном музыкально-драматургическом материале, «пустая» работа актеров и режиссера кажется сносной, они выезжают на эмоциях музыки. Бывает, что исполнитель осветит вдохновением сухую и безразличную схему режиссерского рисунка или режиссер столь глубоко раскроет драматургию оперы, что актер при малых собственных затратах выглядит убедительным. В таких случаях кто-то у кого-то находится на иждивении, и кажется, что все обстоит благополучно, а благополучие редко свидетельствует о достижении искусства.

Да, спору нет, холодная, безразличная, без тени поиска и волнения деятельность любого художника достойна порицания. Но вот что надо знать: говоря о ремесленничестве, мы не случайно отмечаем: «Знает технику, владеет суммой навыков… Сделано профессионально и точно». Все это касается ремесла, и все это — необходимые компоненты мастерства.

Когда мы словом «ремесленник» называем человека, знающего ремесло чеканщика, бондаря, гончара, сапожника, стеклодува, резчика но дереву или слоновой кости, то мы наделяем это слово уважением и высокой положительностью. Мастер! Нам не приходит в голову унизить его творчества.

Ремесло композитора, актера, режиссера также вещь необходимая.

Попробуй нарисовать вдохновенную картину, не зная законов рисунка, красок, композиции, перспективы. Попробуй увлечь танцем, не умея танцевать, владеть своим телом. Попробуй заразить пением, не владея голосом.

Ремесло — это умение, сноровка, профессиональность. Это основа основ для выражения вдохновения, база для творчества, азбука для выявления эмоций и философии творчества.

Нельзя противопоставлять ремесло творчеству. Творчество невозможно без ремесла. Ремесло включает в себя и знание, и умение, и опыт, и навык.

И все же, если только все эти компоненты ремесла остаются сами по себе и не одушевляются художественной идеей, искусство перестает увлекать, оно выглядит серым, скучным, равнодушным.

Ну а представим себе, например, режиссера оперы, который без душевного трепета и слез не может воспринимать ну хотя бы «Пиковую даму» Чайковского. Он весь пылает страстями, которые живут в Германе, он с болью в сердце принимает трагедию героя, его волнует все окружение событий. Он темпераментен и чувствителен, он умен и образован, но у него отсутствует то, что мы назвали ремеслом. Будет ли у него удача? Нет, это будет, скорее, дилетантство. От дилетантства — отсутствия ремесленной выучки, специальной подготовки, умения — и идет приблизительность и поверхностность в понимании предмета.

Темперамент и разум такого режиссера лишены средств выражения. Талантливый дилетант не может создавать произведения искусства.

Обратимся к примерам. В последней картине «Пиковой дамы» до прихода Германа идет на сцене веселая пирушка «золотой молодежи» и азартная картежная игра. Режиссер-дилетант чувствует, что чем веселее начнется картина, тем рельефнее будет трагедия финала. На сцене весь мужской хор — это человек сорок! Они поют веселые песни. Но петь веселые песни — это еще не значит быть на сцене веселым. Значит, сорок угрюмых мужчин должны веселиться. «Веселитесь!» — кричит им талантливый дилетант. «Мы веселимся», — с вялым безразличием говорит один, самый активный артист хора (остальные молча разглядывают носки своих ботинок, думая о своем). Режиссер может долго и интересно рассказывать сорока мужчинам, как веселились молодые офицеры екатерининских времен, как они валяли дурака, показывать разные «гусарские проказы». «Понятно?» спрашивает режиссер. «Понятно», — уныло отвечает активный. «Ну, теперь давайте!» — бодрящим голосом призывает режиссер. Звучит бурная, веселая музыка, и сорок пожилых мужчин громко и враз, выстроившись «по голосам», с мрачными и безразличными лицами информируют нас: «Будем пить и веселиться… старости не долго ждать…»

Стоп, стоп! — удивлен режиссер. — Это совсем не весело. — Вот вы (берет артиста за руку) подойдите в это время к окну». Артист: «Я не могу». Режиссер: «Почему?» Артист: «Я второй тенор». Режиссер: Боже! Ну и что ж?!» Тут вступается хормейстер: «Что хорошего, если вместо компактного звучания ансамбля будет выскакивать один тенор, да еще «второй?» Режиссер «Да, но как же тогда мизансцена…»

Пока режиссер и хормейстер обсуждают эту проблему, сорок мужчин непринужденно рассаживаются в живописные группы, оживленно беседуют друг с другом.

«Вот, вот! — кричит режиссер. — Прекрасная мизансцена, зафиксируйте ее! Запомнили, кто где сидел? Разойдитесь, а теперь займите свои места!»

Сорок человек с готовностью исполняют задание режиссера и быстро садятся, но… что это? Только что бывшая выразительной мизансцена превратилась в карикатуру на самое себя. Все так, и все — другое. Непринужденно беседующие на разные темы люди превратились в хоровой массив, повернувшийся в сторону дирижера и готовый снова в угрюмом экстазе, все вместе, увлеченные и гордые своей профессиональной одинаковостью, грянуть: «Будем пить и веселиться!»

Все. Репетиция окончилась. Сколько таких репетиций и видел! Артисты хора расходятся, все такие разные и естественные. Режиссер озадачен, он видит сцену правильно, но добиться от хора, крепко сцементированного самой музыкально-вокальной фактурой, свободы поведения на сцене, индивидуального проявления себя в действии, естественного состояния в предлагаемых обстоятельствах так и не удалось. Почему?

Да потому, что не соблюдено главное условие работы с актером в опере: не дано каждому (каждому по его индивидуальности) конкретного сценического действия. Действия физического в первую очередь, которое должно быть придумано режиссером соответственно с атмосферой, описанной музыкой, общим драматургическим смыслом. Это закон ремесла, который надо знать, которым надо уметь пользоваться.

Кто эти сорок мужчин? Голоса, которые вымуштрованы на слитное звучание музыки. Мало кто из них когда-нибудь получил сценическое воспитание. Но каждый на них способен совершить логичный ряд физических действий, четко предложенный ему режиссером. Последний, идеально зная партитуру хорового эпизода, учитывая акустические правила расположения хора, зная индивидуальные, личные качества и особенности каждого артиста (опытному режиссеру достаточно внимательно взглянуть на артиста, и он уже имеет к нему ключ), предлагает те последовательные физические действии, которые в сочетании со звучащей музыкой и нужным режиссеру взаимодействием с нею создадут частицу образа.

Сорок угрюмых мужчин — могу заранее сказать, что из них по двенадцать человек первых теноров и первых басов и по восемь вторых теноров и басов (могут быть незначительные варианты исходя из возможностей театра), — это живые, милые, веселые люди, обожающие театр и свою роль в нем. Но они ждут режиссера-профессионала, но только чуткого к произведению, но и способного конкретно добиться действенного образа сцены.

Режиссеру-дилетанту всегда кажется, что музыки или слишком много или слишком мало. Это значит, что он не умеет делать анализ музыкальной драматургии оперы.

Если режиссер знает только технологию, он ремесленник. Но, как мы уже говорили в начале этой беседы, ремесленник в искусстве лишен художественного воображения. В ремесло наше входит натренированное воображение, которое тут же, по заказу, вступает в творчество.

Сочетание умения, воображения и вдохновения — это и есть творчество. Естественно, что эти категории существуют не раздельно, а развиваются во взаимодействии и… взаимопомощи.