Когда наступает время. Книга 1. - Ольга Любарская

— Не одна здесь рука, — Пердикка уже говорил сам с собой.

Он отрешенно встал и побрел к двери, все еще глядя на табличку. «Вот она власть человеческая в оправе алчности». Его пальцы с силой сдавили табличку, сминая изображение, словно он хотел стереть этот знак, выпавший человеческой судьбе.

* * *

Солнце взвилось над горизонтом и повисло расплавленным диском на обесцвеченном небе. Духота сгущалась и становилась почти вязкой. Гефестион сидел в кресле на балконе, глядя на пыльную завесу, поднятую промчавшимися вдали лошадьми. Она заволокла холмы, и лишь небольшие участки едва просвечивались в истончающихся, словно потертых оконцах. Он вновь чувствовал приступы боли, нарастающие, перебивающие дыхание и затем отступающие. Он хватал ртом воздух, стараясь отдышаться, капли пота бисером проступали на лбу, и все повторялось сначала. Гефестион с такой силой стискивал зубы, хороня внутри рвущийся крик, что глаза покрыла сетка лопнувших сосудов.

— Тебе опять нехорошо? — голос Александра упал, заставляя Гефестиона вздрогнуть. — Что с тобой? Ты весь мокрый.

— Ничего особенного. Твой мед разогрел кровь, и мне просто нестерпимо жарко. Говорю тебе, я однажды помру от этого пойла.

— Давай я помогу тебе лечь и распоряжусь, чтобы пригнали фалангу рабов с опахалами.

— Я, пожалуй, действительно лягу. Духота клонит в сон. А ты разве не собираешься на игры?

— Не хочу. Все так не вовремя.

— Помилуй, Александр. Ты не можешь не пойти. Кто кроме тебя будет судить соревнования? Сегодня же последний день игр. Твое отсутствие оскорбит всех. Империя и так вынуждена делить тебя со мной. Не гневи богов, царь.

— Разберутся без меня, а с богами я как-нибудь договорюсь.

— Если причина только в том, что ты не хочешь оставлять меня одного, я сейчас же соберусь и пойду с тобой. Так решатся все проблемы. Ты сможешь одновременно судить игры и нянчить своего хилиарха. Вот войско развеселится.

— Что за бред ты несешь?

— А ты? Оставь мне Багоя. Он посторожит, чтобы никто не умыкнул меня во время сна.

— Багоя? — лицо Александра вытянулось от удивления.

— Ну, да. Он позвенит своими бубенцами, пока я буду засыпать, а после, думаю, подробно расскажет тебе сколько раз я перевернусь во сне с боку на бок, рыгну и всхлипну.

Александр недоверчиво смотрел на друга.

— Не смотри на меня так, — улыбка звякнула в голосе Гефестиона. — Я не шучу.

— Я подумаю. Когда вернусь, тогда и поговорим.

Александр дружески потрепал друга по волосам.

— Отдохни пока.

Александр вошел в свои покои. Гефестион спал, положив на глаза руку. Покрывало сползло, обнажая плечи. Ровное тихое дыхание плавно расправляло грудь, заставляя шелковый блик скатываться к животу и вновь вздымая его. Царь смотрел на друга и чувствовал, как забытое за последние дни спокойствие возвращается вновь.

— Если хоть одна муха взмахом крыла потревожит сон хилиарха, я прикажу распять всю дежурную охрану, — шепотом сказал Александр начальнику караула. Тот лишь молча кивнул в ответ, невольно втягивая в плечи шею.

Александр сделал несколько шагов, затем вернулся и сказал, откинув назад голову:

— Я не шучу.

— Да, мой царь, — начальник караула ссутулился, сделавшись совсем маленьким.

Багой скользнул в царские покои, сел в углу и замер, ожидая, когда Гефестион проснется. Солнце обшарило резные ставни, воровато просовывая в дырочки узкие пытливые лучи. Стаи пылинок лениво поблескивали, окрашивая стрельчатые потоки многоцветными огоньками. Гефестион пошевелился, отворачивая голову, но настойчивый луч просачивался сквозь ресницы, заставляя открыть глаза. Какое-то время македонец лежал неподвижно, но вскоре потянулся к колокольцу.

— Ты что-то хочешь, Гефестион? — спросил Багой, устремляясь к ложу.

— А-а-а, ты здесь! Александр не побоялся, что в его отсутствие я тебя съем?

— Не думаю, что ты преодолеешь столь великое отвращение.

— Верно, не преодолею. Однако, я голоден. Эта еда для беззубых старух не придает сытости. Вызови ко мне повара.

— Я не вызову. От Александра было распоряжение не давать тебе ничего, кроме меда с молоком.

— Что-о-о? Ты, видно, не бережешь свою шкуру, раз осмеливаешься перечить мне!

— Моя шкура стоит немногого, поскольку не принадлежит мне. Я - раб.

— Верно говоришь. Наконец-то, я слышу слова разумного человека. А раз так, давай сюда повара. Я разберусь с Александром сам, без твоих указаний!

Дрожащий невысокий человек с темной прокопченной кожей и масленичными глазами распростерся ниц перед ложем хилиарха.

— А, Измаил, — смягчив голос, произнес Гефестион, — наконец-то. Теперь у меня появилась надежда не помереть с голоду. Думаю, цыпленок сможет утолить мою грусть.

— Лучше съешь меня живьем! — взмолился кашевар. — Только так я избегну гнева царя!

— Я не настолько голоден, чтобы пережевывать твою усохшую тушку.

— Беды не избежать, — запричитал старик, почти касаясь губами пола. — Лучше бы мне вообще не родиться.

— В чем дело, Измаил?! Эта неприятность с тобой уже произошла лет триста назад.

— Лучше скорми мое сердце собакам, а тело брось на потеху воронам…

— Ты что, повредился рассудком? Что ты несешь? А впрочем, я завсегда успею.

Старый еврей разогнулся и, собрав все силы, выкрикнул:

— Делай со мной что хочешь, но еду тебе приносить запрещено!

— Та-а-ак. Что ж, отлично! Придется все делать самому.

Гефестион поднялся, но старик бросился к его ногам, вцепился, распластавшись во весь рост.

— Пошел вон!

Гефестион отшвырнул его. Гримаса презрения соскользнула по лицу, исказила в отвращении линию губ. Старик вновь ухватился за колени хилиарха в последней надежде остановить. Македонец рванул шнур, удерживающий балдахин над кроватью, Звякнули рассыпавшиеся крепления. Негодование хилиарха взорвалось звоном нашитых на шнур металлических подвесок и визгом старика еврея, старающегося укрыться плетьми рук от посыпавшихся пинков.

— Или ты сейчас же отправишься за тем, что я требую, или отправишься к праотцам! — ревел Гефестион, продолжая избивать непокорного. Измаил почти дополз до двери, когда македонец опомнился.

— Чего уставились?! — заорал он вбежавшим на вопли стражам. — Забыли, кто перед вами?!

Воины попятились, спотыкаясь о ползущего кашевара.

Багой успел подхватить обессилившего Гефестиона, едва не свалившись вместе с ним.

— Уйди, зашибу! — Гефестион оттолкнул перепуганного перса. — Стоит ослабить руку, как рабы начинают смелеть настолько, что позволяют себе вякать!

Багой растерянно смотрел на македонца, не решаясь шевельнуться.

— Чего стоишь?! Пойди, станцуй мне что-нибудь! Тебя оставили развлекать и присматривать за мной, а ты застыл, как усохший кактус!

Багой несмело звякнул браслетами на ногах, сделал несколько шагов и замер, глядя на закрытые веки Гефестиона.

— Продолжай, — произнес тот, даже не открыв глаз. — Я слушаю, как звенят твои погремушки. Они хоть немного заглушают пустые звоны в моем желудке. И чего Александр так возбуждается от этого? Не знаю, что больше гремит, твои побрякушки или кости.

Потом помолчал и добавил:

— Или ты бережешь для него свое колдовство?

— Нет колдовства, Гефестион. Я счастлив тем, что хоть иногда нужен Александру.

Дверь распахнулась, позволяя старику-повару распластаться, причитая.

— Измаил, ты что-то на ногах не стоишь. Не заболел ли? — спросил Гефестион небрежно. — Меня уже тошнит от тебя.

— Лучше б я заболел и умер вчера.

— Тогда надо было стараться вчера. Чего теперь ныть?

— Гефестион, пощади старика, — взмолился еврей, вознося к небу иссушенные руки. — Александр запретил мне давать тебе еду.

— Александр?! А при чем здесь Александр?! Или я без его согласия уже и поесть теперь не могу?! Да вы что, все рассудком повредились?!

— Будь, что будет. Помирать придется и так, и так. Пусть уж лучше это произойдет теперь.

Измаил щелкнул пальцами, и смуглый мальчонка с совиными глазами подбежал к македонцу. Теплый аромат запаренных трав пропитал зал. Гефестион потянул носом и почти заурчал от удовольствия.

— Балуешь меня, старый пройдоха. Знаешь ведь, что выпросишь все что угодно в обмен на цыпленка в медовой корочке. Проси, не откажу.

Тяжелые масляные капли сорвались с локтей, довольно расползаясь на светлой ткани. Гефестион рвал цыпленка, заглатывая почти непережеванные куски. Еще немного, и он зарычал бы от наслаждения, по-звериному озираясь, не претендует ли кто-нибудь на лакомое угощение.

— Ты так и будешь стоять? — сжевывая звуки, спросил македонец. — Разве я говорил, что не желаю больше видеть твоих танцев? Повиляй-ка еще задницей.

Багой изящно поднял руки. Браслеты осыпались веселым перезвоном. Качнулись бедра, звякнули бубенчики на щиколотках, и все замерло. Казалось, эти нерешительные звуки прощупали тишину, чтобы в следующее мгновение превратиться в многоголосый поток. Гибкое до бескостности тело перса закружилось в танце. В глазах вспыхнули отражения светильников,