Баскервильская мистерия - Даниэль Клугер

Президент задает несколько вопросов о личности преступника и вдруг с ужасом узнает в описании самого себя. Это он двадцать лет назад, будучи еще никому неизвестным инженером, приехавшим в столицу из провинции, чтобы сделать карьеру, допустил роковую ошибку в проекте. Именно этот проект стал для него впоследствии трамплином для прыжка в высшие сферы общества.

И именно ошибка, допущенная им, привела к экологической катастрофе. Значит, активно разыскиваемый по его указанию преступник, — он сам…

Думаю, читатель уже понял, что попытался всего лишь изложить знаменитую историю несчастного царя Эдипа, слегка задрапировав ее в современные одежды.

Вот истинная парадигма «убийства без убийцы», «пантеистического детектива». И третий из упоминавшихся нами эстетических жанровых критериев — метафизическая «вина» сыщика. Кстати, Ст. Лем в «Насморке» не обходится без намека на «эдиповскую» трактовку. Вот сцена, предшествующая разгадке: «Я вытряхнул на пол вещи из чемоданов, добрался до плоских колец, соединенных металлическим штырем, — Рэнди с улыбкой вручил их мне в Неаполе, чтобы я мог заковать убийцу, когда поймаю его. Я поймал его! Я не стал писать о нем больше, потому что боялся, что не успею… Бросив горсть орехов на телеграфный бланк, я… приковал себя к трубе калорифера…» Либо преступника нет, то есть, он есть, но он — «Великий Никто», враждебная природа, окружающий нас космос. Либо он есть, и он — сам герой, сам сыщик, расследующий преступление, совершенное им самим фактом своего расследования. «Никто» versus «Никто». Как сказано у Томаса де Куинси в эссе «Убийство как род изящных искусств»: «Ubi est ille Sicarius? Et responsum est ab omnibus: — Non est inventus» (Где сей убийца? И ответствуют все: — Не найден)…

Истинной сутью истории царя Эдипа является вовсе не то, что получило в позднейшие времена название «эдипов комплекс» (да простит меня тень Фрейда; впрочем, венский психиатр в загробную жизнь не верил и вряд ли ныне блуждает по земле, прислушиваясь к разговорам живых) — не инцест и убийство отца, совершенные по неведению. Суть этого потрясающего мифологического сюжета та о которой мы писали выше и которая так удивительно преломляется в рассматриваемом поджанре: отождествление преследуемого и преследователя, преступника и судьи, виновника и воздаятеля — отождествление полное.

В этом смысле представляется очень интересным уже упоминавшийся выше фантастический детектив Павла Амнуэля «По делам его», в котором причиной жутких, загадочных убийств становится даже не материальное вторжение в природу, но «всего лишь» познание одного из законов, которому эта природа подчиняется. По сути тут можно усмотреть некую параллель к взаимоотношениям религиозного сознания и «магизма». Последний не предполагает никаких воздаяний за насильственное воздействие на одухотворенную природу: «Я хочу», — и далее либо заклятием, либо симуляционными действиями получаю желаемый мне результат. Иными словами, даже формулировка одного из законов, т. е. умозрительная попытка введения порядка в хаос грозят уничтожением Вселенной. Все тот же образ древа познания, плодам которого лучше бы пребывать в райском саду, а не в желудке Эдипа…

Вообще следует отметить что «пантеистический детектив» обнаруживает явное родство с научной фантастикой, особенно с той ее разновидностью, которую Илана Гомель в статье «Тайна, Апокалипсис и Утопия» назвала «онтологическим детективом». Согласно ее определению, «в онтологическом детективе мир, в котором происходит действие произведения, становится объектом расследования, загадкой, которую необходимо разрешить, темным секретом, который необходимо вытащить на свет божий. Онтологический детектив имеет многие черты сходства с обычным классическим детективом, в котором загадка преступления (как правило, убийства) является тематическим и структурным фокусом текста, и сюжет описывает процесс нахождения преступника. Но в онтологическом детективе, тело мира, так сказать, а не тело убитого превращается в объект расследования и впитывает в себя зловещую энергию трупа. Вопрос, ответ на который ищет онтологический детектив, это не „кто убил?“, а скорее „что произошло?“. Вместо загадки смерти он решает загадку бытия…» Как видим, несмотря на сходство, «пантеистический детектив» как часть детектива классического и «онтологический детектив» как часть научной фантастики имеют и принципиальные различия: главные герои тут решают разные задачи — хотя и схожими методами. Классический детектив, написанный в эстетике и идеологии онтологического, — это история о том, как сыщик занимается исключительно тщательным изучением тела жертвы (поначалу не зная, жертва ли перед ним) — с тем, чтобы на последней странице назвать причину смерти. Иными словами, онтологический детектив — это пролог, прелюдия к собственно детективу (разумеется, ни различия, ни сходства вышеперечисленными не ограничиваются, но не они составляют предмет нашей книги).

Самым любопытным, полагаю, является то, что указанный «пролог», с развитием жанра, чем дальше, тем больше превращается в основную фабульную часть произведения. Именно эта удивительная метаморфоза, имеющая как внешние, социальные и психологические, так и внутренние — жанрово-идеологические — причины — станет центральной проблемой следующей главы «Баскервильской мистерии». Пока же, завершая более чем краткий обзор этого поджанра, я хочу обратить ваше внимание на некоторые детали. Убийства, совершаемые природой в «пантеистическом детективе», во-первых, не мотивированы (с человеческой точки зрения), во-вторых, с той же точки зрения, совершены с чрезмерной, граничащей с изуверством, жестокостью. И третья особенность: они повторяемы. Фактически их вполне можно сопоставить с поступками детективного антигероя, становящимся в последнее время все более популярным — как у авторов, так и у читателей: с серийным убийцей-маньяком. Что же до героя-сыщика, то он здесь предстает в странно-беспомощном виде. Может быть, в связи с тем, что его традиционная ипостась — современный аналог культурного героя, укротителя стихийной природы, — вступает в противоречие с не менее традиционной ипостасью его же как хтонического существа, олицетворяющего ту же стихийную природу и повелевающего ею. Это противоречие по сути вполне сопрягается с мифом об Эдипе, и, по всей видимости, отсюда проистекает чувство вины, которое окрашивает эмоции героя-сыщика (чего нельзя не заметить, читая рассмотренные выше произведения). Впрочем, как можно видеть на примере повести Амнуэля, та же эмоциональная окраска возникает еще и из-за неожиданного на первый взгляд отсыла к библейской истории грехопадения.

Далее мы еще поговорим и о сыщике, и о его антагонисте, и о жертве, которой отведено особое место, причем в детективах последнего времени весьма своеобразное. Пока же отметим еще одну важную для «пантеистического детектива» черту — отношение к расследованию. Если читатель помнит, история Эдипа начинается фактически с того, что он «решает загадку Сфинкса». Дальнейшая цепочка событий приводит к катастрофе. Парадоксом в данном случае становится то, что «пантеистический детектив», nonedunit, предостерегает от попыток познания. Да, мир познаваем (без этой аксиомы детективный жанр не может существовать вообще), но лучше его не познавать. Познание губительно, ибо разрушает привычную систему мировосприятия, и в общем — мир. Во всяком случае, мир, в котором существовали герои до начала пугающих событий, ставших предметом расследования. Но как же, в таком случае, раскрывать преступления? Об этом — в следующей главе.

VI. Вскрытие показало…

Однажды, в далеком XVII веке власти одного польского города обвинили местных евреев в ритуальном убийстве. Поводом к тому послужило обнаружение накануне еврейского праздника Песах тела мальчика со следами издевательств и изуверских пыток — включающих, разумеется, и обескровливание. В связи с происшествием были арестованы несколько уважаемых членов еврейской общины, а над прочими нависла угроза погрома, а затем — изгнания. Обреченные обратились за помощью к великому еврейскому мудрецу и чудотворцу по имени Гур-Арье. Тот приехал как раз в день похорон убитого.

Войдя в собор, где шло отпевание мученика, еврейский мудрец приблизился к гробу и властно приказал: «Восстань и поведай нам правду!» Крик ужаса пронесся по забитому людьми храму, ибо покойник повиновался чудотворцу: медленно приподнялся и сел в гробу. Глаза его открылись, он обвел тусклым взглядом оцепеневших прихожан и, подняв руку, указал на бледного как смерть епископа, присутствовавшего на заупокойной службе. «Я был смертельно болен, — бесцветным голосом сказал мертвец. — Жить мне оставалось считанные дни. И тогда он, епископ, уговорил моего отца ускорить мою смерть и убить меня таким образом, чтобы подозрение пало на евреев…» Произнеся эти слова, мальчик вновь закрыл глаза и бездыханным улегся в свой гроб…