Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью - Сергей Михеенков

— Профессор уже тогда работал на вас?

— Да. А Галустян под кличкой Гордон был связником между группой захвата и им. Основная информация поступала от Профессора. Это был классический и редкий агент. Что было потом, в том лесу, когда нас окружили автоматчики из «Бранденбурга», ты знаешь. А Галустян-Гордон потом работал в моей боевой группе. Исчез во время провала группы Самарина[9]. Поручик Самарин удачно работал на диверсиях. Бывший старший лейтенант из кавкорпуса генерала Белова. Взрывы мостов, складов, других важных объектов. А тут — провал. Какое-то время его радиопередатчик выходил на связь, давал условный сигнал работы под контролем. Потом умолк. Послали контрольную проверку. В группе проверяющих был и он, Гордон-Галустян. Группа тоже не вернулась. Все это совпало с началом активности на фронте. Поэтому исчезновение групп списали без особых последствий. Пропали и пропали… И вот в той деревеньке у Варшавского шоссе я и встретил бывшего своего курсанта и связника Гордона-Галустяна. Видишь, Курсант, какие извилистые пути у войны…

— Дед Евсей, бывало, говорил: кривую стрелу бог правит.

— Хорошая пословица. Кривую стрелу… Но не такую, как Гордон. — Радовский оторвал пристальный взгляд от окна и некоторое время молча смотрел в глаза Воронцову. Покачал головой и сказал: — И не такую, как я. Впрочем, бог выправит любую. Только бог. Только на него и надежда. — И Радовский оглянулся на огонек зажженной глиняной лампадки.

Солнце ушло за сосны, и озеро сразу обрело стальной отлив. Теперь оно казалось будто вогнутым, воды словно отхлынули. Зато яснее и глубже проступили дали. Солнце перекинулось на другую сторону озера, и там, на отлогом берегу, среди изумрудно-зеленой отавы засияли белые стволы берез. Неужели где-то идет война, глядя в тесное оконце кельи, думал Воронцов. Какая жестокая бессмыслица! А где-то в Красном лесу, совсем неподалеку, затаилась диверсионная группа Юнкерна.

— Я сразу его узнал. — Радовский прислушался к звукам, доносившимся со стороны озера. Но, увидев Нила, который тащил по просеке, вытоптанной в зарослях камышей, лодку, успокоился и продолжил: — Он тоже. Я понял это по мгновенному испугу. Я знал по школе: человек он хладнокровный, расчетливый, смелый, но глаза его выдавали. Особенно в первые мгновения. Так бывает со многими. Потом он понес какую-то чушь. Начался театр. Стало даже смешно. Вышла женщина и повела его в дом. Там, по всей вероятности, он и жил все это время. Она мне все рассказала. Должно быть, подумала, что я из Смерша. Даты совпадали. Гордон появился в деревне через несколько дней после высадки группы проверки. Два дня я прожил у них. Пытался с ним заговорить. Никакой реакции. Потеря памяти. Амнезия.

— При амнезии у человека стирается из памяти прошлое. Он забывает кто он, откуда пришел, имя, близких. Но настоящее он воспринимает как вполне нормальный человек. У меня во взводе был такой случай. После налета «лаптежников» бойцы привели второго номера пулеметного расчета. Но у него буквально через неделю все прошло.

— А этот выглядел полным идиотом. Конечно, переигрывал. Но на второй день он исчез. Хозяйка рыдала. Я понял, что это была уже не игра, и поспешил тоже уйти. Через несколько дней пришел сюда. На хуторе стараюсь не показываться. Аня и Алеша приходят сюда. Этого мне достаточно. А с Юнкерном встретились в лесу. Ночью я набрел на их лагерь. Обошел посты и окликнул Турчина. Я узнал его по голосу. Это было ошибкой. Я подумал, что Турчина направили на поиски пропавшей разведгруппы. Оказалось все гораздо сложнее. Владимир Максимович сразу понял, куда я иду. Юнкерн тоже знает о существовании хутора. Он помечен на его карте. Но обнаруживать себя не хочет. А Турчин сделал вид, что ничего не знает о моих связях с хутором.

— Если они проберутся к аэродрому и что-нибудь там взорвут или хотя бы попадутся, Смерш начнет прочесывать лес. И набредет на хутор.

— В том-то и дело.

— Тогда надо уходить. Вам и Анне Витальевне с сыном.

— Куда? В лесу у нас появится сразу два опасных врага: и Смерш, и Юнкерн. Так что Ане с Алешей лучше отсиживаться на хуторе. А мне там не появляться. Но этот покой висит, как ты понимаешь, на волоске.

— Может, Алешу увести в деревню?

Воронцов буквально почувствовал, как вздрогнули плечи Радовского.

— Я должен сохранить сына во что бы то ни стало. — Он посмотрел в глаза Воронцову. — Любой ценой. Понимаешь?

— Тогда, Георгий Алексеевич, Алешу действительно лучше отправить в Прудки.

— Алеша, Аня, да родительские могилы на старом сельском кладбище… Больше у меня ничего нет. Родина? Как будто и есть. Но ее и нет. У меня — нет. Потому что кто я здесь? Вот у тебя, Курсант, родина есть. И ты твердо знаешь, кто ты здесь, на своей земле. Потому и дрался на фронте — за правое дело. Так ведь? Наше дело правое… Враг будет разбит… Победа будет за нами… Это мощные слова. Они наполнены народным смыслом. В них сила и напряжение всей русской земли. Ни Геббельс, ни Штрикфельд, ни Власов, ни кто-либо из наших, я имею в виду функционеров и идеологов белого дела, так и не смог изречь ничего подобного.

— А скажите, Георгий Алексеевич, в группе Юнкерна есть человек по имени Кличеня?

— Есть. Очень преданный ему сукин сын.

— Из бывших полицейских?

— Да, из подразделения вспомогательной полиции порядка.

— Его узнал Иванок. Во время облавы в Прудках именно Кличеня тащил к транспортам сестру Иванка. Он это видел.

— Что, парень пылает ненавистью?

— Представьте себе, именно он уговорил меня предпринять эту поездку на хутор. И вот… В лесу, на дороге, мы обнаружили противопехотную мину. Поставлена недавно.

— Юнкерну не нужно, чтобы местные ходили по лесу.

— Мы так и поняли. Так что же будем делать?

— Вначале надо отправить в безопасное место Аню с сыном.

— Самое безопасное место — Прудки.

— А если их выдадут Смершу?

— Не выдадут. В Прудках это не принято.

— Что значит, не принято? Там ведь тоже живут советские люди.

— Да, советские. Но Анну Витальевну и Алешу никто не выдаст. Будут жить у Бороницыных. Как беженцы. В Прудках две семьи таких. Одна — из Гомеля, другая откуда-то из-под Минска. Пока никто их не трогает. Даже не поинтересовались, кто они и откуда.

— Это пока… Вот так, на своей земле, на птичьих правах… Какая ж это родина?

— А какие ж вы ей, Георгий Алексеевич, дети?

Взгляды их встретились. Воронцов смотрел как на врага перед тем, как схватиться. Точно так же глядел и Радовский. Но то, что их сближало, было все же сильнее этой внезапной вспышки взаимных претензий.

Пуля калибра 7,92 сделала облет правого берега. На огромном пространстве, на десятки километров вдоль Днепра, шла ожесточенная битва противоборствующих армий. Она снизилась к воде, пробила несколько круглых касок, колыхавшихся над водой и в азарте, ударившись о сырое бревно плота, взмыла вверх, откуда стреляли пулеметчики. Убитых наповал пловцов тут же поглотил Днепр. А она рванула френч чуть ниже нашивки за тяжелое ранение первому попавшемуся стрелку, сидевшему в ячейке. К нему тут же подбежал санитар. Но перевязывать не стал. Двумя руками ухватил за портупею и оттащил обмякшее тело в отвод траншеи, где уже лежали, сваленные штабелем, несколько окровавленных тел. Оберефрейтор с рунами СС в петлицах и перевязанной головой торопливо расстегивал пуговицы френчей, отламывал половинки жетонов и совал в нагрудный карман.

Глава одиннадцатая

Удивительное дело, через несколько минут после бомбежки заработала телефонная связь со штабом полка. Из оврага прибежал запыхавшийся рядовой и доложил:

— Товарищ старший лейтенант, вас к телефону.

— К какому телефону? Связь наладили?

— Так точно! Сам батя вызывает.

Нелюбин кубарем скатился в овраг, схватил телефонную трубку и начал торопливо докладывать.

— Кондратий Герасимович, дорогой мой ротный, — услышал вдруг Нелюбин хриплый, осевший голос полковника Колчина, — ты скажи мне: сколько человек переправилось из батальонов?

— Шестьдесят четыре, товарищ полковник! Двое померли. Остальных перевязали. Но бинтов не хватает. Двадцать человек, при двух лейтенантах, остались в строю. Остальные лежат в бинтах, ждут эвакуации. Семеро тяжелые. Их надо скорее в госпиталь, а то помрут.

Нелюбин умолк. Не по-военному пространен оказался доклад. Но и командир полка спрашивал не по уставу. Снова вдалеке, сквозь хрипы ненадежной связи, послышался его голос:

— До ночи потерпи, ротный. Ночью вас сменим. А тебя, Кондратий Герасимович, будем представлять к званию Героя Советского Союза.

— Это дело ваше, товарищ полковник. А нам бы сюда бинтов побольше… — И Нелюбин растерянно положил на рычаг вмиг отяжелевшую трубку.

Он вдруг понял, что до вечера, даже до ночи, как сказал полковник Колчин, продержаться будет очень тяжело. Если вообще возможно — с израненной ротой, с ограниченным боезапасом. Одна надежда на артиллеристов. И Нелюбин, по-бабьи подхватив полы шинели, побежал вверх, к обрыву, где оборудовали НП артиллеристы.