Опыты любви - Ален Боттон

12. В наши дни любовь перестала быть приключением, происходящее не может, как раньше, быть всего лишь производной от душевного состояния персонажей. Мы с Хлоей были современными людьми, скорее склонными к монологам, чем к приключениям. Мир предоставлял гораздо меньше возможностей для романтических битв. Родителям все равно, джунгли полегли под ударами топора, общество спрятало свое неодобрение под маской всеобщей лояльности, рестораны открыты допоздна, почти везде принимают кредитные карточки, а секс из преступления превратился в обязанность. И, несмотря на это, у нас был свой роман, общая история, утверждавшая наш союз (груз прожитого, наподобие пресс-папье, удерживающий невесомое настоящее…).

13. Наша общая история едва ли могла показаться захватывающей, но важность ее была не в этом, а в том, что благодаря ей нас связывал целый ряд общих переживаний. Что такое переживание? Нечто, разрывающее череду вежливой обыденности и на короткое время дающее нам возможность воспринимать вещи неожиданно ярко в силу новизны, опасности или красоты происходящего. Пережить что-то означает раскрыть глаза во всю ширину, что обычно мешает нам делать привычка, и если такое происходит одновременно с двумя людьми, следует ожидать, что впоследствии они станут от этого ближе друг к другу. Двое, которым на вырубке в джунглях вдруг повстречался лев (если, конечно, они останутся живы), будут связаны наподобие треугольника тем, через что они вместе прошли.

Ил. 13.1.

14. На нас с Хлоей ни разу не нападал лев, но мы вместе прошли через множество мелких городских переживаний. Однажды вечером, возвращаясь из гостей, мы обнаружили мертвое тело. Труп лежал на углу Чарлвуд-стрит и Белгрейв-роуд. Это была женщина, о которой мы в первую секунду подумали, что она устроилась спать на мостовой, возможно, потому, что была пьяна. Там не было ни следов борьбы, ни пятен крови, но, когда мы уже собирались пройти мимо, Хлоя заметила рукоятку ножа, торчавшего из ее живота. Насколько хорошо мы знаем человека до тех пор, пока нам не доведется вместе найти труп? Мы тут же бросились к телу. Хлоя иногда вдруг появлявшимся у нее голосом учительницы или медсестры сказала, чтобы я перестал стоять и смотреть, что нам следует позвонить в полицию. Затем она проверила у женщины пульс (женщина действительно была мертва) и позаботилась о том, чтобы все оставалось так, как было. На меня произвел впечатление ее профессионализм, но посреди полицейского допроса она вдруг начала судорожно рыдать и в течение нескольких дней не могла избавиться от видения торчащей из тела рукоятки. Это был ужасный случай, но каким-то странным образом после него мы стали ближе друг другу. Остаток ночи мы провели без сна, пили в моей квартире виски и рассказывали идиотские истории, одна мрачнее другой, изображая по очереди трупы и полицейских, чтобы избавиться от своих страхов.

Ил. 13.2.

15. Через несколько месяцев мы вместе были в галантерейном магазине на Бриклейн, и один элегантный господин в пиджаке в мелкую полоску, стоявший рядом с нами в очереди, вдруг молча протянул Хлое сложенную записку, на которой крупным небрежным почерком было написано: «Я тебя люблю». Хлоя развернула клочок бумаги, с трудом сглотнула, пока читала, а потом обернулась посмотреть на человека, который его передал. Мужчина же почему-то повел себя так, как если бы ничего не произошло, и спокойно оглядывал улицу с высокомерием человека в пиджаке в мелкую полоску. Тогда Хлоя с тем же невинным выражением попросту сложила записку и сунула ее себе в карман. Странность этого случая привела к тому, что, как и труп, только с более легким сердцем, мы сделали его в своих отношениях чем-то вроде лейтмотива, эпизодом нашей истории, который давал нам почву для аллюзий и служил поводом для шуток. В ресторанах мы могли в полном молчании, со всей таинственностью того человека из очереди обмениваться записками, на которых значилось лишь: «Пожалуйста, передай мне соль». Стороннему наблюдателю могло показаться странным и необъяснимым, почему мы вдруг начинали кататься со смеху. Но в том-то и заключался смысл лейтмотивов, что они отсылали к случаям, о которых другие люди знать не могли, поскольку не присутствовали при событии, послужившем отправной точкой. Не удивительно, что такой замкнутый на самом себе язык для непосвященных был скучен.

16. Чем ближе друг другу становятся люди, тем больше язык, на котором они между собой говорят, отличается от нормированного словарем языка среднестатистического дискурса[44]. Близость создает новый язык — язык близости, служащий для домашнего употребления, сохраняющий отсылки к роману, который двое любовников пишут сообща и который не может без подготовки вдруг сделаться понятным для посторонних. Этот язык черпает свои значения со склада общих переживаний, в нем заключена история отношений, он — то самое, что отличает разговор с любимым человеком от разговора с кем-либо еще.

17. Происшествий, пережитых сообща, в действительности было намного больше: люди, которые встречались на нашем пути, вещи, которые мы видели, делали или слышали и на которые могли ссылаться, уверенные в своем общем наследстве, — тут был профессор, встреченный на одном ужине, который писал книгу, где утверждалось, что на самом деле родоначальником психоанализа был не сам Фрейд, а его жена; тут был мой друг Уилл Нотт со своими часто смешными калифорнийскими привычками; здесь был игрушечный жираф, которого мы купили в Бате, чтобы он составил на кровати компанию Хлоиному слону; тут было знакомство с бухгалтером в поезде — эта женщина призналась, что всегда носит в сумочке револьвер…

18. Эти происшествия, конечно, были лишены всякого интереса: подавляющее их число и вовсе было понятно лишь нам одним благодаря дополнительным, связанным с данным случаем ассоциациям. Тем не менее эти лейтмотивы были исключительно важны, поскольку рождали в нас чувство, что мы не чужие друг другу, что у нас есть некие общие воспоминания и что мы оба помним значение, присвоенное им нами двоими. Несмотря на всю хрупкость, они действовали как цемент. Язык близости, который они помогли создать, постоянно напоминал о том, что (не прокладывая путей сквозь непроходимые заросли, не убивая чудовищ и не переезжая друг к другу в квартиры) мы с Хлоей тем не менее создали вместе нечто вроде нашей с нею вселенной.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ПОДТВЕРЖДЕНИЕ «Я»

1. В одно из воскресений в середине июля, ближе к вечеру, мы сидели в кафе на Портобелло-роуд. Позади был чудесный день, почти целиком проведенный в Гайд-парке за чтением книг и лежанием на солнце. Но где-то около пяти часов я вдруг ощутил приступ меланхолии. Мне хотелось пойти домой и спрятаться под одеяло, и я не делал этого лишь потому, что прятаться было абсолютно не от чего. Воскресные вечера с давних пор наводили на меня грустные мысли, напоминая о смерти, незаконченных делах, чувстве вины и утратах. Мы сидели и молчали. Хлоя читала газеты, я смотрел сквозь стекло на проезжавшие мимо машины и людей. Вдруг она перегнулась через стол, поцеловала меня и прошептала: «У тебя снова этот потерянный взгляд брошенного мальчика». Никто и никогда не говорил мне ничего подобного, но когда Хлоя сказала это, ее слова тут же чудесным образом пришли в согласие с чувством возвышенной и смутной грусти, владевшей мной тогда. Я ощутил (возможно, непропорционально сильный) прилив любви к ней, вызванный ее замечанием, — за то, что она поняла вещь, которая так и осталась бы, я чувствовал, для меня загадкой, за то, что она пожелала войти в мой мир и объективировать его для меня. Это была благодарность за напоминание брошенному о том, что он брошен, — а значит, за возвращение его домой.

2. Возможно, справедливо утверждение, что мы не существуем по-настоящему до тех пор, пока не появился кто-то, кто заметит наше существование. Мы в полном смысле слова не владеем даром речи, пока не найдется кто-то, кто поймет то, что мы говорим. По сути, мы не вполне живы, пока нас не полюбили.

3. Что хотят сказать, говоря, что человек есть «общественное животное»? Только то, что люди нуждаются друг в друге, чтобы определить свои границы и достичь самосознания, в чем моллюски и дождевые черви отнюдь не испытывают потребности. Мы не можем получить никакого представления о себе в отсутствие окружающих, которые призваны показать нам, где заканчиваемся мы и начинаются другие. «В одиночестве человек может приобрести все, кроме характера», — писал Стендаль, подразумевая, что рождение характера происходит от реакций на него окружающих. Поскольку «я» не является законченной структурой, его текучая природа требует контура, придаваемого ему остальными. Я нуждаюсь в ком-то, кто помог бы мне вести историю моей жизни, в человеке, который знал бы меня так же хорошо, как я сам, а порой даже лучше.