Агент сыскной полиции - Ирина Мельникова

Лиза всхлипнула и обняла его за шею руками.

– Неправда ваша, Алексей Дмитриевич, он потому меня и не замечает, что я барышня. Если б Петя был жив... – Она с силой оттолкнула его и, закрыв лицо ладонями, выскочила из флигеля. Алексей с недоумением проводил ее взглядом. Потом вгляделся в портрет, который продолжал сжимать в руке. На него смотрела его давняя мечта и, возможно, любовь... Женщина с удивительными глазами... Вздохнув, он порвал портрет на части и выбросил в корзину для бумаг.

В приоткрытую дверь он заметил, что Лиза вместе с Дозором скрылись в доме, и подумал, что девушка на самом деле очень одинока и все ее выходки от недостатка внимания и заботы и от самой обыкновенной ревности, которую она к нему испытывает, потому что, стоит признать, с ним Федор Михайлович проводит гораздо больше времени, чем с собственной дочерью. «Если б Петя был жив!..» – вспомнил он вдруг последние слова Лизы. Неужели у Федора Михайловича был сын? Так почему ж тогда он ни разу, ни единым словом не обмолвился о нем, так же как и о покойной жене? Или с этим связаны какие-то особенно неприятные события, о которых ему не хочется вспоминать? Хотя что может быть неприятнее и тяжелее потери любимого человека, даже если он жив, но ты не имеешь никаких известий о его судьбе?..

Алексей упал лицом в подушку и полежал так некоторое время, стараясь вызвать в памяти образ той, чей портрет только что уничтожил собственными руками. Но почему-то вдруг он самым странным манером слился в единое целое с образом рыжеволосой «богини» Дильмаца.

Тряхнув головой, он попытался избавиться от видения развратной бабенки, ублажающей старого князя, и выругался про себя. Его словно заклинило на слове «рыжая», которое произнесла Лиза, упомянув неизвестную ему кассиршу из цирка. Необходимо срочно избавиться от этого наваждения, иначе в каждой рыжеволосой женщине ему будет видеться пассия Дильмаца. Он перевернулся на спину и приготовился воспользоваться бесспорными прелестями домашнего ареста: подремать с часок, а потом разобрать книги, которые на днях пришли из Петербурга, но заняться ими и рассмотреть как следует все не хватало времени.

В последние дни ему приходилось спать по три-четыре часа в сутки. Сейчас представилась возможность нагнать упущенное, но сон не шел. Алексей поворочался с боку на бок, повоевал с назойливой мухой, залетевшей в окно, и решил переключиться на книги, но заняться этим воистину полезным занятием ему помешал Никита, возникший на пороге с большой плетеной корзиной, прикрытой полотняной салфеткой.

– Что, Алексей Дмитрич, небось оголодали? – справился он от порога и, не дожидаясь ответа, прошел к столу и опустил корзину на стул. – Авдотья тут меня послала подкормить вас маленько. А то, говорит, загнется наш молодой барин во цвете лет!

– И с чего ж я, по-твоему, загнусь? – спросил Алексей, без сожаления оставив книги и подсаживаясь к столу.

– А с чего такие, как вы, загибаются? – Никита доставал из корзины обед, приготовленный Авдотьей, которая, несмотря на глухоту, самым подозрительным образом всегда была в курсе всех событий, происходящих в доме. И Алексей тут же получил подтверждение своим подозрениям. – Авдотья сказывала, что Федор Михалыч дюже на вас рассердился. «Сгною, – кричал, – под домашним арестом!» – объяснил Никита неожиданную заботу старой кухарки.

– Н-да-а! – только и мог вымолвить Алексей и почесал затылок. – Выходит, Федор Михайлович решил, чтобы я здесь отощал как следует, а вы вздумали наперекор его приказу пойти? А если он и вас под арест отправит?

– Да нет, – вполне серьезно ответил Никита, – нас не отправит. Авдотья – глухая, с нее какой спрос? А я герой Крымской кампании, Севастополь защищал! Федор Михалыч меня за это уважает и в денщики потому взял, что сам из тех краев. Бывает, позовет меня к себе, по чарочке выпьем, и давай он вспоминать те места благословенные. Как в детстве бычков, это рыба такая, головастая, – пояснил Никита, – ловил на Черном море, как чуть ли не до самой Туретчины на баркасе ходил да с разбойниками дрался, которые на них не раз нападали... Сейчас он, конечно, уже не тот, а раньше на спор серебряный целковый в трубочку закручивал. Теперь смеется. «Баловство!» – говорит...

Никита выложил на стол хлеб, выставил кринку с топленым молоком, достал заботливо укутанный Авдотьей в полотенце горшочек с гречневой кашей и напоследок половину жареной курицы и пучок зеленого лука. Но Алексей лишь окинул стол взглядом. Гораздо больше его интересовало другое.

– А ты давно у Федора Михайловича в денщиках?

Никита расправил огромные, в густую проседь, усы, нахмурил лохматые брови, как-то по-особому с краев загнутые вверх.

– Да почитай уже пятнадцатый год али шашнадцатый. Надо у Авдотьи спросить, она все помнит...

– Скажи, а почему Федор Михайлович один? Отчего его жена умерла? Болела, что ли?

– А, кабы болела! – махнул рукой Никита. – В том-то и дело, что не болела. Красавица была Анна Лукьяновна, каких еще поискать! Лизавете до матушкиной стати еще расти и расти! Чуешь? – склонился Никита к его уху. – Федор Михалыч смолоду еще тот орел был! – Никита окончательно перешел на шепот. – Говорят, будто он свою Аннушку у какого-то богача отбил и сюда привез, чтоб, значитца, не поймали. И уж любил он ее, голубушку, спасу прямо нет. Пылинки сдувал. И она тоже все: «Феденька, Феденька...» Не уберег только он ее. Поехали на Троицу на лодке кататься, а вода большая была, не заметили, как на топляк налетели. Федор Михалыч Лизу успел подхватить, ей тогда пять лет было, а Анна Лукьяновна и Петя сразу же под воду ушли... Мы тут же принялись за ними нырять, потом парни мастеровые – они неподалеку гуляли, пытались их достать... Но без пользы все... Унесла вода обоих, через две недели только и нашли, вместе выплыли аж за двадцать верст от города... Думал я тогда, что господь Федора Михалыча тоже приберет, не ел он почти ничего, почернел, весь высох... Очень уж сынка он своего любил... Сейчас бы ему уже за двадцать было. – Никита вздохнул. – До сих пор по ним скучает. Давеча говорит: «Смотри, Никита, а Лиза и впрямь на Аннушку походит...» – и слезы на глазах...

Никита шмыгнул носом, вытер ладонью повлажневшие глаза и проворчал:

– Ешьте ужо скорее, а то за забором Иван вас дожидается, небось измаялся, сердешный. Дело у него до вас. И говорит, что спешное.

– Да, мы сговаривались с ним встретиться, а теперь не знаю, что и делать. Я ведь под арестом, – посмотрел на него озадаченно Алексей.

Никита весело подмигнул ему.

– Да какой же арестант не желает из острогу сбежать?

– И верно, – подмигнул ему Алексей, – кто ж не мечтает! – И принялся за еду.

А уже через полчаса даже Никита покачал в удивлении головой, когда предстал перед ним молодой приказчик в надвинутом на глаза картузе, ситцевой рубахе навыпуск, подпоясанной тонким кожаным ремешком с серебряным подбором, и плисовых штанах с напуском на сапоги. Послюнив палец, он закрутил тонкие усы, так что они стали торчком, как у того приказчика из ювелирного магазина, и прошелся этаким кандибобером по комнате.

– Ну что, похож?

– Похож! – улыбнулся Никита и с сожалением окинул взглядом стол. – Почти ничего и не скушали...

– Да ладно тебе, – хлопнул его по плечу Алексей, – скушаю, когда вернусь. – Он строго посмотрел на денщика. – Смотри не выдай меня.

– Да я-то что! – махнул рукой тот. – Сами не попадитесь! От Федора Михалыча, как ни хоронись, все равно не укроешься. Так что скажите Ивану, зря он это дело затевает. Не дай бог под горячую руку попадетесь, не сносить вам тогда головы за ослушание.

– Это ты точно подметил, что не сносить нам головы, – согласился Алексей, – но где наша не пропадала?

Алексей вылез через окно, выходящее на зады усадьбы, перепрыгнул через забор и свистнул. Из кустов черемухи, заполонившей небольшой овраг, выглянул Вавилов, одетый почти так же, как Алексей, только рубаха у него была потемнее и кончики усов уныло свисали вниз.

Вавилов придирчиво оглядел Алексея с головы до ног и скомандовал:

– Давай пошли, пока тебя не прищучили.

И они нырнули в кусты.

Никита тем временем, кряхтя и что-то бормоча себе под нос, принялся убирать со стола, потом подошел к корзине для бумаг, вытряхнул ее содержимое на большой носовой платок, внимательно просмотрел каждую бумажку, каждый обрывок, а потом связал все в узел, затолкал за пазуху и вышел из флигеля.

Глава 14

– Допустим, ты ведешь наблюдение за домом... Какой себе вид придать, чтобы не возбуждать подозрения у дворника или, к примеру, у швейцара? Мороженщика, продавца кваса или пряников? Нет, не пойдет! Этих самых продавцов в здешнем околотке каждая собака знает. А появится кто новый, сразу заметят. И в первую очередь продавцы. Того гляди, еще и по шее накостыляют, чтобы покупателей не сманивал. Такое на базаре пройти может или на главных улицах, где народу полно... – Вавилов быстро огляделся по сторонам и пояснил: – Самое главное, следи, чтобы взгляд подолгу не задерживался ни на чем. И когда присматриваешь за кем, тоже старайся не смотреть ему в глаза. Если человек настороже, сразу поймет, что дело здесь не чисто. Это на барышень можно заглядываться, сколько душа пожелает. Им подобное внимание очень даже нравится. – Иван внимательно посмотрел на него. – Только, Алексей, запомни, если хочешь продвинуться по службе, забудь про мирское. Барышни, приятели, крепкие напитки, развлечения – первейшие препятствия в служебной карьере... – Вавилов сплюнул на землю и вытер рот рукавом рубахи. – Замечай, как ведут себя люди разных сословий, чтоб при нужде изображать их по возможности достоверно. Учись не привлекать к себе внимания одеждой, голосом, манерами. Забудь, что грамотный, если одет в лапти и сермягу, не останавливайся взглядом на афишах и объявлениях... Понял?