Цикл произведений Родина - Раян Фарукшин

Пинком открыв дверь, в комнату вошел плотный, с пока еще немного выпирающим пузом живота, мужчина лет сорока. Лицо красное, с пропаханными на лбу тремя линиями глубоких морщин. Шевелюра густая, ярко-черная, ни единого седого волоса не видать. Глаза - чисто татарские, хитрые, с прищуром. Ладони, которыми мужчина покрутил у моего лица, были огромными, длинные пальцы могли без труда удерживать на весу баскетбольный мяч. "Ну и врач!" покрылся я "гусиной кожей" представив, что две эти совковые лопаты залезут ко мне в рот, и будут там ковыряться.

Осмотревшись и лукаво улыбнувшись, врач помыл руки в сверкающей белизной раковине и, вытирая огромные, невероятных размеров, ладони о давно уже не белоснежное вафельное полотенце, поприветствовал меня кивком головы. Я ответил тем же.

На что жалуемся, больной? - он решительно заглянул в мой широко открытый рот. - Болит, не болит?

Жуп болит... Вэрхний шправа. - с трудом прошептал я, из последних сил вцепившись в ручки кресла.

Будем дергать?

Будем...

Сестра! - врач жестом пригласил к работе молодецкого вида медсестру Начнем!

Почти час двое, а затем и вовсе трое, медработников тщетно пытались извлечь наружу мой, отказывающийся сотрудничать, трижды развалившийся на части больной зуб. Только после третьего укола, когда две сестры стальной хваткой держали мокрую, распухшую до безумства, голову, облаченные в резиновые перчатки руки доктора наконец-то извлекли изо рта предмет всех моих отчаянных страданий. Зуб. Здоровенный коренной зуб. Точнее, то, что от него осталось. Изогнутый пожелтелый корень, да кусочек мяса, висевший на конце этого ужасного чуда.

Мои мучители, шикарно улыбаясь, принялись мыть руки и вытирать намокшие от пота лбы, а я - потерял сознание.

эпизод четвертый: "Звонок" (Пес. Татарстан.)

Достичь родного порога я смог только через час. От зубного кабинета до дома - ровно километр пути, а я тащился как последний алкоголик: держался за забор школы, за ветви деревьев, за ограды соседних домов. Открыв дверь, я, первым делом посмотрел в зеркало, висевшее в прихожей. Дааа! Зрелище не для слабонервных! Губы надулись до негритянских пропорций, щеки распухли, рот не открывался, а глаза утверждали мне, что я - китаец. Вытерев лицо влажным полотенцем и приняв таблетку обезболивающего, я прилег на диван. И только боль чуть-чуть стала отставать от нападок на полость моего рта, а тело погрузилось в легкий сон, как раздался телефонный звонок. Совсем не кстати. Поднимать с мягкого дивана свое захворавшее туловище мне не хотелось, и лишь после третьей серии пронзительных трелей я, охая, встал, дохромал до телефона и поднял трубку. Сквозь волны шумов и потрескиваний российских междугородних линий, незнакомый женский голос сообщил:

- С вами хотят поговорить. Я передаю трубку.

- Кому? А кто звонит? Вы к кому звоните? - завывая от боли во рту, недобро пробурчал я. - Вам кто нужен?

- Это военный госпиталь Оренбурга. С вами желает поговорить больной.

- Какой еще госпиталь? Я тут причем? - едва не швырнув трубку на рычаг, я переспросил, - Я тут причем? Какой еще госпиталь?

- Э! Это я с кем говорю? - вмешался хриплый и невнятный мужской голос.

- А че? - напрасно тратя оплаченное за междугородку время, я от колющей боли подпрыгивал у телефона. - Вы к кому звоните?

- Не, это не Пес, - разочаровался мужчина на том конце провода, - голос не его. Сестра, нате, трубку возьмите.

- Извините за беспокойство, до свидания! - со мной прощался уже знакомый женский голос.

И тут до меня дошло! "Пес!" - так меня называет только мой вечный друг по имени Мистер, который сейчас должен быть в Чечне, и из-за которого приходиться уже несколько месяцев смотреть выпуски вечерних новостей - а вдруг его покажут. Только почему он звонит из Оренбурга, из госпиталя? Вот черт! Значит, его ранило, и он лежит в госпитале! А я, старый идиот...

- Нет, не кладите, пожалуйста, трубочку! Дайте больному! - неистово закричал я. - Дайте больному!

- Хорошо, - неожиданно согласилась добродушная женщина, - говорите!

Я закричал еще громче, на пределе возможностей моего, трижды замороженного уколами, рта:

- Это я, я! Это я - Пес! Как дела? Ты, почему в Оренбурге?

- Не, это не он. Голос не его. И не кричит он, спокойно разговаривает. - Мистер снова решил прервать никак не клеившийся разговор. - Возьмите трубку, - видимо он обратился к телефонистке, затеявшей весь этот переговорный процесс, - спасибо, я пошел.

- Это я! - не унимался я. - Просто мне зуб выдернули, мне трудно говорить, и голос поэтому, наверное, изменился. Это же я!

Я понял, что для достижения взаимопонимания, я должен подать условный сигнал типа того, по которому я сам догадался, что мне звонит Мистер, и я стал перечислять прозвища наших общих друзей:

- Мистер! Доктор! Пух! Славон! Мария! Рыбка!

- Точно, это - ты! - обрадовался Мистер. - А я, было, думал, что не ты. Как дела?

- Ничего, голова только болит. Зуб проклятый, - я не нашел ничего более интересного, как говорить об этом глупом зубе, - болит.

- У меня тоже голова болит.

- Что, тоже зуб? - стормозил я.

- Ага, точно, зуб...

"Пип, пип, пип, пип!" - короткие прерывистые гудки прервали наш совершенно бессмысленный разговор.

"Вот, дурак! Не виделись и не разговаривали целую вечность времени, а я чушь какую-то нес про зуб. Вместо того, чтоб его расспросить, что да как, я про свой зуб... " - занервничал я, все еще стоя у телефона и пережевывая содержимое разговора.

Минут через пять, окончательно домыслив, что "если Мистер в Оренбурге, а не в Чечне, если Мистер в госпитале, а не в Чечне", то он - ранен, и я, кретин эдакий, понял: "Мистер ранен, а зуб - это отмазка."

Быстро схватив носовой платок - для вытирания последствий постепенного разморожения десен, то есть для вытирания слюней - я выбежал на улицу и помчался к родителям Мистера. "У них телефона нет, а значит, они не в курсе, что Мистер ранен и лежит в госпитале" - первый раз за день здраво рассудил я, как угорелый летя с радостными - жив - и не радостными - ранен новостями к дому Мистера.

эпизод пятый: "Печенье" (Мистер. Оренбург.)

- Спасибо вам. Ну, я пойду. - Я пожал приятно мягкую ладонь дежурной медсестры, разрешившей мне позвонить домой прямо с ее, обычно никому недоступного, телефона.

Звонил я не совсем чтобы домой - там телефон не установлен - звонил лучшему другу, но это - равнозначно. Он, наверняка уже прибежал к родителям и взахлеб рассказывает им о разговоре. Мама, наверное, тихонечко плачет, отец - выгоняет из комнаты братишек - чтобы лишнего не знали, а они сопротивляются, настаивая, что дети - тоже люди и они тоже имеют право на информацию. А где же кот? А кот, как обычно, лежит на стульчике на кухне у теплой плиты и дрыхнет, во сне таинственно пошевеливая длинными серыми усами.