Будни рэкетиров или Кристина - Ярослав Зуев

– Серьезная штука, – согласился Протасов, – лампа Алладина. Где украл?

– Почему сразу украл? У Ирки долганул. На кухне.

Перебои в электроснабжении для обитателей Пустоши были унылой повседневностью, обыденной, как явления природы.

– Ну, погнали наши городских. – Волына, балансируя лампой в одной руке и тяжелым топором в другой, поставил ногу на перекладину. Лестница многообещающе заскрипела. – Не колдырнусь, зема?

– Вверх один болт не полетишь, – заверил Протасов.

– По-любому. – Согласился Вовчик. – За мной давай.

Протасов замотал головой:

– Не покатит, Вован. Лестница накроется. Боливар не выдержит двоих, чтобы ты понял.

Вопреки неблагоприятному финансовому положению, до голода пока не дошло, и назвать приятелей исхудавшими ни у кого не повернулся бы язык. Протасов весил килограмм сто двадцать. Вовчик, значительно уступая ему в росте, был еще тяжелее. Их суммарная масса наверняка переломила бы лестницу, как прутик, а падение двух здоровенных тел с топором, дубиной и керосиновой лампой наверняка обернулось бы катастрофой.

– Лады, – кивнул Вовчик и, на удивление быстро вскарабкался на крышу. – Я на точке, зема! – доложил он через мгновение.

– Эквилибрист хренов. – Валерий в два приема нагнал приятеля, и они перевели дух на козырьке.

– Ну, зема, где наша не пропадала, – сказал Волына и нырнул в люк. Протасов втиснулся следом.

На чердаке пахло пылью, смолой и старыми досками. Было очень холодно. Вовчик освещал путь, удерживая керосинку в вытянутой левой. Чердак напомнил Протасову заброшенную штольню старой шахты. Поперечные балки были установлены низко, отчего земам довелось согнуться чуть ли не в три погибели. Изъеденная древоточцем сосна, казалось, поглощала свет, и непроглядная темень наступала на пятки. Земы медленно продвигались вперед, керосиновое пламя колебалось, отчего тени стропил ползли по стенам, как неправдоподобно толстые змеи.

– Неуютно, блин, – пробормотал Протасов.

– Не то слово, зема.

Потолок был подшит необрезной доской. Сквозь щели чернел старый, рассохшийся рубероид. Кое где с потолка саванами свешивались давно покинутые паутины. В носах у зем засвербело. Протасов еще мужественно боролся, когда Волына оглушительно чихнул, едва не потушив керосинку.

– А-ПЧХИ!!!

– Молодец, блин, – похвалил Валерий. – Теперь Он точно в курсе, что мы идем.

– А то раньше не знал?!

– Замолкни, тюлень.

То здесь, то там на полу, по разные стороны прохода попадалось какое-то рваное тряпье. Немного позже они обнаружили импровизированный лежак, сооруженный из дореволюционного с виду матраца. Подозрительные бурые пятна на обшивке с первого взгляда не понравились Протасову:

– Похоже на засохшую кровь…

В изголовье матраца лежал битый молью армейский тулуп. Неподалеку валялась стопка желтых от времени газет. И какие-то обрезанные шнурки на гвоздиках.

– Тут, видать, Ирка сушку делала, – догадался Вовка.

Иди, блин. Мегрэ[34] недоделанный… – сказал Валерка, отчего-то припомнив желтую книгу в мягкой обложке, которую отец выменял на макулатуру.

Дом Ирины был построен в виде большущей буквы «Г». Точнее, изначально дом мастерился прямоугольником. Впоследствии к одной из стен прилепилась неказистая пристройка. А, позднее, к ее торцу вторая. Крыши, соответственно, сшивались и перешивались, отчего чердак по прошествии долгих лет приобрел нечто общее с лабиринтом мифического Минотавра.[35] Скоро земы подобрались к повороту.

– Будь готов! – прошептал Волына, занося над головой топор.

– Завсегда готов! – Протасов выставил перед собой посох. Прижавшись друг к другу, как древнегреческие гоплиты, земы миновали угол, оказавшись над той частью дома, где располагались комнаты хозяев и кухня. Противоположная, дальняя стена чердака была снабжена крохотным окошком. Луна, величественно шествующая по небу в сопровождении звезд, как окруженный джонками линкор, заливала эту часть чердака холодным сиянием люминесцентной лампы. Вообще говоря, стоит живительному солнечному свету отразиться от лунной поверхности, как теплые краски исчезают из спектра напрочь, будто оседая на гигантском сите. Свет становится обманчивым, полным дыхания необитаемых пустынь, а, возможно, и кое-чем, похуже.

– Пошли, зема. А то уйдет!

«Да куда уйдет? – захотелось возразить Валерию. – Если второй двери нету».

Готовые ко всему, они медленно подошли к окошку. Волына выглянул во двор.

– Пусто. Твою мать, пусто, а?! – выдохнул Протасов.

– Ты это, маму не трогай, – надул щеки Волына.

– Что за фигня, Вовка? Где эта животина гребаная?

Волына подергал створку окна, но та была насмерть прибита к раме.

– А я хрен его знает!

– Как же он выскользнул? – спросил Протасов, но, вместо разочарования, в его голосе сквозило облегчение. Земы медленно вернулись к люку. По пути Вовчик прихватил стопку желтых газет.

– На хрена? – удивился Валерий.

– Просмотреть, – смутился Волына.

– Идиот.

Вместо того, чтобы внять, Вовчик потянулся за тулупом.

– Чего добру пропадать, зема?!

– Добру… – фыркнул Валера. – Где ты добро увидал, урюк? Своих, блин, блох мало?

Волына уж начал разгибаться, когда замер, будто сраженный приступом артрита. Обернувшись, Протасов посмотрел на него с интересом:

– Заклинило, блин?

– Ни хрена себе?! – судя по тону, Вовчик наткнулся на НЕЧТО.

– Что ты там раскопал?

– А ты… – Вовчик запнулся, – лучше сам оцени.

Кряхтя, Протасов присоединился к приятелю:

– Мать моя женщина! – только и нашелся через минуту Протасов. У него перехватило дух. Через обнаружившуюся под рваным тулупом щель струился мягкий свет ночника, который по-прежнему горел в комнате. Нагнувшись пониже, Протасов разглядел обе кровати, застеленные старыми армейскими одеялами, а затем и стол, заставленный тарелками с объедками. – Это же наша комната… Мы ж отсюда, как на ладони, е-мое!

– А ты думал, брат. Как шлюхи за стеклом, по-любому!

– Это же что выходит? – чтобы ответить на этот вопрос, не требовалось ломать голову. – Что это падло долбаное нас с тобой, Вовка, как подопытных кроликов выпасало?

– Выходит так, – согласился Волына, сглотнув ком размерами с тюк.

– Вроде как охотилось? – добавил Протасов. От одной мысли о том, что они торчали, как стриптизерши в витрине, в то время как чьи-то недобрые глаза таращились с чердака, волосы поднялись дыбом.

– Заткнем дырку? – предложил Волына.

– Чем? Носом? Или болтом?

– Если твоим, то пожалуйста.

Повозившись, они все же заделали щель обломком доски, и лишь потом отправились восвояси. Первым на землю спустился Валерий. От пережитых треволнений у него сильно разболелся живот. Протасову загорелось облегчиться, а убогий дощатый туалет, древний и покосившийся, как Пизанская башня, возвышался над выгребной ямой в самом дальнем углу сада. За туалетом простиралось поле, соседствующее с заброшенным кладбищем. Протасов прикинул одно к другому, в сердцах сплюнул, вспомнил фешенебельные квартиры, в каких ему доводилось обитать, и решил, что как нибудь перебьется до утра.

Оставив ночник гореть, земы разобрались по кроватям. Сна ни у того, ни у другого, не было ни в одном глазу. Разговор, естественно, пошел о загадочном визитере, словно растворившемся на чердаке.

– А такого, Вовчик, не бывает.

– Да выпрыгнул он, пока мы с лестницей возились, – стоял на своем Волына. Объяснение выглядело притянутым за уши, но Вовчик был рад хотя бы такому. Протасов так не думал.

– Что он вообще за чердаке забыл? – ломал голову Валерка. – Что у Ирки там ценного хранилось?

– У нее и спроси, зема.

Протасов пожал плечами. Он лично убедился, что чердак был пуст, как барабан. Чердак вообще не сарай, его за здорово живешь не захламишь. Пойди выпри что-либо по отвесной трехметровой лестнице.

– Как же ему пустым не быть, если тот плуг все ценное на фиг уволок.

Протасов пообещал утром же переговорить с Ириной по поводу этих мифических ценностей.

Или, слышь, зема? – сказал Вовчик, в котором ночная встряска разбудила наклонности Эркюля Пуаро. Или Ниро Вульфа.[36] Или хотя бы старого доброго (а по делу, никакого не доброго) дедушку-участкового Анискина.[37] – Слышь, зема? Все! Я понял! Это паршивец Иркин прикалывался. По-любому. – В подтверждение своих слов Вовчик хлопнул себя по лбу. – Отвечаю! Ужастиков в видеосалоне насмотрелся, и это… – Вовчик запнулся, играя желваками. – Ну, вилы щенку!

Протасов представил семилетнего Игорешку, застенчивого, очень вежливого мальчишку, и покрутил у виска:

– Ты больной, блин. Не хрен ему больше делать.

Иркин парнишка обожал книги. Чтение было его любимым занятием. Протасов такой преданности «голимой макулатуре» ни понять, ни тем более разделить не мог, но, где-то в глубине души, даже испытывал определенное уважение к пацану.