Каменный плот - Жозе Сарамаго

Гостья поднялась при его появлении, и это неожиданное движение потому неожиданное, что по всем правилам хорошего тона и законам этикета даме надлежит оставаться на месте и ждать, покуда мужчина не подойдет к ней и не произнесет приветственных слов, после чего она в соответствии со степенью близости и характером своих с ним отношений и просто характером должна протянуть ему руку или подставить щечку для поцелуя, при этом улыбнувшись женской улыбкой – любезно, многозначительно, с тайным умыслом, с явным намеком, ну, словом, смотря по обстоятельствам, – и даже не движение, а само присутствие женщины в четырех шагах от него проняло замешкавшегося на пороге Жозе Анайсо внезапным ощущением: так ускорило свой бег время, что зеркало-свидетель не поспело за ним, ибо в предыдущий миг в нем отразились ещё незнакомые друг другу люди, а по эту сторону рамы и стекла двое начали узнавать друг друга, узнают, ну вот и узнали. Это движение, о котором в предыдущий миг сказать было нечего, превратило пол в качающуюся палубу корабля, медленно возносящегося на гребне волны и рушащегося вниз: не следует путать это с уже известным нам содроганием, описанным Педро Орсе – не кости у Жозе Анайсо завибрировали, нет, он физически ощутил всем своим телом, как Пиренейский полуостров, называемый так только для удобства и по привычке, обрел плавучую природу, двинулся по воде: раньше он все это знал, а теперь нутром почувствовал, что так оно и есть. И вот, благодаря этой женщине, а, может быть, и не ей самой, а той минуте, когда он её увидел, ибо в счет идут только те минуты(когда что-то происходит, Жозе Анайсо перестал быть всего лишь одушевленным манком для скворцов. Он делает к ней шаг, и приложенная для этого сила складывается с теми, что, не встречая сопротивления, влекут корабль с отелем "Браганса", уподобившемуся резной фигуре у него на носу – простите за явную неуместность выражений. Изъясняюсь как могу.

Моих друзей здесь нет, сказал Жозе Анайсо, их утром увезли давать разъяснения ученым, и до сих пор они не вернулись. Я уж начал беспокоиться, собирался даже идти на поиски, и покуда он произносит все эти слова, его не покидает сознание того, что они – лишние, но удержать их не может. Она отвечает, голос у неё приятный – низкий и отчетливый: То, что я собираюсь рассказать, касается любого из вас троих, и, может быть, вы мне сумеете объяснить толком, что произошло. Глаза у неё цвета юного неба. Что ещё за юное небо, откуда я выкопал это выражение? – проносится в голове у Жозе Анайсо, а вслух он говорит: Почему вы стоите, садитесь. Она села, и он сел. Как вас зовут? Жозе Анайсо. А меня – Жоана Карда. Очень приятно. Они не обменялись рукопожатием, потому что это было бы нелепо делать сидя, пришлось бы привстать им обоим, что было бы ещё нелепей, или ему одному, что было бы, по крайней мере, вполовину менее нелепо, если бы нелепость делилась пополам без остатка. Она и вправду хороша собой, хотя темные, почти черные волосы не должны бы гармонировать с глазами цвета юного неба, цвета сумерек рассветных или вечерних – годятся и те и другие. Чем могу служить? – учтиво спросил Жозе Анайсо. Не знаю, удобно ли разговаривать здесь, пробормотала Жоана Карда. Мы одни, нас никто не слышит. Мы вызываем повышенный интерес, взгляните. И, действительно, мимо проема, отделявшего эту гостиную от холла, уже прошел, весьма ненатурально изображая чуть рассеянную деловитость, управляющий, прошел раз и другой, причем так, словно он только что отказался от мысли придумать себе какое-нибудь новое занятие. Жозе Анайсо посмотрел на него строгим взглядом, но это не дало ни малейшего эффекта, а потом понизил голос, что придало беседующим ещё более подозрительный вид. Я не могу вас пригласить к себе в номер, это неудобно, да и, наверно, воспрещено здешними правилами. Что ж тут неудобного, мне, надеюсь, не придется защищаться от того, кто и не думает на меня нападать. Я и в самом деле не собираюсь на вас нападать, тем более, что вы вооружены. Оба улыбнулись, но улыбки вышли натянутыми и вымученными, потому что собеседниками внезапно овладела какая-то странная тревога, беседа и вправду принимала чересчур вольный оборот, особенно если учесть, что знакомы собеседники не долее трех минут и, кроме имени, ничего друг о друге не знали. Конечно, в случае надобности эта палка пригодится, сказала Жоана Карда, но я не за тем её ношу, а если честно – это из-за неё меня занесло сюда. Это утверждение, как ни странно звучало оно, неведомым образом разрядило обстановку, и давление – атмосферное и артериальное – явно пришло в норму. Жоана Карда положила палку на колени, продолжая крепко сжимать её обеими руками, и ждала ответа, который наконец и последовал: В сущности, вы правы, пойдемте отсюда, поговорим в кафе или в парке, если не возражаете. Она взялась за ручку чемодана, он перехватил. Чемодан оставим у меня в номере да и палку там же. Палку я не отдам и чемодан с собой возьму, быть может, я уж не вернусь сюда. Как угодно, жаль только, чемодан такой маленький, что палка в него не поместится. Не все на свете предназначено друг для друга, отвечала Жоана Карда, и в этом замечании при всей его очевидности скрывается глубокая философия.

Выходя, Жозе Анайсо сказал управляющему: Когда появятся мои друзья, передайте, пожалуйста, что я скоро вернусь. Непременно передам, сеньор, не беспокойтесь, отвечал тот, не сводя глаз с Жоаны Карды, но во взгляде его не было вожделения, а лишь ни к чему конкретно не относящаяся настороженность, столь свойственная всем управляющим. Они спустились по лестнице, миновав литую фигурку, изображавшую довольно условного средневекового рыцаря, а, может, пажа – ему бы, держа в руке зажженный светильник в виде шара, стоять на каком-нибудь мысу – Сан-Висенте, Эспишел, Рока, Финистерре или в ином месте, которое хоть и не носит столь громкого имени, но терпит не меньше, сдерживая беспрестанный натиск волн, и в этом случае наш рыцарь или паж не остался бы незамеченным, ибо Жозе Анайсо и Жоана Карда, проходя мимо, даже не взглянули на него, поскольку у них и других забот хватало – пусть даже они, будучи спрошены, и не сумели бы сказать, каких именно.

Когда сидишь в прохладе отеля, в этой вековом полумраке, трудно представить себе, какая жара на улице. Если ещё не забыли, дело происходит в августе, а климат на Пиренеях не изменился от того, что полуостров отплыл от континента на ничтожные полтораста километров, если, конечно, скорость его, как по радио объявили, остается неизменной, вот ведь, всего пять дней прошло, а кажется – год. Немудрено, что Жозе Анайсо произнес то, что и должен был: Прогулки по такому пеклу, да ещё с чемоданом и с палкой меня не прельщают, мы через десять минут заживо сваримся, лучше посидим в кафе, выпьем прохладительного. Лучше бы в саду, в тени, на скамеечке. Ну, что же, есть тут и сад поблизости – парк Дона Луиса, знаете? Знаю(хоть и не местная. Ах, вы не местная, бессмысленно повторил Жозе Анайсо. Они спустились по Розмариновой улице, он нес её чемодан и палку, можно представить себе, как нелестно думали бы о нем прохожие, не возьми он у дамы чемодан, и какой малопристойный оборот приняли бы их суждения о даме, шествующей по Лиссабону с палкой в руке: все мы чересчур приметливы, все горазды на суждения и осуждения, только дай повод, а не дашь – и без него обойдемся. В ответ на восклицание своего спутника Жоана Карда ответила лишь, что прибыла сегодня, поездом, и с вокзала направилась прямо в отель, а обо всем прочем нам ещё узнать предстоит.

И вот они сидят в тени деревьев, и он спрашивает: Что же привело вас в Лиссабон, зачем вы нас искали? За тем(что вы и ваши друзья имеете отношение к тому, что происходит А что происходит? Вы отлично понимаете, о чем я – наш Пиренейский полуостров отделился и поплыл. Порой мне и самому кажется, что мы причастны к этому, а порой я думаю, что просто все мы трое сошли с ума. Когда представишь себе, как вокруг звезды крутится некая планета, днем и ночью, в холод и зной, крутится, крутится, крутится почти в полной пустоте, где есть лишь какие-то исполинские небесные тела, о которых мы ничего, кроме имени, нами же данного, не знаем, или подумаешь, что такое время, о котором мы на самом деле не знаем совсем ничего, тоже можно сойти с ума. Вы что – астроном? – спросил Жозе Анайсо, вспомнив Марию Долорес, антрополога из Гранады. Нет, не астроном и не полоумная. Простите, я ляпнул не подумав, у нас у всех нервы немного расшатались, слова наши выражают совсем не то, что должны были бы: иногда – больше, чем следует, иногда меньше, чем хотелось бы, в общем, простите. Прощаю. Вы меня сочтете скептиком, но со мною лично ничего необычайного, если не считать скворцов. не случилось, хотя. Хотя – что? Совсем недавно, в отеле, когда я вошел в комнату, где вы сидели, то почувствовал себя, словно на палубе корабля, такое со мной было впервые. Ну, а мне казалось, будто вы идете ко мне из какой-то дальней дали. Вот-вот, а там всего три-четыре шага.