Месть - Владислав Иванович Романов

Она была коммуновка, родители погибли в гражданскую, приехала в Ленинград из Рыбинска, сама нашла работу, добилась общежития. Энергии и пробивной силы Зине было не занимать. Однажды на танцевальном вечере она подошла к самому Чугуеву, начальнику их управления, пригласила его танцевать и не выпускала минут двадцать, о чем-то с ним весело балагуря и смеясь.

— Хороший мужик, — вернувшись к Мильде, бросила она, — приглашал на рыбалку в воскресенье. Это у них пароль такой: на рыбалку или на охоту. А там понятно для чего.

— И ты поедешь? — спросила Мильда.

— Не знаю, может быть. Мне бы комнатку сейчас, метров двадцать в коммуналке, а то надоело в общежитии. Вот тогда можно будет и мужа подыскивать. А пока, девка, гулять надо! — бросила Зина ей.

Мильда нахмурилась. Это была уже явная грубость — обратиться к ней с такими словами. Какая она ей девка?! Зина числилась ее помощницей, и служебные отношения диктовали совсем иной тон отношений.

— Извини, это я себе сказала: «пока девка, гулять надо!» — поняв перемену настроения Мильды, тотчас выкрутилась Зина, переиначив и смысл фразы. Мильда всегда поражалась этому виртуозному хамелеонству Зинаиды, по-своему оправдывая ее: станешь сиротой — ко всему приспособишься. Но свое сиротство и революционную смерть родителей Зина ловко использовала и в миг опасности выставляла их как щит. И надо сказать, щит отражал удары судьбы. Зина умела быстро прикинуться жучком, лечь на спинку и шевелить лапками: сдаюсь, сдаюсь и больше не дерусь. Вот и свою двадцатиметровку в коммуналке она все же у Чугуева выцыганила.

— Хочу на шубу себе скопить, — поделилась своей мечтой Зинаида. — Сейчас можно беличью недорого купить. А я хочу лисью, знаешь, с таким большим мехом, рыжую, у меня даже дыхание спирает, когда я воображаю, что надену ее. А через обкомовский распределитель она как беличья на базаре стоит, — бросив работу и прильнув к Мильде, зашептала Зина. — Вот почему я и хочу с завканцелярией обкома познакомиться. Да я ей бесплатно целый год готова все подряд печатать, лишь бы записочку или талон на шубу получить. Ты как с ней?

— Никак, — ответила Мильда, хотя хорошо знала заведующую канцелярией обкома. «Нет, пускать ее туда опасно», — подумала Мильда.

— Жалко… Чугуев говорит, это только через обкомовских, не ниже завотдела или завканцелярией, — вздохнула Зинаида, дав понять, что с Чугуевым она накоротке и при случае могла бы тоже помочь.

Она вернулась на свое место, и на ее обиженном лице помимо досады можно было прочитать и злобу, словно Мильда нарочно не хочет помочь Зине приобрести лисью шубу. «Вот дрянь», — подумала Мильда.

Трамвай сделал очередной поворот, и Мильду бросило вправо, прижав к замерзшему окну. Машина Кирова ждала ее у Московского вокзала. Это было удобно во всех отношениях, но главное — не бросалось в глаза. На привокзальной площади всегда стояли машины, кого-то провожая, кого-то встречая, а потом до Смольного от Московского рукой подать.

Муж устроил ей скандал, хотя она попыталась объяснить, что отказаться было никак невозможно, звонил сам Пылаев, ее уговаривал, работа срочная, надо распечатывать материалы семнадцатого съезда, а к такой работе не всех еще и привлекают, но Леонид и слышать не хотел ее жалких оправданий. Ушел к детям и не появился даже к ужину. Но Мильде было все равно. Если б муж запер ее в комнате, она бы через окно сбежала. Он теперь дня три не будет с ней разговаривать. Ходить молчком, натыкаться на нее и шарахаться в сторону. Противно.

Они познакомились в Луге, в январе 1925 года. Николаева поселили в то же общежитие, где жила Мильда, и он, увидев ее, застыл на месте, а потом подошел и первым представился.

— Лев, — сказал он, подав потную слабую руку.

Она так и стала его звать, через месяц с удивлением узнав, что настоящее его имя Леонид.

— Леонид мне не подходит, — ответил он в ответ на ее недоумение. — Я Лев, это мое настоящее имя.

Лев был тщедушным, полтора метра ростом, с длинными руками и сутулой фигурой. Но лицо — открытое, мягкое, с нежными линиями губ — скрадывало недостатки фигуры. Он стал поджидать Мильду после работы, провожал до самой двери и непременно напрашивался в гости. Приходил вечером и сидел с семи до одиннадцати, разглагольствуя о перманентной революции Троцкого, и девчонки, с которыми Мильда жила в комнате, уже в начале десятого начинали громко во весь голос зевать, давая понять, что «перманентнику» пора уходить. Утром он сопровождал Мильду до работы, она жаловалась, что не высыпается, тонко намекая на его засиживания, а он рассказывал ей, что Наполеон спал по четыре часа в сутки, правда, в ванне с соленой водой. А поскольку ванна не всегда под рукой, то он приспособился обматывать голову тряпкой, вымоченной в соленой воде.

— Вот, подожди! — Николаев остановился, стал открывать портфель, но замки заедало, он нервничал, а Мильда опаздывала на работу. Она думала, что он хочет всучить ей яблоко или какой-нибудь бутерброд, в одиннадцать часов после короткой физзарядки следует что-нибудь съесть. Наконец Леонид открыл портфель и вытащил грязную желтоватую тряпку. — Вот эта тряпка, которой я голову обматываю, — похвастался он. Мильда готова была убить его.

Ни слова не говоря, она бросилась бежать в уком и опоздала всего на четыре минуты. Ей сделали замечание. Примчись она минутой позже, ей пришлось бы писать объяснительную, и могли влепить выговор. С дисциплиной у них было строго.

В Луге Николаев работал управделами укома комсомола, Мильда — заведующей сектором учета в укоме партии. Она была членом партии с 1919 года, он вступил в ВКП(б) год назад, ее все любили, единодушно выбрав председателем товарищеского суда, его же еле терпели за заносчивость и самомнение.

Так продолжалось месяца два, пока Николаев не набрался храбрости и не объяснился ей в любви, предложив стать его женой. Мильда ничего не ответила, лишь пожала плечами. Еще через неделю он встретил ее поздно вечером у общежития и сказал, что если она откажет ему, то он покончит с собой. Николаев даже вытащил револьвер и, откинув барабан, показал, что он набит патронами. Мильда испуганно посмотрела на него.

— Да