Тени судьбы - Никита Гандер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Может, их как-нибудь… того? — спросил Громадин, глядя на зомби неприкаянно стоящих недалеко от автомобиля. — А то будут тут стоять, пока с голодухи кони не двинут…
— Тебе сказали, что они ничего не чувствуют? — сухо осведомился Семен.
— Да, а еще мне сказали, что это сплошная радость и счастье, которого я не осознал! — со злостью сказал Илья.
Семен посмотрел на него и ничего не ответил. Сергий вздохнул и направился к стайке зомби:
— Идите домой, оставайтесь там с остальными. Ваши мучители наказаны, — добавил он, развернулся и пошел в машину. Остальные наемники уже занимали места в автомобиле.
— Илюха, ты пойми, патроны — это дорого, а на этих их тратить, все равно, что в небо пострелять для удовольствия, — увещевал Семен.
Громадин не стал отвечать, он прекрасно понимал доводы Семена, но что-то внутри неприятно шевелилось, когда он думал, что оставит таких же людей, как он сам, который мог бы превратиться в одного из них, на голодную смерть. Новый мир, новые правила. Новая этика. Он привыкнет или не выживет.
По какой-то причине зомби не спешили исполнить приказ Сергия и не уходили. Только когда Семен завел машину они, словно проснувшись, потянулись через заросли кустов в сторону своей, теперь уже только своей деревни. Семен выруливал на дорогу, которую предварительно расчистили для них зомби, и не мог видеть, как и остальные наемники, что из глаз одного из зомби скатывается крупная слеза. Может, что-то друид и не понял в своих экспериментах, а может и не договаривал. Наемники никогда этого не узнают, как не узнают они пожалел бы Семен пуль для зомби, если бы увидел их слезы.
* * *
Пути оставалось еще около ста пятидесяти километров, до вечера спутники должны добраться на место. Что делать по прибытии в бывшую столицу они еще не знали. Основная надежда была на Громадина и Тимофея, заключалась она в том, что кого-нибудь озарит предчувствие. План был, мягко говоря, не очень надежный, но другого у них не было.
В этот раз сон никого из наемников не соблазнил, но ехали все молча, погруженные в собственные мысли. Илья размышлял о своих новых-старых друзьях. Он испытывал облегчение от того, что несмотря на все испытания, выпавшие на их долю, они остались людьми. Настоящими людьми, а не человекоподобными существами, борющимися за выживание любой ценой. Конечно, Илья не сомневался в твердости их характеров, но одно дело — жестокость бессмысленная, которая направлена только на удовлетворение извращенных желаний, другое — вынужденная, чтобы сохранить жизнь. Оправдать ту семью, которая стала новым видом рабовладельцев и в итоге ставшая одними из своих творений, Илья не мог. Он надеялся и верил, что даже в таких бесчеловечных условиях можно сохранить человеческий облик, не скатиться на дно.
— Почему ты их просто не убил? — неожиданно для самого себя спросил Громадин.
— Ты про этих, что ли? Семейку Аддамс? — уточнил Семен.
— Ясен пень про них!
— Не люблю я это дело… убивать. Нет, когда дело делаешь — там по другому, там адреналин в крови, все дела… а тут уже отошел немного, успокоился, но надо их стрелять. Тут нужен особый склад характера, наверное. А сейчас, считай, руки чистые. Что они, то и им…
— Винить себя за этих ублюдков уж точно не надо, — вмешался с заднего сидения Владимир, глядя в окно на проплывающие мимо пейзажи.
— Нет, Семен. Нужны разные обстоятельства, тогда и характер поменяется… — глухо сказал Тимофей.
Илья обернулся назад и взглянул в глаза Тимофея, в них отражалась глубокая боль. Тимофей вспомнил что-то из своих прошлых жизней.
— Я однажды, прибился к отряду. Обычные мужики, ничего особенного. Выживали как все… там так получилось, что после пандемии, когда военные все бунты и беспорядки начали давить, то… в общем, не очень получилось. Вот, народ, кто сумел, организовались в отряды, так и выживали. Они меня приняли, но сказали, что надо будет на равных все делать, а я еще мальчишка совсем… — продолжил тем временем Тимофей. Его слова звучали очень странно, если видеть, что говорил их действительно мальчишка. — Короче, удалось нам напасть на след одного вояки, который командовал подразделением, подавлявшим мятеж в городке одном, оттуда у нас в отряде четверо было. Они нам порассказали, как этот человек отрывался потом в городе, что его солдаты делали. Это все злость и власть, когда они вместе — это страшный коктейль. А еще безнаказанность. Этого всего в избытке было тогда. Вышли мы на их след, не только месть нами двигала, но еще возможность поживиться их снаряжением. Если без подробностей, то мужики эти нисколько не лучше оказались тех солдат. Безнаказанность, власть и злоба. Как тот офицер орал я никогда не забуду. Долго орал. У нас один хирург бывший был, он все подсказывал, как его так помучать, чтобы быстро он не сдох. Они и мучали. И я. Тогда мое детство и закончилось. И это одна жизнь, один случай…
В машине повисло тяжелое молчание.
— Ты не прав, это они такими оказались. Обстоятельства здесь ни при чем! — заявил Громадин.
— А я? — коротко спросил Тим, не дождавшись ответа, продолжил. — Мне так жить хотелось, что я на все готов был и все делал. Они меня кормили, заботились обо мне. Кому в таких обстоятельствах нужен мальчишка, лишний рот? Я для них на все был готов. Обстоятельства… Тут много чего и одобрение группы, и одобрение старших, много чего… Но знаете, что потом? Потом привык, даже понравилось. Власть, безнаказанность…
В машине установилась гробовая тишина. Все сидели, оглушенные словами Тимофея. Громадин, только что выдернутый из уютного, спокойного и предсказуемого мира, не мог переварить слова мальчика.
— А мы где были? — неожиданно спросил Сергий. — Ты говорил, что мы всегда где-то рядом бывали, всегда в твоей жизни участвовали.
Тимофей молчал, как будто не слышал вопроса. Сергий подождал еще некоторое время и не получив ответа замолчал тоже. Тишину больше никто не нарушал и теперь друзья ехали молча, погрузившись в тяжелые размышления. Постепенно становилось темнее, а значит пришло время решать двигаться ли им дальше, или искать ночлег. Проблему эту озвучил Семен:
— Братаны, мы уже почти на месте, как поступим? Может лучше при свете сунемся?
Никто из присутствующих никогда бы не обвинил Семена в трусости — дураков среди них не
