Превратности любви - Наталия Вронская

— Думаю, что с этим не будет проволочек. Но до возвращения домой предстоит долгий путь. Не стоит ли задержаться и прийти в себя? Ты расстроен… Вдруг сделаешься дорогой нездоров? А тут, все же среди своих…

— Веришь ли, — с жаром произнес Тургенев. — Ни секунды не задержался бы здесь, если бы мог! Еще три дня назад эта страна казалась мне совершенством и милее прочих, теперь же я ненавижу Италию!

«Он бы не смог поступить иначе… И я бы не смогла принять иного поступка…»

Софья всю дорогу думала об одном и том же. Все их утомительное возвращение в Россию, в Петербург, которое заняло несколько недель. Фабиана, получив известие о болезни тетушки, ни минуты не желала более задерживаться в Италии. Она плакала, говоря, что более нет у нее близких людей на всем белом свете, а Соня утешала подругу, уверяя, что все сие есть просто обыкновенное недомогание, которое довольно скоро пройдет. Быть может, пройдет еще до того, как они вернутся в Россию.

— Уповаю на это! — сквозь слезы бормотала несчастная Фабиана, корившая себя за столь долгое отсутствие.

По их возвращении прошло уже несколько месяцев. Софья же все думала о том, что случилось с нею. Любовь… Разве можно так сразу забыть? Разве можно так просто изгнать из сердца воспоминания о счастливом времени? Да, она поистине была счастлива тогда. Особенно в Риме, когда любовь ее, пораженная открывшимися перед ней силой и мужеством, возгорелась с необычайной силой. Кроме всех тех милых и приятных качеств, кроме той деликатности, что так свойственна была ему — Александру, — увидела она перед собой блестящего воина, смелого и бесстрашного человека. Он еще прекраснее был теперь в ее мечтах. Никогда не позабудет она его. Они разлучены, быть может, навеки… Такова их судьба, но никогда она не предаст их любовь… Да что говорить, когда любовь жива и трепещет своими крыльями в ее сердце! Да, Александр Андреевич («Нет, просто Александр», — шептала она, краснея) был теперь свободен, но разве могла она думать о том, что они соединятся? Нет! После того трагического конца, в котором он, несомненно, винил себя и отчасти ее, вряд ли они смогут быть вместе. Если бы не их недозволенное чувство, как знать, он бы мог успеть спасти жизнь своей жене и… И не было бы на них этой вины, этой печали…

Софья жила снова в доме матери. Отношение Любови Матвеевны мало к ней переменилось. После двух-трех историй, которые госпожа Загорская потребовала ей поведать, говорить им стало совершенно не о чем. Более того, путешествие старшей дочери казалось Любови Матвеевне чем-то самим собой разумеющимся и, в сущности, мало интересным. То ли дело, жизнь Юлии! Гордость матери за княгиню Пронскую не знала пределов. Блеск в обществе, толки и пересуды относительно ее нарядов, ее экипажей, балов, ею устраиваемых, флирта и похождений князя Павла — вот в чем был смысл и суть жизни госпожи Загорской! Вот — предмет гордости обеих дам, старшей и младшей. Что какая-то Италия? Что путешествия, люди и интересы, не касаемые их персоны и внимания света? Пустое!..

К слову же еще придется сказать, что Юлия не простила сестру. Отношение ее к Софье было самое холодное. Она бы ни за что не приняла сестру в своем доме, ежели бы не приличия, которые должно было соблюдать. Не простил Софью и князь Павел. И то сказать: такое небрежение! Такое презрение! Теперь он обливал невестку холодом, цедил слова и не смотрел в ее сторону или, ежели смотрел, то большей частью с насмешкой, или упорно лорнировал ее, не говоря ни слова, специально чтобы вызвать смущение. Но Софья не смущалась. Ей эти насмешки были нипочем. Она просто не замечала их, вот и все, как не замечают ненужную вещь или мелкую букашку, не имеющую отношения к твоей жизни. Павел желал бы еще и мести, но что придумать? Тут он был бессилен. Ни одной дельной мысли не образовалось в его голове на этот счет. Месть — занятие для людей изобретательных. Он же, кроме чего-нибудь совсем уж недозволенного, вроде распускания дурных слухов, больше ничего выдумать не мог. Однако же порочить имя молодой родственницы было ему не с руки. И он молчал и ничего не предпринимал.

Софья же, попав в водоворот балов, праздников и былых обыкновений, была грустна, ничем не сменялась се задумчивость, но этого почти никто не замечал. И никто не старался выведать причину ее грусти и развеять ее. Быть может, ей помогла бы Фабиана, но теперь, когда та была вынуждена жить у хворавшей тетки, девушки были разлучены и помощи или хотя бы дружеской беседы ждать было не от кого. Как бы помогли Софье теперь общие воспоминания, беседа о приятных впечатлениях, пережитых в путешествии, и не очень приятных моментах. Но!.. Оставалось только надеяться, что скоро баронесса поправится и вот уж тогда изменится печальное и одинокое Софьино положение.

— «Бесценный друг мой!..» Так! Что же это такое? — князь Павел, весьма заинтригованный началом, заперся у себя в кабинете и продолжил чтение.

Это было письмо, то самое письмо, которое в таких сомнениях и с таким трудом писано было в Москве Александром Андреевичем Тургеневым. Адресовалось оно Соне, но Павел, пользуясь своим правом полноправного хозяина не только в своем доме, но и в доме тещи, увидев имя адресата не удержался и вскрыл послание.

«Бесценный друг мой, — говорилось в письме. — Долго не решался я писать, но чувства мои к вам, которые так неожиданно и ярко расцвели в чужой стране, ничуть не изменились здесь, под нашим умеренным и рассудочным солнцем. Обстоятельства, разлучившие нас, были трагичны, но они прошли, как проходит и все прочее. Вы, быть может, обиделись на меня, обиделись на мое молчание, на то, что я не вернулся в Рим, что не писал вам тогда же из Флоренции… Но поймите меня и простите! Состояние мое было таково, что я в тот момент простился бы, не задумываясь, с жизнью, ибо считал себя виновным в гибели человека, жизнь которого была доверена мне полностью. И еще, меня терзало чувство вины… Я любил и люблю вас теперь. Милая привычка быть рядом с вами, невозможность расстаться тогда с моим прелестным собеседником — я винил себя во всем и полагал, что не имею права на счастье. Я думал даже, что погубил и вас, но… Но если я не заблуждался, если чувства наши, как мне казалось, как я знал когда-то, были взаимны, то нам нельзя разлучаться! Если вы любите, если вы можете простить меня… Я молю об этом Небо, как о величайшей милости! Милое, великодушное, небесное создание, ответьте же „да“ или „нет“ и разом прекратите все мои сомнения и мучения! Знайте, что в ваших силах сделать меня счастливым. Таким счастливым, каким никогда не приходилось мне бывать в этой жизни. Если же вы скажете „нет“, то я никогда не упрекну вас и никогда не потребую от вас свидания и другого ответа. Помните, одно краткое ваше слово, всего одно, без подписи, без объяснений…