"Магнолия" в весеннюю метель - Гунар Цирулис

— И он был последним клиентом?

— Куда там! Зашел администратор за сигаретами, потом завернул дядюшка Ян, потом еще двое шахтеров перед сном заправились минералкой…

— И все?

— Разве мало для одного вечера? И так уже Калниетис нервничал, словно опаздывал на поезд.

— А может, он и правда спешил?

— Вчерашний день искать, что ли? — усмехнулась Джозефина. — Такого сухаря смерть — и та взять не захочет… Ну, закрыл бы буфет на полчаса позже, подумаешь, он тут поблизости снимает комнату, где переночевать после смены. Сесть на велосипед и доехать…

— А больше никого не было? — не отставал Мурьян.

— Правильно, чуть не забыла Олега, — Джозефина не очень убедительно сыграла забывчивость. — Просунул голову, когда я уже оделась, чтобы ехать. Он снаружи грел мотор и хотел сам обогреться. Сказал, что увидел свет в окне. Вместе вышли, а остальное ты уже знаешь…

— Стой, стой. Когда ты гасила свет, не заметила — была рукопись на столе или не было?

— Ты бы предупредил заранее, тогда я обязательно посмотрела бы, и не раз. — Джозефина напряглась, вспоминая. — Я ведь грязную посуду убирала, разве не заметила бы?

«Показание не весьма убедительное, суд его не признает — самый слабый адвокат и то не пройдет мимо», — грустно подумал Мурьян и собрался уже прощаться. Но тут удовлетворить свое любопытство захотела уже Джозефина.

— Да скажи же наконец — что в этой диссертации такого, что ты из-за нее отмахал такой конец?

В первое мгновение ему показалось, что лучше всего будет отделаться комплиментом — диссертация, мол, была лишь предлогом, чтобы навестить женщину, давно уже завладевшую его мыслями. Но потом Мурьян решил играть в открытую.

— Понятия не имею. Но на ней значилось «секретно». И уже одно это может смутить разных сомнительных типов… Кто, по-твоему, мог ее зацепить?

— Никто! — не задумываясь, ответила Джозефина. — Спереть ножик, который пригодится, когда пойдешь за грибами, унести в комнату стакан — это каждый может, даже ты. А обокрасть частное лицо — это же преступление.

— Вот об этом я и говорю. Если в рукописи содержатся государственные тайны, то это уже шпионаж.

— Ты думаешь? — Джозефина не скрыла удивления. Затем ее лицо омрачилось. — Может, ты думаешь, что я в это замешана? — В ее голосе слышалось возбуждение, не сулившее ничего хорошего. — Знаешь что, Язеп, давай сейчас же обыщи мой дом! Это ничего, что у тебя нет санкции, это моя личная просьба. Добровольная, ясно? Не желаю, чтобы на меня падало хоть малейшее подозрение! Знаю вашу примитивную логику: у сожителя связи за границей, сама неизвестного происхождения, недаром окрестили Джозефиной… — она все более повышала голос, но не вставала с места и не подавала никаких иных признаков того, что готова распахнуть все двери и провести лейтенанта по дому.

— Да успокойся, Жозите, я скорее отрублю себе руку, чем стану копаться в твоем барахле. Я перед тобой раскрыл сердце, а ты лезешь на стенку, — Мурьян, как умел, пытался отразить ее нападение. — И вообще — мой автобус уходит через пятнадцать минут. Почему я должен из-за чертовой диссертации лишаться обеда?

Этот последний аргумент, кажется, именно своей будничностью убедил буфетчицу. Так и не достигнув высшего уровня, истерия улеглась так же стремительно, как и началась, хотя голос женщины по-прежнему звучал враждебно:

— Если программа твоего посещения выполнена, то будь здоров. А я лягу досыпать — в первый выходной я всегда сплю до ужина. И одна, запомни!

Распрощаться таким образом? Нет, это никак не соответствовало бы стилю жизни Мурьяна. Выглянув в окно, он запротестовал:

— В такую погоду это было бы просто грешно. А почему бы тебе не подышать весной?

— Предложение принято! — Перемены настроения Джозефины не смог бы предусмотреть и опытный психолог. В этот миг она сияла как солнышко на картинке, сопровождающей наиоптимистический прогноз погоды. — Раскочегарим тележку и поедем навестить родные края!

— С тобой — хоть на край света! — подхватил Мурьян, все еще не веря, что Джозефина говорит серьезно.

— Так далеко не надо. Прокатимся до Риги и обратно. Там у меня кое-какие делишки. А ты подтолкнешь машину, если она опять начнет фордыбачить, как вчера. Давай посмотрим, захочет ли мотор вообще завестись.

— А переодеваться не будешь?

Джозефина отмахнулась, и Мурьяну не оставалось ничего другого, как последовать за ней.

Так получилось, что он пропустил не только обед, но опоздал и на ужин и вернулся в «Магнолию» еще позже, чем припозднившиеся любители финской бани.

Невзирая на полную кошмаров ночь, в кино Кундзиньш так и не уснул — так сильно переживал он пропажу результата двух лет работы. Потому он и не мог переживать за героев картины, потому и ушел еще до начала второй серии.

В «Магнолии» настроение его испортилось еще больше, в особенности после того, как администратор почему-то счел своим долгом сообщить ему, что Рута Грош уехала в сауну и вернется поздно. Вот, уже и посторонние думают, что они близкие друзья, неразлучная пара, на самом же деле он одинок, одинок как… Кундзиньш не смог подыскать соответствующего сравнения, потому что до сей поры не знал, что такое одиночество или скука. Даже в те черные дни, когда жена оставила его, он не ощущал себя по-настоящему несчастным: оставалась работа, которая давала ему внутреннее удовлетворение. Теперь не было больше ничего. Только малознакомые люди, с которыми вместе можно веселиться, но не делиться горем; только неуютные комнаты и воющий за окном ветер, швыряющий в стекла мокрый снег. Снег прилипал к стеклу, образуя своего рода белые жалюзи, отделяя помещение от мира и превращая его в подобие тюрьмы. Из нее, правда, в любой миг можно было бежать, однако Кундзиньш понимал, что от себя, от собственных мрачных мыслей никуда не скроешься. Они будут преследовать его, как тень, которая исчезает единственно на полуденном солнце — или же в ночной мгле.

Конечно, следовало бы принять снотворное и попробовать забыться сном. Но тогда он не сможет дождаться Руты, в двери которой оставил записку с просьбой позвонить — все равно, в котором часу. Кундзиньш вытащил ящик тумбочки и стал перебирать лежавшие в нем лекарства. В одном полиэтиленовом пакете хранились успокоительные средства, в другом — возбуждающие, те, что помогали высвобождать духовную энергию. Он проглотил таблетку и немного спустя — другую. Теперь сон не придет до самой ночи — по рассказам других Кундзиньш знал, что посещение сауны может затянуться до утра.

Что угнетало его сильнее — тоска по Руте или сожаление о потерянной диссертации? Ее ведь можно и написать заново, в конце концов все исходные данные сохранились, мозг еще не покрылся известью. Может быть, даже хорошо, что теперь он яснее видел слабые места объемистой рукописи. Вот хватит ли желания? В одиночестве — вряд ли, вдвоем — определенно!

И мысли его снова вернулись к Руте. Другой такой женщины, которая так овладела бы и его чувством, и рассудком, он больше в жизни не встретит. Это Кундзиньш понимал ясно. Рядом с Рутой он вновь обретет молодость и радость творчества. Под влиянием принятого лекарства он уже не понимал, чего ради так долго тянул и не мог осмелиться. Нынче же он признается в любви! Иначе нет смысла жить — ни с докторским дипломом в кармане, ни даже с зарплатой ученого секретаря института.

…В это время Рута Грош находилась уже в вестибюле «Магнолии», где вечерами старалась не задерживаться, так как терпеть не могла ощущение стерильности, как в операционной, вызывавшееся лампами дневного света: в ее возрасте женщина испытывает потребность в тепле всегда и везде. Однако на этот раз пребывание внизу затянулось: в первую кабину лифта она не попала, лифт по праву устроителей празднества оккупировал квартет экстрасенса, во вторую сразу же втиснулся Талимов, и, предугадывая неизбежное приглашение продолжить вечер в его комнате, Рута сочла разумным в эту кабину не садиться. Когда опустилась третья кабина, в вестибюле возник Карел Лепик, и это было так неожиданно, что она позволила створкам сомкнуться.

— Видимо, меняется давление, — счел нужным пояснить ученый старец. — На седьмом этаже у меня вдруг закружилась голова, и Майя настояла, чтобы я дальше ехал на лифте. Вызвала кабину и силой затолкала меня в эту клетку.

— А где же она сама?

— Поднимается по лестнице. Без меня она развивает куда большие обороты, так что скоро будет здесь…

— Но вы же спустились вниз!

Лепик огляделся и облегченно улыбнулся:

— И в самом деле. А то я уже стал бояться за свой вестибулярный аппарат, мне все время казалось, что проваливаюсь в преисподнюю, даже в ушах закололо!.. — Внезапно лицо его выразило озабоченность. — Господи, могу себе представить, как испугается Майя! Она у меня всегда была паникершей и сейчас уже, наверное, видит меня бездыханным в шахте лифта. А я здесь любезничаю с прелестной соседкой по столу. — Он заторопился. — Пожалуйста, если это вас не затруднит, помогите мне попасть наверх. Ключ от комнаты у меня, и она не может даже добраться до своих сердечных снадобий.