Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун - Ричард Блэкмор

— Мастер Ридд, — всплеснула руками Лорна, — да ведь вы хуже Карвера Дуна! А я-то считала вас мягким, добродушным человеком. Дуны хотят, чтобы я пообещала и даже поклялась, что выйду замуж за самого старшего из двоюродных братьев, то есть за Карвера Дуна, который вдвое старше меня — ему тридцать пять лет. Вот почему, мастер Ридд, я подала вам знак, накинув черную шаль на белый камень. Дуны не однажды указывали мне на то, как это важно для мира в нашем роду и для моего собственного блага. Но я и слышать ничего не хотела — и не хочу,— хотя дядюшка Каунселлор пустил в ход все свое красноречие, дедушка снова и снова просит хорошенько все обдумать, а Карвер кривит такие улыбки, что у меня мурашки по коже ползут. И Карвер, и его хитроумный батюшка хотят силой сломить мое упрямство, но сэр Энсор решительно против этого. Поэтому они вынуждены отложить свои планы на будущее, но я знаю, они ни перед чем не остановятся, когда почувствуют, что дедушка слаб и немощен и не сможет им помешать. У меня и так немного было свободы, а теперь и половины от нее не оста­лось. За мной подглядывают, меня стерегут на каждом шагу, и если бы не сметливость и отвага моей дорогой Гвенни Карфекс, я бы сейчас не смогла встретиться с вами. Сейчас она — мой главный защитник, и с нею од­ной - раз уж остальные меня оставили — я надеюсь одо­леть всех своих врагов.

Слезы упрека и скорби наполнили ее нежные черные глаза. Тогда, вместо оправдания, я коротко рассказал ей о том, как меня вызывали в Лондон. Услышав новости и увидев, что я ей привез из столицы,- а привез я жемчуж­ное колечко, украшенное сапфиром, — она заплакала еще горше, а затем приблизилась ко мне и села рядом. Я при­поднял ее левую ручку, и не успела она понять, что я де­лаю, как я надел ей колечко на палец.

— Какой вы, однако, хитрый, мастер Ридд! — зардев­шись, сказала Лорна. — А я-то думала, что вы слишком простодушны, чтобы додуматься до такого. Какая сноров­ка! Недаром в тот день, когда мы встретились впервые, вы занимались рыбной ловлей.

— Но поймал ли я вас, моя маленькая рыбка? А мо­жет, это всего лишь пустая надежда, которой я буду те­шить себя до конца дней своих?

— Ни то и ни другое, Джон. Вы мне очень нравитесь, и все же вы меня еще не поймали. Если же вы будете сдержанней и терпеливей, привязанность моя возрастет. Что же до пустых надежд, то это удел других, а не ваш, хотя и вам я не сказала своего последнего слова.

Слезы все еще блистали в ее глазах, но на этот раз она плакала еще и потому, что ей страстно хотелось лю­бить меня так, как любил ее я. И она, полусмеясь, полу­плача, коснулась губами моего чела, на котором лежала печать тревоги, сомнения и неистребимого желания. За­тем она сняла колечко с белоснежного пальчика и протя­нула его мне, и, заметив, как вытянулось мое огорченное лицо, трижды поцеловала меня и, вложив колечко мне в руку, тихо и серьезно сказала:

— Джон, я не смею сейчас принимать это, потому что боюсь обмануть вас. Я постараюсь полюбить вас так, как вы того заслуживаете и ждете от меня. Сохраните это колечко до лучших времен. Что-то подсказывает мне, что они наступят — и очень скоро.

Тысячу раз поцеловал я руку, которую она вытянула перед собой, чтобы сдержать мой порыв, тысячу раз по­клялся, что не мыслю жизни без нее. И в глазах ее, опу­шенных черными ресницами, было столько света, что я отвел взгляд, покоряясь всевластию ее победоносной кра­соты.

— Дорогая, дорогая, жизнь моя, любовь моя,— шеп­тал я, погружаясь в облако ее волос,— долго ли мне ждать, долго ли надеяться, долго ли сомневаться в том, что ты сможешь полюбить простого, невежественного фермера?

— Не смей так говорить о себе! Ты вовсе не невежда, ты знаешь куда больше меня. Ты учился в лучшей школе Западной Англии, ты учил греческий и латынь. Никто из Дунов, кроме дедушки Энсора и дяди Каунселлора, не сможет похвастаться таким образованием. А если я и сме­юсь над твоим девонширским диалектом, то смеюсь я только в шутку, Джон. У меня и в мыслях не было оби­деть тебя.

— Что бы ты ни говорила, ты ничем не обидишь меня, пока не скажешь: «Уходи, Джон Ридд, я полюбила дру­гого».

— Никогда-никогда не скажу я этого, и, значит, никогда не обижу тебя. А теперь извини, Джон, тебе пора возвращаться к матушке. Я никогда и ничем не огорчу ее, потому что крепко полюбила ее по одним твоим рас­сказам.

— Если ты взаправду полюбила мою матушку,— лу­каво заметил я,— то лучший способ доказать ей это — по­любить меня.

Лорна озорно засмеялась и ничего не сказала. Да и зачем? И без всяких слов я уже знал, что Лорна Дун лю­бит меня.

Глава 19

Праздник урожая

Хотя мы договорились с Лорной не встречаться два месяца — «один — ради тебя, другой — ради меня»,— шеп­нула она мне на ухо,— по сигналам, что она посылала мне ежедневно, я знал, что она вне опасности.

— Теперь я ничего не боюсь,— сказала она мне при расставании.— Конечно, Дуны за мной следят, но ведь и Гвенни не спускает с них глаз. Пока у меня есть дедушка, который не допустит насилия, пока маленькая Гвенни сле­дит за теми, кто следит за мной, и пока ты, Джон, готов прийти мне на помощь в любой момент, если, не дай Бог, случится наихудшее... Словом, никогда у одинокой Лорны Дун не было такой надежной защиты, как теперь. Ах, не жми мне так руку, Джон: ты и сам не знаешь, какой ты сильный!

А потом наступила пора — золотая пора! — хлебной жатвы. Пшеничные поля стелились сплошным ковром по широким холмам, обрываясь у кромки густых дубрав. Та­ких урожаев у нас не видывали с той поры, как мой отец в последний раз повесил на стену свой гигантский серп. С той поры, как в расцвете жизненных сил пал владелец этого мирного орудия, ни один эксмурец, даже самый здоровенный, не смог с ним совладать. И вот теперь я снял отцовский серп со стены, где матушка с гордостью храни­ла его все эти годы, а матушка, глядя на меня, не знала, радоваться ей или горевать в эту славную минуту.

Весь приход собрался у нас на дворе, потому что в этом году все должны были выйти на жатву именно с на­шей фермы — об этом мы заранее договорились с двумя другими фермерами. Ход мы начали по обычаю, что из­давна заведен в наших краях. Впереди процессии шел преподобный Бауден — приходская Библия в руке, серп за поясом. Мы — всего около шестидесяти человек шли следом за ним. Когда мы подошли к большим воротам, выходившим в поле, священник открыл их и вышел в поле — один. Он прочел несколько стихов из Библии и сре­зал три добрых пригоршни пшеницы. Затем приходский причетник затянул псалом, и мы — стих за стихом — про­пели псалом после него. Когда пение закончилось, священ­ник хлебнул сидра, и жатва началась.

Мы, мужчины, шли впереди вдоль сплошной стены спелой пшеницы,— ноги широко расставлены, левая рука согнута, в правой, словно меч, сверкает серп,— а женщи­ны, следуя за нами, подхватывали срезанные колосья и связывали их в снопы.

Не знаю, любезные читатели, поверите ли вы мне или поднимите на смех, но и здесь, среди моря пшеницы, че­рез которое я быстро продвигался, действуя знаменитым серпом, перед моим мысленным взором стоял дивный образ Лорны. Может быть, именно в эту минуту она шла по долине, но мог ли я знать это наверняка? Господи, поче­му я не птица! Я засмотрелся на облако, повисшее над Долиной Дунов. Пролиться бы мне каплей дождя, пре­кратиться бы мне в дуновение ветра, чтобы коснуться ее щеки и запутаться в ее длинных волосах!

Однако, что же это я, размечтавшись, стою один-одинешенек посреди несжатого поля, а гигантский серп, на­клонившись долу, праздно покоится в моей руке? А что делают работники? Ах, вот оно что: воспользовавшись тем, что я ничего не вижу и не слышу, они ушли под навес, туда, где стояли кувшины с сидром. Они вытащили хлеб и мясо, и если я мог верить своим глазам (затуманенным образом Лорны), работники принялись за обед, меж тем как церковные часы не пробили еще и одиннадцати.

— Джон Фрай, прохвост ты этакий! — в гневе закри­чал я, схватив Джона за шиворот и подняв его высоко над землей, — Джон Фрай, что все это значит?

— А то и значит... Да отпусти же ты, говорить невоз­можно!

Джону и впрямь было не до шуток: я схватил его так неожиданно, что он не успел вынуть изо рта гусиную ножку.

— Видишь ли, твоя милость... (Джон присвоил мне этот титул после того, как я вернулся из Лондона. Джон вбил себе в голову, будто король назначил меня членом городского совета и будто я держу это в секрете и нико­му не хочу рассказывать.) — ...Мы увидели, что твоя ми­лость стоит вся из себя в размышлении насчет того дела, которое поручил тебе король, и сочли, вишь ли, за луч­шее, не теряя времени, приступить к обеду прямо сейчас.

С этими словами он придвинул мне большую ложку жареного картофеля, и я с благодарностью принял ее, предоставив людям действовать так, как им хочется.

Обед удался на славу, и полдень застал нас за усерд­ной работой. Ни один жнец не обогнал меня в этот день на пшеничном поле, а к заходу солнца выяснилось, что за все время мы убрали никак не меньше двух акров. Вытерев серпы и смахнув пот со лба, мы отправились к нам на ферму в предвкушении доброго ужина.