Собеседник. Выпуск 6 - Юрий Михайлович Лепский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А существеннейшую роль в сложившемся парадоксе, на мой взгляд, играют причины эстетического порядка — такие, как, скажем, художественное отражение искусством и литературой нашего молодого современника.
Образ сегодняшнего комсомольца нередко проигрывает в сравнении со своим собратом первого поколения именно потому, что не получает соответствующего своему времени художественного подтверждения (а вовсе не потому, например, что на его счету меньше героических деяний). И это как раз в то время, когда мы, как указывает партия, «испытываем жизненную потребность в социально активном герое, может быть, корчагинского, давыдовского плана».
Впрочем, в таком положении вещей усматривается и своя закономерность. Шесть десятилетий несколько поколений деятелей всех видов искусства и литературы до зеркального блеска, до безупречности шлифовали тему о «лобастых мальчиках невиданной революции» (нисколько не пытаюсь умалить их нравственной и духовной силы — говорю лишь об их художественной интерпретации). Тема эта сыграла да и продолжает играть заметную положительную роль в воспитании у советской молодежи мужества, стойкости, неиссякаемой любви к Родине, преданности идеалам коммунизма. Вместе с тем, постепенная «канонизация» образа комсомольца 20-х годов дала жизнь и весьма ощутимой инерции мышления (прежде всего художественного), создала своеобразный «классицизм» во взглядах на современный комсомол и его художественное отражение: мол, «золотой век» комсомола позади, шедевры о жизни организации уже созданы, остается одно — более или менее удачно подражать, стремясь приблизиться к идеалу, то есть, опять-таки, к «канонизированному» образу комсомольца 20-х годов.
И подражают, ссылаясь, правда, на безотказное — преемственность художественных традиций, хотя традиции по большей части понимают всего лишь как свод неких железных правил и приемов, которым надо (опять-таки, в духе классицизма) неукоснительно следовать.
Так, например, случилось в свое время с одной из первых повестей о Байкало-Амурской магистрали «Трудные километры» Б. Машука.
Читая это произведение, сразу вспоминаешь строительство узкоколейки в романе Н. Островского «Как закалялась сталь» и удивляешься: до чего все похоже (копия, правда, как тому и следует быть, значительно хуже оригинала)! Ну, а существеннейшая же разница прежде всего в истоках драматизма схожей и тут, и там ситуации. Если у Н. Островского конфликт рожден объективными условиями своего времени, то напряженность момента у Б. Машука, скорей, отражает просчеты в хозяйствовании, руководстве, в организации труда и никак не исходит из жесткой необходимости, которую задает время. К сожалению, автор «Трудных километров» этой разницы не замечает, а предпочитает действовать «по Островскому». В результате же большинство персонажей, не говоря о сюжетной ситуации, созданные по образу и подобию комсомольцев корчагинского поколения и пересаженные механически на новую почву, выглядят, откровенно, вторичными, скалькированными с классических образцов и никак не соответствуют ни времени, ни сегодняшней реальности.
Повесть молодого барнаульского литератора Э. Семенова «Южнее Колымской трассы» тоже рассказывает о БАМе. Написана она несколько позже, и в ней предпринимается попытка более глубокого осмысления проблем «стройки века». Правда, в сравнении с подлинными проблемами и масштабами магистрали, выглядят они, прямо скажем, мелковато, да и не отличаются особой новизной. Например, герои повести задаются такими, весьма далекими от реальной жизни, вопросами: что важнее — деньги или романтика, «построить БАМ или знать, что люди о тебе помнят»?
Любопытно, однако, другое. Если Б. Машук свою повесть с первых же страниц пишет в ключе, так сказать, штурмового, аврального героизма, пронизывая его напряжением всю повесть, то Э. Семенов свой рассказ о строителях трассы начинает как хронику из жизни бригады комсомольцев, приехавших строить один из поселков БАМа. И читатель был в праве ожидать продолжения этого углубленного обстоятельного разговора. Однако писатель вдруг теряет верно взятый курс, как корабль, у которого отказало рулевое управление, и, порыскав в растерянности, сворачивает на привычную тропу.
«Давно кончилась у бригады полоса везения с привычным: «Братцы, срочно! Нужно позарез уложиться в срок! Вся надежда только на вас!» Даже воспоминания от тех времен потускнели. Ходил несколько раз Платон (бригадир — А. Г.) к высокому начальству, интересовался, за что их наказывают — мешают работать так, как они настроили себя с первого дня. Получалось, что настоящий БАМ для них кончился».
Вот бы и поспорить писателю с подобными настроениями, опираясь, кстати на собственные впечатления и опыт (оба — и Б. Машук, Э. Семенов — принимали участие в сооружении дороги), доказать, что «настоящий БАМ — не только и не столько трудовые рывки и ускорения». Но вместо этого Э. Семенов начинает играть с героями в «поддавки», идя «навстречу измаявшимся от «непрестижной» работы комсомольцам, «устраивает» заскучавшей на черновой, негероической работе бригаде сверхсрочную необходимость (судя по содержанию, совершенно не обоснованную) — строительство ЛЭП к байкальскому причалу. Ребята в бригаде веселеют, автор тоже — испытанный ход найден — и дальше все катится знакомым порядком: красивые плакатные комсомольцы-добровольцы, красиво перенапрягаясь, гонят порученное дело к финишу, завершая его, как водится, самоотверженным поступком (в данном случае, главный герой повести тракторист Балушкин, рискуя жизнью, протаскивает под высоковольтной линией, которая почему-то раньше времени поставлена под напряжение, последнюю опору строящейся электропередачи). И невольно думаешь, пробегая завершающие строки повести Э. Семенова: а при чем здесь, собственно, БАМ? Все это с равным успехом могло случиться где угодно и с кем угодно, как многократно уже случалось во множестве произведений, авторы которых, постоянно оборачиваясь к дням вчерашним, никак не могут определиться в дне сегодняшнем, понять подлинную новизну и неповторимость героя дня нынешнего.
Если Э. Семенов спешит обеспечить своих героев «стоящей» работой, в итоге же — оправдать их эгоизм, пренебрежение общественной необходимостью, то писатель из Томска В. Шкаликов в своей повести «Двадцать километров в час» по-иному подходит к вопросу о подлинном и мнимом величии дела, в котором реализуется человеческая личность, рассматривает его с более современных жизненных и эстетических позиций.
Фактура повести примерно та же, что и у Б. Машука и Э. Семенова, — строительство железной дороги в сибирской тайге. Не БАМ, правда, но тоже комсомольско-молодежная стройка. К моменту описываемых событий она уже подходит к концу; остается незаметная, «непрестижная», но крайне необходимая работа по завершению трассы. И возникает (типичнейшая, надо сказать, на практике) проблема: дел по-прежнему невпроворот, а стройку спешат покинуть, перебраться «туда, где призывы — вперед», причем нередко уходят даже те из молодых строителей, которые начинали ее с «первого колышка».
Примечателен разговор, который состоялся в повести между комсомольцами-добровольцами первого призыва
