Скандинавия с черного хода. Записки разведчика: от серьезного до курьезного - Борис Григорьев

Слушатели закрывали от ужаса глаза, шевеля беззвучно губами, творя, по-видимому, молитву «Спаси и сохрани нас, Господи, от погибели». Некоторые смущенно перешептывались между собой. Посол начинал кряхтеть и бросать неодобрительные взгляды в сторону не в меру распоясавшегося краснобая из столицы. Отдельные члены совколонии, искренне верившие до сих пор сообщениям «Правды» и «Известий», хватались за сердце и всем своим видом умоляли прекратить эту невыносимую для них пытку.

Ошарашенные дипломаты, дождавшись, когда докладчик-садист наконец выдохнется, спешно покидали кабинет посла и бурными потоками растекались по коридорам посольства, образовывая островки жарких яростных дискуссий. Начинались споры до хрипоты, переносившиеся вместе с участниками совещания в стены других загранучреждений. Получив мощный толчок, вулкан продолжал еще долго клокотать на периферии советского анклава, пока энтропия ежедневной рутины не гасила его энергию.

Встречи с делегациями, несомненно, способствовали воспитанию дипломатического состава, но далеко не в том направлении, какого желал посол. Порцию такого воспитательного воздействия пришлось получить и мне. В качестве воспитателей выступили упомянутые уже выше Корионов и Шапошников.

Как-то меня к себе вызвал резидент и сообщил, что от посла поступила просьба проводить работников ЦК в аэропорт Каструп.

— Они уже завершили свою работу, — хмыкнул он иронично, как бы ставя под сомнение правомерность употребления термина «работа», — и возвращаются назад в Москву. Свяжись с ними и договорись, когда им надо выезжать из посольства. Только будь осторожен: мужики они крутые, своенравные. Постарайся, чтобы в наш адрес не было нареканий. Хоккей?

— Понятно. Как бы чего не вышло… То-то посол не отрядил своих на проводы.

— Ладно-ладно. Приказы не обсуждают. Делегаты со Старой площади слишком хорошо были известны всем сотрудникам посольства, но не благодаря своему выдающемуся вкладу в международное коммунистическое движение, а своему пристрастию к горячительным напиткам. Останавливались они всегда в гостевой комнате посольства и до конца своего пребывания за ворота советской территории не выходили. Очевидно, чистота их партийных взглядов не позволяла ступать на грязную почву идеологических противников.

Спали и дневали они в небольшой комнате и оставляли ее по самой крайней нужде, например когда в посольство приходили их партнеры из ЦК КПД. По возвращении со встречи они писали пространные простыни-телеграммы, передавали их послу через секретаря и принимались за новые опусы, призванные привести к коммунистическому перевороту в Датском королевстве. Но революция в Дании задерживалась, а значит, у Шапошникова и Корионова оставалась возможность еще многажды посещать эту благословенную страну.

— И откуда только они черпают свою информацию? — удивлялись их плодовитости дипломаты.

— Как откуда? — отвечал заведующий референтурой Иван Сергеевич Ануров. — Все оттуда же… со дна граненого стакана.

Ивану Сергеевичу дважды «посчастливилось» уезжать из страны пребывания в связи с разрывом дипломатических отношений: в июне 1941 года — из Германии, а в июне 1967 года — из Израиля. Он многое пережил и многое повидал, а потому все, что он говорил, воспринималось как сущая правда.

И на самом деле этот слаженный партийно-пропагандистский тандем не имел себе равных в опоражнивании коньячных бутылок. К концу «рабочего» дня они так «урабатывали» себя, что с трудом ворочали языками и укладывались спать не раздеваясь.

— Неужели им не интересно выйти в город, посмотреть на людей, обстановку? — спрашивали новички, впервые услышав рассказ о Корионове и Шапошникове.

— Чудак ты, Василий. Им это не нужно. Они не за этим приехали сюда. Они ездят сюда, чтобы хорошенько напиться, как ездят в Ялту некоторые мужички погулять с бабцами, — объяснял Ануров.

Иван Сергеевич был с комсомольских лет знаком с секретарем Верховного Совета Михаилом Порфирьевичем Георгадзе и мог судить о нравах в партийных верхах со знанием дела.

— А чего же наш посол терпит их безобразия и не «капнет» на них в Москву?

— Писал, милок, «капал» не единожды. Да что толку-то? У них своя игра.

Рассказывали, что подгулявшие номенклатурные работники били у себя в гостевой посуду и выбрасывали через окно пустые бутылки из-под армянского (благо, окно выходило во двор, а не на тротуар, по которому ходили датчане), приставали к жене повара, приносящей им еду, и пели песню «По Дону гуляет казак молодой».

Конфликт возник из-за того, что хозяин дома пристал к моей жене с известными намерениями…

Посол действительно неоднократно «сигнализировал» в Москву о недостойном поведении партийного журналиста и чиновника, пытался «сбагрить» их на руки Кнуду Есперсену, но все оставалось по-старому. Парочка не желала останавливаться в гостиницах, ссылаясь на обладание партийными и государственными секретами, из-за которых коварный враг может устроить ей провокацию. И тут они были правы: их поведение было настолько вызывающим, что они сами напрашивались на провокацию. В посольстве они были в безопасности.

…Я поднялся наверх и позвонил в дверь гостевой. Никто за дверью не ответил. Осторожно нажав ручку, я приоткрыл дверь и просунул в проем голову. Моему взору представилась идиллическая картина безмятежного сна двух русских богатырей, расположившихся прямо в креслах. Завсектором смачно чмокал во сне губами и одной ногой делал некое подобие антраша. Галстук съехал набок, руки безжизненно повисли вниз. Партийный журналист-обозреватель сладко похрапывал, примостившись в узком для него кресле бочком и подложив под голову обе руки. На столе стояла недопитая бутылка коричневой жидкости и два граненых стакана. Хрусталь по распоряжению посла им больше не доверяли.

— Кхе-кхе, — осторожно кашлянул я, надеясь таким способом разбудить спящую надежду пролетариата. Но сон был крепок и глубок, поэтому пришлось легонько потрясти обозревателя «Правды» за штанину.

— А? Что? Где я? — всполошился Корионов, мгновенно просыпаясь. — Ты кто такой?

— Моя фамилия Григорьев, посол поручил мне проводить вас в аэропорт.

— А-а, ясно… Коля, вставай. Ну вставай же ты, наконец! Ехать пора!

Корионов засуетился по комнате, собирая с кровати и с пола оставшиеся неупакованными вещи и запихивая их, как попало, в чемодан и большой портфель. Поскольку завсектором возвращался к действительности медленно, то Корионов стал собирать и вещи своего друга. Создалось впечатление, что вещи у них были общие, потому что журналист засунул в портфель две электрические бритвы, две мыльницы и две зубные щетки. Шапошников проснулся уже настолько, что мог тупо и надменно наблюдать за происходящим, не поднимаясь все еще с кресла.

— Ну что ж, Коля, давай выпьем на дорожку.

Эти слова заставили таки Шапошникова встать. Он четким шагом, как-то по-солдатски, подошел к столу, налил себе полстакана жидкости и с отвращением высосал его содержимое.

— Фу… какая гадость…

— Время поджимает, — попытался я напомнить и тут же пожалел об этом.

— Ты кто такой, чтобы мне… Я тебя в бараний рог… — заплетающимся языком пригрозил завсектором, надевая пиджак задом наперед.

Наконец компания, пошатываясь, выползла наружу и втиснулась на заднее сиденье «форда», который я предусмотрительно загнал во двор, чтобы избавить прохожих от позорного зрелища.

— Ямщи-и-к, не гони лошаде-е-е-й… — совсем по-купечески затянул Шапошников.

— Коля, держись, — посоветовал ему верный друг Виталий, усвоивший рядом с завсектором роль то ли дядьки, то ли слуги и наставника в одном лице.

Доехали без приключений, если не считать того, что при виде привлекательной датчанки за окном машины у Шапошникова вдруг взыграли сильные мужские чувства и он стал настаивать на том, чтобы остановиться и познакомиться с ней лично.

Оставив машину на стоянке для дипломатических машин и сунув отъезжающим вещи в руки, я повел их в здание аэропорта. Коля тут же выронил свой чемодан, и Виталику пришлось взять его на себя.

— Сейчас пройдем к стойке, где оформляются дипломаты, — предупредил я их. (Делегаты путешествовали всегда с диппаспортами под защитой Венской конвенции).

Неуверенной походкой горе-дипломаты добрели до стойки и с грохотом бросили вещи на пол.

— Обслужить! — властно приказал аппаратчик, уставившись, как бык на новые ворота, на сотрудника авиакомпании САС.

Тот вежливо через силу улыбнулся и по-английски попросил паспорта и билеты пассажиров. Из ниоткуда материализовался представитель «Аэрофлота» и стал услужливо привязывать бирки к чемодану. Клерк закончил регистрацию и протянул мне билеты и паспорта. Я поблагодарил датчанина и повернулся, чтобы отдать документы их владельцам, но они куда-то исчезли. Я посмотрел по сторонам и увидел обоих дядек — о ужас! — в противоположном конце зала. Они, словно играя в салки, убегали от преследовавшего их представителя «Аэрофлота» и от души дурачились над ним. Представитель, покраснев от напряжения, развел в стороны руки, словно загонял на насест кур. Коля с Виталиком с гиком и криком, с легкостью расшалившихся слонов, ускорили бег и стали отрываться от аэрофлотовца. Стоявшие вокруг пассажиры и служащие аэропорта недоуменно наблюдали за этим необычным хэппенингом.