Страшные сказки. Истории, полные ужаса и жути (сборник) - Рэмси Кэмпбелл

Сейчас украшение выглядело иначе. Купив, я принесла его домой (тогда я еще жила на квартире) и собиралась почистить. Но побоялась повредить то, что показалось мне патиной, и оставила все как было. За эти годы металл темнел все больше и больше, а когда несколько месяцев назад я клала брошь в хлебницу, она была уже очень темной, темно-зеленой.

Сейчас брошь сияла. Серебро – а у меня не было никаких сомнений, что вещь серебряная и, следовательно, стоит, вероятно, побольше, чем я полагала, – сверкало так, что казалось ослепительно белым. Брошь была не просто начищена, она казалась только что отчеканенной.

Не знаю, кто и каким образом это сделал, но только в результате открылось еще кое-что. Металл был сплошь покрыт значками. Неглубоко вытравленная в серебре вязь тонких линий, вычурных завитков и переплетенных кельтских узоров. На первый взгляд сплетение казалось хаотичным, но чем больше я в него вглядывалась – а я просидела так довольно долго, – тем яснее понимала, что передо мной орнамент и ничего похожего я в жизни не видела. Он был прекрасен и казался загадочным, таинственным и невероятно древним.

Проблема заключалась в том, что я готова была поклясться, что раньше узора не было. Да, как я уже упоминала, металл был покрыт патиной – но на ранних стадиях окисление не мешает рассмотреть резьбу, гравировку (или дефекты). Скорее, их даже видно лучше, четче. Пробирные клейма, к примеру, заметить легче. Во всяком случае, нельзя не заметить орнамент, если внимательно рассматриваешь вещь, решаясь выложить за нее свои кровные, заработанные тяжким трудом деньги. Но ничего подобного я тогда не углядела.

Так что он здесь делает теперь?

Тут я запоздало спохватилась, что, увидев открытую заднюю дверь, бросила пакет с купленной едой прямо посреди комнаты. Я поспешно заглянула в него. Мороженое подозрительно поблескивало, показывая, что вот-вот потечет, благо в доме у меня всегда теплынь. Я подошла к холодильнику, продолжая ломать голову по поводу узоров на броши, и запихнула рожок в морозильную камеру.

Выпрямившись и подняв голову, я увидела прямо перед собой мамину хлебницу. Не знаю, что заставило меня протянуть руку и открыть ее.

Меня снова встретил аромат черствого хлеба, только на этот раз, по необъяснимой причине, запах был сильнее.

Кроме того, в хлебнице лежал клочок бумаги.

Я точно знала, это не могла быть вчерашняя записка – ту я отнесла в гостиную и убрала в ящик комода (старой и унылой развалины, доставшейся мне от бабушки).

Я вытащила обрывок и прочла:

Надеюсь, тебе понравится, как я ее украсил

Не было нужды сличать этот почерк с первой запиской. Очевидно, их писала одна рука. Но тут я заметила еще одну строчку, расположенную на листке на дюйм ниже первой. Почему я не увидела ее сразу? Потому что она была намного бледнее. Но не так, как будто выцвела – совсем наоборот.

Я смотрела – а мелкие волоски на шее вставали дыбом, – как надпись, вначале едва видная, постепенно делалась все отчетливее. Скоро она стала такой же яркой, как и верхняя. Строка гласила:

Насчет тебя у меня тоже есть планы

Нет, я не стала звонить в полицию. Хотя могла бы. Наверное, нужно было позвонить. Я могла бы сказать им, что обе строчки были одинаково четкими, когда я нашла этот листок, и уж совсем не обязательно было рассказывать, что и зачем я оставляла в хлебнице. Можно было не посвящать их в то, что кто-то нанес тонкий и замысловатый орнамент на старую брошку, да так, будто он был там всегда.

Трудность состояла в том, что, начав умалчивать об этих вещах, я не смогу убедить их в реальности происходящего. Они бы решили, что какой-нибудь местный бродяжка повадился вламываться ко мне, но я-то уже понимала, что дело совсем не в этом. Я это понимала или, по крайней мере, подозревала – и теперь пришла пора честно признаться в этом – с самого начала. С того момента, как я приврала. Приврала совсем чуть-чуть, но это многое меняет.

Когда я вернулась в тот вечер, поужинав с боссом, и впервые моя интуиция подсказала, что кто-то был у меня в доме, и проверила заднюю дверь, она была не заперта. Ну, так я вам сказала вначале.

Но это неправда.

Задняя дверь была заперта.

Она была заперта изнутри. Как и все окна, на всех этажах. Как и передняя дверь, пока я не вошла через нее в дом. Никто не мог войти в дом снаружи, найти мою записку в ящичке, а потом брошь на кухне. Тот, кто все это проделал, уже был в доме.

Не знаю, сколько времени он здесь был. Возможно, всегда. Именно к такому выводу я пришла. По крайней мере, с того времени, как построили дом, на земле, где некогда был сад с лужайкой на холме, близ леса и прелестной речки, ныне загнанной глубоко под землю.

Пока рабочий день не пошел кувырком – до того как моя коллега с рыданиями покинула офис, а меня загрузили ее работой, – я тайком провела час в интернете, проводя расследование, которое, наверное, должна была бы провести намного раньше. Я всегда была уверена, что недостающее слово на каменной стене было «МЕМОРИАЛЬНЫЙ» – а сама пластина установлена, чтобы обозначить часть сада, куда приходили помянуть умерших. Однако никаких упоминаний о подобных вещах в этой округе я не обнаружила, хотя сохранилось множество письменных источников, посвященных этой части Лондона. А еще я всегда недоумевала, почему пластина с надписью расположена так низко, как бы для людей намного ниже среднего роста.

Мне, однако, удалось найти одно упоминание о «Саде приношений». Ссылка привела меня на довольно непрофессионального вида сайт местных любителей истории, где сообщалось, что старый участок открытой местности, принадлежавший колледжу Св. Иоанна, служил иллюстрацией давно забытой традиции наглухо огораживать участок луга или леса, о котором шла молва, будто он служит домом или местом забав для невидимых духов деревьев и природных стихий, обитающих в нашем мире. Существовало поверье, что это делалось для того, чтобы подобные существа не выходили за пределы таких стен. Никогда.

Те, кто занялся застройкой этой местности гораздо позже, через много столетий, ничего этого знать не могли. Верования и основанные на них традиции давным-давно отошли в прошлое. Никто из этих людей также не заметил или не придал значения тому, насколько неравномерно выщерблена пластина с надписью, словно кто-то стирал первое слово, желая утаить истинное предназначение стены.

Буквально в тот момент, когда у моей бывшей коллеги начался припадок и мне пришлось оторваться от чтения, я увидела на сайте старинную карту этой части Кентиш Тауна. Репродукция была скверная, детали трудно разобрать, но в пределах принадлежавшей Кембриджскому колледжу территории, площадью около пятидесяти акров, явственно просматривалась небольшой огороженный участок. Он не был подписан или поименован, но, мысленно наложив эту карту на современный план своей улицы, я пришла к выводу, что пластина с надписью была расположена с внутренней стороны стены, а обнесенный ею участок был совсем невелик.

Как раз такого размера, чтобы на нем поместился мой домик.

Я, наконец, разогрела в микроволновке еду и, включив телевизор и сделав звук погромче, поужинала. Замороженное карри оказалось намного вкуснее, чем я ожидала, а мороженое – вообще отличное. Под конец я оприходовала всю упаковку печенья. Аппетит у меня по сравнению с обычным был зверский, даже несмотря на странное нервное подергивание под ложечкой, вроде тика.

Я приняла ванну. Когда вытирала плечи, мне померещилось, что я вижу на коже какие-то тончайшие линии, не совсем беспорядочные, а поднявшись в спальню, я ощутила слабый запах хлеба.

Точнее, не совсем хлеба. Хотя аромат и напомнил о свежеиспеченном каравае, теперь он не ассоциировался у меня с кухонной хлебницей, и стало ясно, что в нем больше сходства с запахом сочной травы, согретой летним солнцем. Пахло теплой травой или, может быть, недавно распустившимися цветами. Чем-то сильным, полным жизни и в то же время сокровенным. Чем-то очень древним.

Я увидела, что покрывало на моей кровати откинуто. Аккуратно, уголком, так что это было похоже на приглашение. На открывшейся простыне лежала записка:

Уже скоро, красавица

Сначала в ней было только это.

Однако, пока я читала, стала заметна и вторая строка. Она проявлялась медленно, как бы под воздействием лунного света, падавшего через окно.

Мне нужна еще капелька крови

Именно тогда я впервые услышала слабое поскрипывание, как будто шаги маленьких ножек по старым половицам, будто кто-то спускался сверху, с крохотного чердачка.

Впрочем, оказалось, что он совсем не такой уж маленький. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.

Майкл Маршалл Смит родился в Натстоде, Чешир, а рос в США, Южной Африке и Австралии. Сейчас он живет в Санта-Круз, Калифорния, со своей женой и сыном. Короткие рассказы Смита публиковались во множестве журналов и сборников, затем вышли его фантастические романы – «Запретный район (Only Forward)», «Spares» и «Один из нас». Смит – единственный человек, четырежды получивший премию British Fantasy Award за лучший рассказ. Также он удостоен наград August Derleth, International Horror Guild и Philip K. Dick. Под псевдонимом Майкл Маршалл им написаны шесть международных бестселлеров, среди которых такие романы, как «Соломенные люди» (The Straw Men) и «Те, кто приходят из темноты» (The Intruders). В настоящее время он сотрудничает с BBC. Его самые последние романы к настоящему моменту – «Измененный» (Killer Move) и «Мы здесь» (We Are Here).