Чисто женская логика - Виктор Пронин

— Ты звонил? — спросила Касатонова.

— Ну.

— Зачем?

— Вы что-то должны передать. Там ждут... Сказали, принеси, на мороженое получишь.

— Отдайте, — сказал Убахтин. — Пусть отнесет.

Схватив пластмассовый цилиндрик, мальчонка так быстро бросился вниз, так часто застучали его ноги по ступенькам — пока кто-нибудь сообразил, что делать, он был уже на первом этаже.

— За ним! — досадливо скомандовал Убахтин — поздновато, эх, поздновато сообразили, что к чему. Когда самый шустрый боевик выскочил на крыльцо, он увидел лишь, как мальчонка нырнул за угол, направо, опять направо. Грохоча тяжелыми подкованными ботинками боевик бросился следом, но было уже поздно.

Мальчишка пронесся сквозь кусты, выскочил на дорогу к стоявшим жигулям и сунул цилиндрик в кабину. Машина тут же рванулась с места. Видимо, стояла уже с заведенным мотором. И когда боевики в масках и с автоматами выскочили на дорогу, они увидели лишь удаляющуюся машину. Лучше бы они не выскакивали, лучше бы не показывались. А так сразу стало ясно, какая операция провалилась.

Убахтин выглядел подавленным.

— Может, мальчика допросить? — обратился он к Касатоновой.

— Можно, — она передернула плечами. — Если больше некого, то можно и мальчика.

— Он не убежал? — спросил Убахтин одного из вернувшихся боевиков.

— Куда ему бежать, — нервно хохотнула Касатонова. — В соседнем подъезде живет. Васей зовут. Смышленный такой мальчик. Вежливый, всегда поздоровается. С мамой живет, папы у них нету. Поэтому охотно выполняет всякие поручения. И ничего, справляется. Как видите.

— Ладно, Екатерина Сергеевна, — сказал Убахтин. — Ладно. Пролетели, можно сказать. И на старуху бывает проруха. Будем и дальше тянуть наш нелегкий воз.

Вы, помнится, грозились назвать фамилию убийцы?

— Было дело.

— А сейчас что же, передумали?

— Передумала.

— Вас можно привлекать за недоносительство.

— Привлекайте.

— Не возражаете?

— Буду даже рада. Мне кажется, что в кутузке я буду в большей безопасности. Хотя кто знает, кто знает, — она горестно покачала головой, как бы возвращая всех к случившемуся конфузу.

Бестолково толклись в прихожей здоровенные ребята в масках и с автоматами, посрамленно молчал Гордюхин, маялся Убахтин. Касатонова вскинула голову, посмотрела на всех широко раскрытыми глазами, как бы радостно изумляясь такому количеству гостей в своей маленькой квартирке.

— Может быть, чай? Кофе? — спросила она, переводя сияющий свой взгляд с одного лица на другое. — Кто-то обещал принести пряники?

— Есть пряники, — отозвался Гордюхин.

— Нет уж, спасибо, — взял в себя в руки Убахтин. — У нас еще будет повод устроить чаепитие.

В этот момент зазвонил телефон.

Никто не сдвинулся с места. И Касатонова тоже стояла без движения, позволяя Убахтину самому принимать решение.

— Возьмите трубку, Екатерина Сергеевна, — наконец, произнес он.

— Слушаю, — сказала Касатонова, — Тетенька, — услышала она знакомый голос. — Ты напрасно с нами вот так... Мы же договаривались? Не надо бы так, тетенька, — даже с сожалением проговорил незнакомец. — Пустышку подсунула, ребенка обманула, костоломов полную квартиру наприглашала... А мы ведь предупреждали. Теперь разбирайся сама.

— С чем разбираться?

— Ну, ты даешь, тетенька! — хмыкнул неизвестный.

Касатонова повертела трубку в воздухе, как бы в растерянности и осторожно положила на аппарат.

— Кто? — спросил Убахтин, не выдержав молчания.

— Они.

— Чего хотят?

— Ничего. Выражают искреннее сожаление по поводу случившегося.

— Грозятся? — спросил Убахтин хмуро.

— Так чтобы очень, то нет, — Касатонова передернула плечами. — Но понять дают.

— Что дают понять? — с легким раздражением продолжал допытываться Убахтин.

— Намекают, что жизнь моя теперь немного стоит.

— Другими словами, — начал было Убахтин, но замолчал, остановленный лучезарным взором Касатоновой. Она некоторое время действительно рассматривала его с непередаваемым своим изумлением и, наконец, сжалилась.

— Юрий Михайлович, — сказала она. Вы говорите — другими словами? Какие могут быть другие слова в моем положении? Мне такие неизвестны. Называют, кстати, они меня исключительно вежливо — тетенька. Вам доступна оскорбительность этого обращения?

— Не вижу здесь ничего такого, что могло бы... — Напрасно. Тетенька — это, во-первых, уже не женщина. Во-вторых, это такая задрыга жизни, о которой в приличном обществе и упомянуть стыдно. А если уж говорить о жизни этого странного существа, то она не стоит и ломаного гроша.

И если что с этой тетенькой и случится, то человечество должно только дух перевести с громадным облегчением — наконец-то!

— Преувеличиваете, Екатерина Сергеевна, — неуязвимо ответил Убахтин, привыкший на своей службе слышать и более суровые слова.

— Конечно! — подхватила Касатонова. — Как и каждый человек, я преувеличиваю все, что касается моей личной жизни. И приуменьшаю все, что никоим образом не касается. В Индии целый поезд утонул — а мне хоть бы хны! В Турции землетрясение — а я как курила сигаретку, так и продолжаю курить! В Америке два небоскреба взорвали, а я? А я говорю — надо же, как жаль! И все. И больше ничего не говорю, потому что продолжаю с интересом смотреть похождения Коломбо.

— Кстати, Балмасов тоже любил эту передачу, — заметил Гордюхин, чтобы хоть как-то напомнить о своем присутствии.

— А вы знаете, чем это кончилось? — азартно подхватила Касатонова.

— Чем же это кончилось? — не понял Убахтин.

— Как чем? — Касатонова поворотила к Убахтину свой взор. — Труп в одной квартире, разгром в другой! И это еще не конец! Это только начало!

— Не надо преувеличивать, Екатерина Сергеевна, — повторил Убахтин неуязвимые свои слова — они хороши, между прочим, в любой обстановке и в любой компании. — Нам пора. Мы уходим. Не думаю, что они решатся снова сюда сунуться.

— Почему вы так решили? — спросил Алексей.

— А нет смысла. Пленка им уже не нужна.

— Почему?

— Она была им нужна до тех пор, пока лежала на дне сумочки Екатерины Сергеевны. Когда снимки были только у нее. Когда об этой пленке и об этих снимках знала только она. Теперь, когда они убедились, что все гораздо серьезнее... Пленка потеряла всякий смысл.

— Я тоже потеряла для них интерес? — спросила Касатонова с легкой обидой в голосе.

— Думаю, да, — безжалостно ответил Убахтин.

— Спасибо на добром слове.

— Но следствие интереса к вам не потеряло, — добавил Убахтин. — Даже наоборот. Наш интерес к вам возрос многократно.

— Надо же, — по тону Касатоновой чувствовалось, что ей все-таки приятны слова следователя.

— Надеюсь, в ближайшее мы с вами обязательно увидимся, — Убахтин сделал в сторону Касатоновой еле заметный поклон.

— Сегодня вечером я, к сожалению, занята! — быстро ответила Касатонова, впадая в кураж.

— Вообще-то, я имел в виду завтрашнее утро.

— Ах, утро! — разочарованно протянула Касатонова.

Обстановка разрядилась, все поулыбались и Убахтин удалился вместе со здоровенными парнями в черных масках, с черными автоматами и в грохочущих черных ботинках.

По своей привычке Касатонова вышла на балкон, еще раз убедилась, что гости благополучно добрались до земли, высыпали во двор, лязгая автоматами погрузились в поджидавшую машину.

Убахтин поднял голову, пошарил глазами в пространстве, нашел нужный балкон и, увидев Касатонову, приветственно помахал рукой.

— До скорой встречи!

— Бог даст, свидимся, — ответила Касатонова и тоже помахала рукой. Потом она сделала в воздухе некое вращательное движение указательным пальцем, дескать, звоните в случае чего. Убахтин понял, покивал головой, тоже покрутил пальцем в воздухе. Это означало, что и Касатонова может звонить в любое время, — когда почувствует опасность для своей жизни, когда посетит ее мысль ясная и неожиданная, и вообще когда будет у нее телефонное настроение.

Тощий, суховатый Убахтин легко впрыгнул в кабину, расположился рядом с водителем. Дверца захлопнулась, машина резко рванулась с места и скрылась за углом.

Прошло совсем немного времени с тех пор, как Касатонову пригласили в качестве понятой в квартиру несчастного Балмасова и она впервые в своей жизни соприкоснулась с криминальными понятиями, с людьми, которые по этим понятиям живут и работают.

Несколько дней, не более того.

Но произошла странная вещь — вся прежняя жизнь Касатоновой как бы отдалилась, более того, обесцветилась, от нее не осталось ничего, кроме нескольких дат, да и те подернулись дымкой нереальности. Окончание школы, замужество, рождение Алешки, даже развод ей не запомнился. Был мужик и куда-то исчез, пропал, растворился в душном кухонном чаде.

А все, что произошло за последние несколько дней, с тех пор, как смущающийся Гордюхин позвонил в ее дверь ранним утром, все пылало красками, чувствами, волновало, тревожило и заставляло трепетать ее бедное сердце. Она прекрасно понимала, что это происходит вовсе не оттого, что события произошли только что, вовсе нет, всколыхнулось что-то давно существующее, но пребывавшее в какой-то спячке.