Отреченные гимны - Борис Евсеев

Чуть пониже Зоопарка, на Конюшковской, Иванна окончательно сдалась, села на ступеньки пятиэтажного дома, то ли банка, то ли госучреждения, и, прикрыв на минуту глаза, подумала: "Хоть бы в милицию забрали. Может, там терзать не будут, домой отвезут". Тут веки ее смежились окончательно и она вновь очутилась у края широченной, жирно, с причмоком сосущей воздух, утягивающей в себя все вокруг лежащее, трубы. У трубы продолжалась возня: слышались визг, свист, без конца мелькали тени, горбленные спины, круто изломанные крылья. По временам труба дико взвывала, затем сипло глохла. Этот раскоп у Трубной площади Иванна хорошо знала, но о наличии широченной, не меньше пяти метров в диаметре трубы и не подозревала. Тихим трубным воем ее вдруг оторвало от земли, приподняло вверх, проволокло, ударяя о наросты и комья воздуха, несколько метров... С натугой великой открыла она глаза. Открыв же их, подивилась происшедшей на улице перемене. Еще недавно кое-где горевшие лимонно-острые, словно набитые желчными камнями, пузыри фонарей погасли. Шел мелочно-скупой, но все равно приятный снег. Окружающий мир подобрался, посветлел.

Где-то рядом послышалось фырчанье берущей подъем машины. Вскоре машина эта, идущая с набережных, на Конюшковскую и выскочила.

Иванна хотела встать, но не смогла, тогда она подняла руку, что-то тихо-хриплое из себя выплеснула.

- Вам что, жить надоело? - крикнул, опустив боковое стекло, водитель простоволосой, вполне возможно, что и нетрезвой женщине.

- Помогите, плохо мне... - прохрипела Иванна.

Водитель ничего не услышал, но в редеющей смугастой тьме заметил: женщина мертво-обреченно шевелит губами. Он словно что-то понял, быстро вышел из машины, мягко клацнул дверцей.

Через десять минут машина, пройдя дугой по Садовому кольцу и грубо нарушив рядность, вильнула на Сретенку.

По дороге водитель поил Иванну кофе с ромом из широкого китайского термоса, сообщил, что он списанный с флота моряк, быстро, без вопросов и приставаний довез до Просвирина переулка.

- Номер квартиры хоть скажите! - крикнул ей в спину моряк.

- Сорок четыре, - чуть окрепшим от тепла и рома голосом отозвалась Иванна. А сама тут же задрожала: "вдруг там кто-то еще, вдруг женщина..." Миновав спящего привратника, она поднялась на третий этаж и, боясь звонить, стала тихо царапать дверь.

Нелепин проснулся от того, что кто-то царапался в дверь. Он спал в кресле не раздеваясь. Рядом лежала пустая бутылка из-под водки. Коврик, смоченный вытекшими ее остатками, подсох и чуть проблескивал тончайшей лаковой коркой на недавно увлажненных местах. Горела невыключенная настольная лампа.

Скреботня у двери продолжилась.

- Напустили собак... - проворчал Нелепин.

Он встал, подойдя к двери, распахнул ее настежь. На пороге, хватаясь время от времени за дверную косячину, стояла Иванна.

Она сделала шаг вперед, но на полдороге, не удержавшись, как подсеченная бичом, рухнула на колени. Нелепин подхватить Иванну не успел, она больно ударилась коленной чашечкой о паркет, но не обращая внимания на эту новую боль, ухватилась за его ноги, вжала лицо в брючную материю и во второй раз за последние сутки завыла.

Через несколько минут перенесенная в комнату, на кресло, она стала стихать, забываться. Вдруг, перестав повизгивать, распрямилась, сказала:

- Выйди, ради Бога, мне нужно переодеться.

- Там... - мотнул он рукой в направлении шкафа, - мои сорочки. Возьми что-нибудь...

Через несколько минут она вошла на кухню в чуть прикрывающей бедра мужской рубашке и, не давая ему говорить, не давая говорить себе, притянув двумя руками его голову, стала с жадным бессильем и куда придется ее целовать.

- Ты больна, больна... Жар у тебя! - отпихивался Нелепин. - Иди ляг! Я вызову неотложку...

- Я не уйду, нет. Я хочу здесь, сейчас! Я грязная, немытая! Ты можешь любить грязную? Я умру, если не сейчас... Упаду в трубу эту! - она толкнула его на первый подвернувшийся стул, и тут же, отнюдь не как побитая, на удивленье легко и мягко разведя ноги, опустилась на Нелепина сверху...

На фирме

На фирме стряслась неприятность: Сергей Заремович Чурлов откусил палец совершенно постороннему посетителю. За тупость, между прочим, за безмозглость и наглую молчаливость откусил, - а не по прихоти вовсе!

Утром в коридоре Чурлов долго косился на горбатенького, - костюмец мятый, узкий, ботинки со шнурочками и рантиком, чуть ли не совковые еще, с личиком вздорным мужичонку. Чурлов с мужичонкой заговорил, поукорял за надоедливость и в то же время за молчаливость, пожурил за возможную принадлежность к компартии. Во время слов о компартии мужичонка как-то распрямился, чуть даже раздался в плечах, но продолжал молчать. Такая подозрительная тупость пришедшего стала Сергей Заремовича утомлять.

- А знаете ли вы, таинственный молчун, что я могу сейчас и прямо сюда вызвать ФСБ? И они приедут! Да что там - примчат! Вам ведь наверняка было известно, куда шли! - многозначительно напирал Чурлов. - А ФСБ, оно японских чаепитий разводить не станет! В застенок! В подвал! Да они вас... Они... - стал даже задыхаться от гнева гениальный оптик. - Дайте сюда руку, - внезапно предложил Чурлов. - Давайте, не трусьте! Я ведь все ихние штучки знаю! И научу вас, как быть! Это на руке у вас как раз, может, и записано. Ну же! Давайте её!

Посетитель с сомнением глянул на Чурлова, но правую руку, нежно улыбнувшись и засияв при этом чистыми отроческими глазками, вверх ладошкой протянул.

Ладонь мужичонки, в противоположность одежде, оказалась мягкой, широкой и абсолютно чистой.

Чурлов травлено озирнулся. В коридоре второго этажа никого не было. Ушатый с Нелепиным еще не приехали, что делать с ладошкой, как разобраться во всех паутинках хиромантической фигни, геноптик, понятно, не знал. Оглянув окрестности вторично и приговаривая: "Они же вам по суставчику ручки-ножки переломают! Они же вам - рраз!" - Чурлов поддернул руку посетителя к самым глазам, как бы желая на ней что-то рассмотреть, но вместо этого, сам не зная почему, резко грызанул, а потом даже и похрумтел во рту мизинцем незнакомца. В мизинце что-то предательски хрустнуло, пришедший яростно-протяжно взвыл, а Сергей Заремович, почувствовав, что слюна его стала вдруг гадко-соленой, задумчиво развернулся и, тихо плюя кровью на пол, но попадая при этом на стены, побрел прочь.

Сразу скандал замять не удалось. Укушенный оказался Владимиром Феоктистовичем Свечным со Старой площади, референтом. Скромненькая его одежда - подлым маскарадом. Свечного по очереди уговаривали доктор, завхозы, сам Ушатый, замы. Здесь же на фирме пришитый и забинтованный хирургом палец грели по предложению генерала какими-то живительными лучами, самого Свечного поили коньяком "Васпуракан", обещали дорогие за счет фирмы лекарства и поездку на остров Крит.

Свечной же, давно вынырнувший из сухого облачка боли, в которое совсем уж было погрузился, - про себя трубил во все трубы: то, что требовал от него Дюдя, будет теперь беспременно исполнено! Подосланный чтобы договориться об одной простенькой вещи, он возвращался с ворохом ценнейшей, собранной простым, но проверенным методом подслушиванья, информации. И все благодаря начинающему вурдалаку Чурлову! "Ай кровососы! Ай племя сучье, незнакомое! Здравствовать им и процветать!" - радостно сочинял про себя похвальные оды для Старой площади Свечной.

На Чурлова же никто не хотел и плюнуть. Все на фирме от него отшатнулись всерьез, навсегда. Оправданий и ссылок на то, что он, Чурлов, принял референта за шпиона и грудью встал на защиту тайн фирмы, слушать никто не желал. Сергей Заремович совсем уж было решил залечь в инфекционную больницу, как вдруг избавление пришло откуда его не ждали. К Чурлову подошел работавший на фирме со дня основания, но посещавший ее крайне редко, что, впрочем, ему, как и другим сверхценным сотрудникам, прощалось, старичок доктор Авилов. Подошел, шаркнул китайской ножкой в тупоносом ботиночке, сказал раздумчиво:

- Другие негодуют, а я вас понимаю. Могу даже утешить. Но с условием. Вы сейчас же поднимитесь ко мне в кабинет, посмотрите графики и спецснимки.

- Нужна мне ваша бредятина! - огрызнулся Чурлов. Но вспомнив о всеобщем, с утра его терзающем осуждении, смягчился: - А девочки на снимках есть?

- Есть, как же! - истово и доверительно, глядя прямо в зрачки собеседнику, выдохнул старичок доктор. - И какие девочки! У каждой - между прочим - история. И записана до буковки! У меня картотека, - на глаза старичку навернулась крупная, как белый виноград, полупрозрачная слеза европейская!

Со стороны старичок Авилов напоминал неуклюжую, не вполне удавшуюся мастеру, деревянную богородскую поделку-страшилку: подбородок - гачком, зубы - пилой, слабоватые паучьи ножки. Но щечки - сияющие, но лысинка туго, как целлофановый пакет, вздутая, перевязана поперек льняной, а не седенькой прядью! Весь облик старичка словно говорил: пусть никому я не нужен, пусть не мастеровито вытесан, но вот же наперекор всему - двигаюсь, радуюсь, живу!