Древняя Русь и славяне - Александр Назаренко

В случае со Всеволодком Городенским и Агафией Владимировной демонстративное попрание церковных канонов, на какое пошел Святослав Ольгович, представляется маловероятным: известно благочиние Владимира Мономаха, удостоившееся особых похвал киевского митрополита Никифора I[406]. Конечно, брак дочери киевского сениора с подручным князем, сидевшим в далекой пограничной волости, мог иметь особые политические причины (о чем будет сказано ниже), которые способны были бы, по ходатайству Владимира Всеволодовича, побудить церковные власти разрешить его в виде исключения (говоря церковным языком – икономии). Но прежде чем мириться с таким исключением, уместно задаться вопросом, в какой мере обоснована традиционная генеалогия Всеволодка, требующая этого допущения.

Насколько удается выяснить, наиболее ранним текстом, в котором Всеволодко назван Давыдовичем, является «Густынская летопись», где в сообщении о женитьбе князя вместо «за Всеволодка», как в «Ипатьевской летописи», читаем «за Всеволода Давыдича Чернеговского» (!)[407]. Перед нами явно одна из нередких для поздней летописи ложных интерпретаций; характерно, что другой пример такого же рода есть тут же, в статье 1116/7 г.: Глеб Всеславич Минский превращен здесь в никогда не существовавшего Глеба Святославича Смоленского. Всеволодко Городенский, как мы уже отметили, никоим образом не может быть тождествен представителю черниговского дома Всеволоду Давыдовичу. Тем не менее то же недоразумение находим и в «Истории Российской» В. Н. Татищева.

В «Росписи алфабетической», составленной самим историком к первой редакции своего труда, Всеволодко Городенский прямо отождествлен с Всеволодом Давыдовичем, сыном Давыда Святославича Черниговского[408]. Более того, как видно из «Летописи краткой великих государей русских» в первой редакции «Истории», В. Н. Татищев считал Городенское княжество одним из уделов в Черниговской земле, поскольку городенским князем здесь назван другой черниговский Давыдович – Святослав[409]. Эта ошибка до известной степени простительна, ведь о Всеволоде Давыдовиче известно еще меньше, чем о Всеволодке Городенском. К тому же первый упоминается в качестве участника похода на половцев под тем же 6624 (1116/7) г., под которым говорится о женитьбе второго, и известие об этом походе вошло в первую редакцию «Истории»[410]. Возможно, свою роль сыграл и тот факт, что в XVIII в., как и сегодня, несколько севернее Чернигова существовал городок Городня, позднее ставший даже уездным центром. Впоследствии историк по каким-то причинам усомнился в своей интерпретации, так как во второй, печатной, редакции его труда в поход на половцев в 1116/7 г. отправляется уже Всеволод Ольгович, которому в обеих редакциях приписана и женитьба на Агафии Владимировне[411]. (Последнее, заметим, доказывает, что сходные ошибки составителя «Густынской летописи» и В. Н. Татищева возникли независимо друг от друга и не восходят к общему источнику.) Как ни странно, в сообщении о смерти Всеволода Городенского под 1141 г. отчество «Давыдович» было, тем не менее, возможно по недосмотру, оставлено («Преставися князь городецкий Всеволод Давидович»), хотя черниговское происхождение князя историк решил изменить, прибавив через некоторое время после определенных колебаний «внук Игорев», а также сделав примечание: «О сем Всеволоде зде токмо (выделено нами. – А. Н.) упомянуто»[412]. В. Н. Татищев не обратил внимания на то, что тем самым в летописи «сталкиваются» два внука Игоря Ярославича. Действительно, запись о браке Всеволодка непосредственно продолжает заметку о смерти Мстислава, «сыновца» Давыда Игоревича[413], в «Истории Российской» опущенную: «В се лето преставися Мстислав, внук Игорев»[414]. Не странно ли, что летописец, снабдивший имя Мстислава пояснением «внук Игорев», оставил без комментария стоящее рядом имя Всеволодка, тоже якобы внука Игоря? Вследствие такой «правки» во второй редакции положение окончательно запуталось[415]. Если в первой редакции летописные сведения о Всеволодке были «поделены» между черниговскими Всеволодом Ольговичем и Всеволодом Давыдовичем, то теперь женитьба на Владимировне осталась по-прежнему за Всеволодом Ольговичем; отец сестер, выданных замуж в 1144 г., стал Всеволодом Мстиславичем Новгородским[416] – ведь они были «Володимери внуки»[417]; Всеволодко Городенский под 1141 г. оказался сыном Давыда Игоревича, а «Всеволод из Городца» в известии о походе 1127 г. вообще остался без какой бы то ни было интерпретации[418].

Несмотря на в общем критическое отношение к уникальным сведениям «Истории Российской», в которой к тому же в данном случае налицо явная путаница, Η. М. Карамзин, со ссылкой на В. Н. Татищева[419], воспроизвел мнение о Всеволодке Городенском как сыне Давыда Игоревича, а вслед за ним – и С. М. Соловьев[420]. В результате благодаря авторитету известных историков неудачная догадка В. И. Татищева приобрела силу бесспорного факта.

Обратимся ко второму поводу для сомнений в правильности генеалогической связки Давыд Игоревич – Всеволодко Городенский, заявленному нами выше, а именно потенциальной преемственности городенских владений Всеволодка.

Принимая предположение В. И. Татищева, Η. М. Карамзин, то ли стараясь подкрепить его, то ли делая из него вывод, отождествил стольный город Всеволодка не с известным Городном на Немане (современным Гродном), а с одноименным местечком (современное название – Городная) в нижнем междуречье Стыри и Горыни, примерно в полусотне километров юго-восточнее Пинска[421]. Историк эту свою мысль никак не аргументировал. Но мотив, который им руководил, понятен: Давыд Игоревич, предполагаемый отец Всеволодка Городенского, никогда не владел землями к северу от Припяти. В пору его волынского княжения (не ранее 1087–1097) Туров и Пинск с 1088 г. принадлежали Святополку Изяславичу[422], а вместе с Туровской землей – и ее западная окраина, Берестейская волость (от которой или от основного массива туровских земель и должна была выделиться впоследствии Городенская волость в верховьях Немана)[423]. Очевидно, после смерти Ярополка Изяславича в ноябре 1086 или 1087 г.[424] его огромные владения быи поделены между Давыдом и Святополком. В конце жизни (после 1100–1112 гг.) Давыд сидел в Дорогобуже, владея Погориной или частью ее[425]. Думается, именно поэтому Η. М. Карамзин и предпочитал искать Городенский удел Всеволодка, «между реками Стырем и Горынью»; С. М. Соловьев же только повторил предположение Η. М. Карамзина. В дальнейшем мнения относительно локализации Всеволодкова Городна разделились: неманская или припятская?[426] И только археологическими изысканиями 30-40-х гг. XX столетия вопрос разрешился в пользу Городна на Немане, в котором были вскрыты мощные культурные напластования начиная уже с XI в. с богатой каменной архитектурой домонгольского времени, выдающей столичный облик города, тогда как в припятском Городне сколько-нибудь заметного археологического слоя вообще не обнаружилось[427].

Казалось бы, такой результат должен был бы повести к пересмотру привычного взгляда на происхождение Всеволодка Городенского от Давыда Игоревича. Ведь главным доводом сторонников припятской локализации летописного Городна служило как раз естественное предположение, что территориально Городен следовало бы связывать с погоринскими владениями Давыда[428]. Однако этого не случилось: ошибочная генеалогическая схема оказалась затверженной. Трудности, с которыми она сталкивается, не были даже замечены. Попытка польского археолога И. Йодковского подкрепить ее конкретными аргументами[429] не выдержала критики; найденные при раскопках древнерусских Городна и Дорогичина свинцовые печати с изображением святого Иоанна Предтечи и надписью, которую И. Йодковский читал как «ДАВИДА СЛОВО», на самом деле оказались принадлежащими к многочисленной группе загадочных сфрагистических памятников с надписью «ДЬКЬСЛОВО»[430]. Характерно, однако, что, например, Η. Н. Воронин, отметив ошибочность интерпретации И. Йодковского, в самой идее о связи между Городном и Давыдом Игоревичем нисколько не усомнился. Он предположил, что Городен «повторяет» (?) название Давида-городка при устье Горыни, входившего будто бы в погоринские владения Давыда, и задался вопросом, «не предпринял ли Давыд Игоревич, еще будучи волынским князем <…> попытки проникнуть в Понеманье и закрепиться в нем?». Далее, подхватив ни на чем не основанную догадку А. М. Андрияшева, что Всеволодко мог после смерти Давыда унаследовать Погорину, откуда его якобы вытеснил затем волынский князь Ярослав Святополчич[431], исследователь присовокупил к ней еще одну: в результате этих событий Всеволодко будто бы и вынужден был искать убежище в далеком Городне[432]. Но как название Давида-городка (если действительно связывать последнее именно с Давыдом Игоревичем) могло быть перенесено в Понеманье, предполагаемую часть волынских владений Давыда Игоревича, если Погорину Давыд получил только после того, как лишился Волыни? Кроме того, низовья Горыни, насколько можно судить, во владения Давыда Игоревича (Погорину в узком смысле слова) не входило[433], поэтому связь названия «Давид-городок» именно с Давыдом Игоревичем вызывает сильные сомнения. Почему, далее, Погорина не была возвращена Всеволодку после изгнания вскоре с Волыни Ярослава Святополчича? Как, наконец, Всеволодко мог закрепиться в Верхнем Понеманье, если, по мнению самих А. М. Андрияшева и Η. Н. Воронина (на этот раз, как увидим, справедливому), оно входило во владения Ярослава Святополчича? Нежелание усомниться в привычной, но ложной генеалогии приводило к нагнетанию вопросов и противоречий, которые тем не менее не колебали приверженности историографии к традиционной схеме[434].